За время отсутствия Голинцева Асунсьон не изменился. Владимиру же, много месяцев проведшему в затерявшемся в сельве гарнизоне, парагвайская столица неожиданно показалась огромным и современным городом. Сойдя на пристани с парохода, он взял извозчика и приехал к донье Летисии.
– ВладимИр!!! Вла-ди-мИр!!! Приехал!!! – радостно закричала она и бросилась ему на шею.
– Вы возмужали. Стали ещё выше и стройнее! Я так скучала! Ведь Вы, ВладимИр, для меня уже как сын. Вы надолго в столицу?
– Ещё не знаю, донья Летисия. Я могу у Вас остановиться? – спросил Владимир.
– Дорогой мой! Как Вам не стыдно! Вы же знаете, что ваша комната всегда в вашем распоряжении, – укоряюще ответила хозяйка дома.
– Спасибо! – поблагодарил сеньору Торрес Голинцев и вместе с извозчиком занёс все свои вещи. Затем Владимир переоделся в парадную форму и уже хотел выйти из дому, как услышал слова доньи Летисии:
– ВладимИр, не пропадайте сегодня надолго! Я жду Вас к ужину!
– Вы очень любезны, донья Летисия! – ответил Голинцев.
Военный министр полковник Рохас оказался невысоким невзрачным человеком с невыразительным лицом.
– Старший лейтенант Голинцев, Вы производитесь в капитаны и назначаетесь заместителем командира эскадрона Личного Конвоя Президента! – торжественно объявил он. Затем, немного подумав, добавил:
– Позвольте выразить уверенность, что в трудную минуту Президент и правительство могут на Вас рассчитывать!
– Слушаюсь, господин полковник! Я даю слово офицера! – также торжественно ответил Голинцев.
– Послезавтра Вы должны приступить к службе в новой должности, – предупредил его Рохас. – Вы свободны!
Выйдя из кабинета военного министра, Владимир не мог поверить:
– За такой короткий срок – такая блестящая карьера! Из старшего лейтенанта, командира форта, он всего за восемь месяцев стал капитаном и зам. командира гвардейского эскадрона! Личного Конвоя Президента Республики! Самого престижного воинского подразделения в Парагвае!
Голинцев попытался найти кого-либо из своих немецких друзей. К его удивлению, на месте никого не было. В их кабинетах в Генеральном штабе и военном министерстве сидели незнакомые парагвайские офицеры. Даже немец-портной куда-то исчез!
Вскоре Владимир выяснил, что все немецкие офицеры, занимавшие раньше важные должности в Парагвайских вооружённых силах, в настоящее время продолжают свою службу в военных округах.
Обедал Голинцев в доме Рудольфа Александровича Риттера. Тот очень обрадовался переводу Владимира в Асунсьон и его повышению по службе.
– Политическая ситуация, Владимир Юрьевич, в стране очень сложная. Я думаю, что гражданской войны, к сожалению, не избежать, – сказал Риттер и, сделав глоток вина, добавил:
– В этом случае я Вам, Владимир Юрьевич, настоятельно рекомендую выступить на стороне Шерифе. Его поддерживают все немецкие офицеры и войска трёх военных округов. Четвёртый занял выжидательную позицию. Но я уверен, что с началом боевых действий он также выступит на стороне Адольфо Шерифе.
– Рудольф Александрович, а почему сейчас все немецкие офицеры служат в военных округах? – спросил Голинцев.
– После смещения Шерифе с должности военного министра он был назначен командующим военным округом в Вильярикка. После этого президент Ажала совершил целый ряд других непростительных ошибок для политика такого уровня. Основная – это отстранение всех немецких офицеров от работы в Ген. штабе и военном министерстве и ссылка их на периферию.
– Почему! – поинтересовался Владимир.
– Адольфо Шерифе – это выдающийся военный стратег и мыслитель. Вокруг него –немецкие офицеры, имеющие современную подготовку и опыт Великой войны. А кто такой нынешний военный министр? Вы ведь видели полковника Рохаса! Посредственная личность! А начальник военного училища полковник Шенони, поддерживающий Президента? Это всего лишь военный администратор среднего уровня! Поэтому я Вам, Владимир Юрьевич, ещё раз советую поддержать Адольфо Шерифе в случае его выступления против Президента.
Голинцев ничего не сказал. Его же молчание было принято Риттером как знак согласия с его предложением.
За время службы в форте «Капитан Альсина» у Владимира не было никакой возможности тратить деньги. За прошедшие месяцы у него скопилась приличная сумма. По местным понятиям, он являлся обеспеченным человеком. И сейчас Владимир хотел их тратить.
На следующий день он пошёл обедать в «Унион клуб». К сожалению, один, так как Риттер с утра уехал из столицы на два дня. Ресторан был почти пустой. Их, офицеров, было всего двое. Владимир и моряк, капитан-лейтенант, примерно одного возраста с ним. Голинцев попросил самого дорогого шампанского и сделал заказ. В это время к его столику подошёл морской офицер и представился:
– Капитан-лейтенант Монтес де Ока, командир канонерской лодки «Адольфо Риккельме». Если Вы, господин капитан, не против, я хотел бы составить Вам компанию.
Монтес де Ока оказался весёлым и остроумным собеседником. Знаток истории и всевозможных морских анекдотов и историй, он пришёлся по душе Владимиру. В тот вечер они стали большими приятелями. Совместный обед затянулся до закрытия ресторана. После этого Монтес де Ока проводил Голинцева до дверей дома и только затем уехал на извозчике к себе на канонерскую лодку.
На следующий день Владимир был представлен личному составу эскадрона Личного Конвоя Президента и его командиру капитану Гарсия де Сунига. И началась его новая служба, которая значительно отличалась от того, что он делал раньше. Эскадрон осуществлял эскорт Президента страны и охрану его личной резиденции. Кроме этого, он участвовал в парадах по случаю приёма иностранных правительственных делегаций.
Незаметно пролетела неделя. Голинцев уже втянулся в неторопливый ритм своих несложных обязанностей. В то утро он, как всегда, вышел из дома и, взяв извозчика, направился в казармы своего эскадрона. Несмотря на ранний час, улицы почему-то были оживлены. Мальчишки, продавцы газет, кричали громче обычного. Владимир прислушался.
– Читайте! Читайте газету «Эль Либераль», – призывал один из них, босоногий и наголо стриженый. – Президент распустил Парламент! Президент распустил парламент!
– Покупайте «Эль Диарио»! Важное заявление полковника Шерифе! Он обвиняет президента в нарушении Конституции! Президент Ажала – изменник! – стараясь привлечь внимание, взывал другой, подросток лет четырнадцати.
Повсюду стояли группы людей с озабоченными лицами и что-то обсуждали.
В этот день кавалеристам Личного Конвоя пришлось много передвигаться. У Президента было напряжённый график работы. Он лично посетил самый большой и влиятельный профсоюз моряков и портовых грузчиков. Принял некоторых бывших депутатов распущенного им Парламента. Встретился с юнкерами военного училища и очень долго беседовал с его начальником (полковником Шенони). Повсюду Президента Ажалу сопровождал усиленный эскорт его Личного Конвоя.
Только в 11 вечера Голинцев вернулся домой. Он устал и собирался уже лечь спать, как в окно постучали. Это был Гестефельд! Владимиру показалось, что его друг несколько постарел. Возле его глаз появились морщинки, а на висках, едва видимые, первые седые волосы.
– Иоганн, здравствуйте! Как Вы? Как Эльза? Где Вы сейчас? Я всё время о вас вспоминал! – забросал он своего друга вопросами. – Я сейчас угощу Вас прекрасным кофе. Присаживайтесь, пожалуйста.
– Спасибо, Владимир! У нас всё хорошо. Мы сейчас живём в Вилларике. Там находится и полковник Шерифе. Не беспокойтесь с кофе, у меня всего десять минут времени.
Гестефельд сел на стул и, смотря куда-то в сторону, сказал:
– Владимир, завтра мы выступаем против этого неспособного президента и его продажного правительства. Надо наконец-то навести порядок в стране, а для этого у власти должны быть представители элиты общества – офицеры. Полковник Шерифе очень высоко Вас ценит и поэтому приглашает перейти на нашу сторону. Также он просил передать Вам этот подарок.
Иоганн протянул Голинцеву небольшой, красиво упакованный свёрток. Голинцев развернул его. Это были майорские погоны на парадный мундир.
– Иоганн, передайте мою благодарность господину Шерифе за его предложение. Я же дал слово офицера верой и правдой служить правительству и нарушить его не могу.
– Вы что, Голинцев, глупец? А, может, сумасшедший? Вам предлагают блестящую карьеру и обеспеченное будущее, а Вы говорите о слове офицера? Вы же не в Европе! Кому здесь нужно ваше слово офицера?! – возмущённо воскликнул Гестефельд.
– Прежде всего мне, Иоганн! Моя честь – превыше всего!
– Ну, дело Ваше! Потом будете жалеть! – резким тоном произнёс Иоганн и, не прощаясь, ушёл.
Все утренние газеты пестрели аршинными заголовками: «Шерифе потребовал, чтобы президент Ажала ушёл в отставку», «Шерифе поднимает военный мятеж», «2000 мятежников выступают на Асунсьон!», «Шерифе развязывает в стране гражданскую войну!»
У входа в казарму гвардейского эскадрона стоял майор Торрес, один из доверенных людей военного министра. Увидев Голинцева, он изобразил на своём лице глубокое удивление и, в присутствии нескольких офицеров, ехидно осведомился:
– Ка-пи-тан Го-лин-цев?! А Вы что здесь делаете? Вы ведь должны быть со своими немецкими друзьями в армии мятежника Шерифе?
Голинцев от негодования покраснел. Для него эти слова прозвучали, как оскорбление. Немного заикаясь от волнения и смотря прямо в глаза Торреса, он громко и чётко ответил:
– Я, господин майор, русский офицер и дал слово служить Президенту и правительству Парагвая! И только смерть меня может освободить от этого обещания!
Наступила тишина. Торрес был ошеломлён и не знал, что ответить. Наконец, он подошёл к Голинцеву и протянул ему руку.
– Прошу прощения, господин капитан! Мы, офицеры-парагвайцы, гордимся, что Вы с нами!
Через два часа в зале военного училища военный министр полковник Рохас провёл совещание с офицерами.
– Господа офицеры, сегодня утром капитан-лейтенант Монтес де Ока предотвратил увод флота к мятежникам. Группа гардемаринов под его командованием арестовала бывшего командующего Эсса и его адъютанта Бауера. Только что Указом президента капитан-лейтенант Монтес де Ока назначен командующим военным флотом и морским министром! – объявил Рохас, а все офицеры громко зааплодировали. – На нашей стороне эскадрон Личного Конвоя Президента, столичная сапёрная рота, гардемарины морского училища, юнкера военного училища, весь военный флот. Всего около шестисот человек. Указом президента, полковник Шенони назначен главкомом все правительственных вооружённых сил, майор Торрес – командующим кавалерией.
Военный министр никогда в своей жизни не произносил таких длинных речей. Было видно, что он устал говорить. Сделав длительную паузу, он продолжил:
– На Асунсьон в любой момент могут выступить части трёх военных округов. Всего около трёх тысяч человек. Ситуация очень сложная, но у нас в арсеналах есть пушки, снаряды, винтовки и огромное количество патронов. С сегодняшнего дня будет объявлена запись добровольцев в правительственные войска, в том числе и в кавалерию. Наша задача – выиграть время, необходимое для формирования новых пехотных батальонов и кавалерийских подразделений. Поэтому сейчас вся ответственность за оборону столицы ложится на вас, господа офицеры, и ваших солдат. Жители Асунсьона вручают вам свою судьбу и своё будущее. Выполним свой долг, господа офицеры!
Была холодная майская ночь. Уже несколько дней Голинцев, по приказу майора Торреса, нёс дозорную службу с полувзводом Личного Конвоя Президента на въезде в Асунсьон со стороны города Сан-Лоренцо. Это направление считалось наиболее уязвимым в обороне столицы. Владимир находился в дозоре с пятнадцатью кавалеристами с 12 ночи до 12 часов дня. Потом их сменял полувзвод под командованием лейтенанта Шеню.
Всё это время Асунсьон жил в напряжённом ритме. Бывший депутат Парламента Гарсия вместе с профсоюзом моряков и портовых рабочих вели активную работу по записи добровольцев в правительственную армию. Уже более тысячи человек выразили желание сражаться против мятежников. Зам. начальника военного училища капитан Ирасабол формировал из числа добровольцев два конных эскадрона. Старший лейтенант Араос спешно готовил артиллерийские расчёты для полевых батарей. Все офицеры, уволенные со службы полковником Шерифе, были призваны в ряды правительственных войск. Вокруг столицы рылись окопы. Корабли военного флота готовы были отразить атаку мятежников. О действиях военных частей мятежников не поступало никаких сведений. Лично Голинцева это полное отсутствие информации беспокоило больше всего.
– Разведку, разведку срочно надо налаживать! Это же очевидно! – думал он часто с огорчением.
Его полувзвод, со стратегической точки зрения, находился в очень выгодной позиции. Это была уже глубокая окраина города. Здесь проспект Петиросси плавно переходил в пыльную грунтовую дорогу, ведущую в Сан-Лоренцо. Несколько брошенных хозяевами бедных домиков стояли на невысоком, но очень крутом пригорке. С него хорошо просматривался большой участок этой дороги, сначала вьющейся среди заросшего высохшей травой поля, а затем теряющейся в густой зелени апельсиновых рощ.
– Господин капитан, разрешите небольшой костерок разложить. Воды для мате подогреть, – обратился к Владимиру старший сержант Фернандес.
– Да, разведите, и мне воды для кофе вскипятите, – ответил Голинцев и достал из кармана часы. Было ровно шесть часов.
С реки начал ползти густой туман. Вскоре всё исчезло в его плотной пелене. Голинцев делал маленькие глотки горячего кофе и думал:
– Это какой-то рок. Опять война и снова гражданская! На Родине русские убивали русских, а здесь парагвайцы будут убивать парагвайцев... Нет, определенно – это судьба... Господь вновь посылает мне испытания.
Встало солнце, и с запада подул лёгкий ветерок, унося с собой клоки тумана в низину.
– Солнечный день сегодня будет. Даже жаркий для мая, – задумчиво произнёс один солдат, сидящий прямо на земле.
Голинцев быстро метнулся на самый край пригорка. Здесь солдат, лежащий в маленьком окопчике, протянул ему свой бинокль.
– Смотрите! Колонна пехоты появилась из-за поворота, прямо из апельсиновой рощи.
Голинцев прыгнул в окопчик и, поднеся окуляры к глазам, принялся смотреть.
– Да, действительно неприятель! – прошептал Владимир. – Сколько их? Подождём, когда все покажутся из-за поворота.
Они шли колонной по четыре. Вернее, брели, а не шли. Голинцев увидел в бинокль очень усталые лица солдат. Многие из них едва двигались, а у других были закрыты ещё и глаза.
– Очевидно, всю ночь шли. Из сил уже выбились, – догадался Владимир, – Но, сколько же их! Сколько!
Наконец, показался хвост колонны.
– Ба-та-льон! – тихо произнёс Голинцев.
– Рядовой, – обратился он к дозорному, – я сейчас быстро напишу записку. Срочно, галопом, мчитесь к майору Торресу и вручите её ему. В случае его отсутствия, вручите записку полковнику Шенони. А на словах добавьте, что столица в опасности и что мы здесь будем держаться до последнего! Всё! Выполняйте!
– Слушаюсь, господин капитан! – ответил солдат и, выскочив из укрытия, побежал за своим конём.
Владимир снова принялся рассматривать колонну мятежников.
– Да, печальное зрелище, – подумал он. – Это не батальон на марше, а какой-то сброд. Нет авангарда, а арьергард – это группа выбившихся из сил солдат с растёртыми ногами. Идут, хромая, опираясь на палки... Да, и таких очень много. А вот и командир батальона на коне. Боже мой, это же майор Вейс! Немец, офицер Генерального штаба Парагвайских вооружённых сил! Нас как-то представил друг другу Иоганн Гестефельд.
Голинцев прыжком вылетел из своего укрытия и побежал к дому, возле которого находились все кавалеристы, ожидая его приказа.
– Гвардейцы, обратился Владимир к ним, – на город движется батальон пехоты мятежников. Думаю, что их цель с ходу взять Асунсьон. Идут налегке: без пулемётов, полевой кухни и с минимальным запасом патронов. Нас всего четырнадцать человек, но мы имеем ряд преимуществ. Первое – находимся на господствующей высоте. Второе – мы первыми нанесём удар. Третье – через час, другой подойдут наши войска. Итак, я с шестью гвардейцами, не спешиваясь, спрячемся за стенами этого дома. Сержант, Вы с другими шестью перекрываете авениду Петиросси, также верхом. Я сейчас покажу вам это место. Увидев первых солдат противника, вы, не спешиваясь, делаете три залпа. Затем атакуете их и сбрасываете с высоты в низину и гоните их до апельсиновой рощи. Мы в свою очередь делаем то же самое, но на правом фланге. Предупреждаю всех: в рощу не входить. Сразу возвращаетесь на свои исходные позиции, на высоту. Гвардейцы, ваша задача поднять больше шуму и создать панику. Пусть неприятель думает, что нарвался на кавалерийский эскадрон. Не опозорим гвардейской чести! По местам!
Шесть кавалеристов во главе с Голинцевым спрятались в заброшенном саду, метрах в двадцати от дороги.
– Коней, коней успокаивайте! Не дайте им выдать нашу засаду! – негромким голосом приказал Владимир.
Гремя котелками и касками, висящими на ремнях, показалась головная рота колонны. Она состояла из опытных выносливых солдат. Они шли, не спотыкаясь, медленно, но твёрдо. За ними следовали взводы, сформированные из новобранцев. Те, еле передвигая ноги, волочили за собой на ремнях винтовки. Их приклады поднимали шлейфы густой красной пыли.
Бух - бух - бух, – раздались вдруг выстрелы. Голова колонны наткнулась на засаду во главе с сержантом.
– Огонь! – громко скомандовал Голинцев.
– Бух - бух - бух...
– Гвардейцы, в атаку! Да здравствует, Президент Ажала! – закричал Владимир, вынимая палаш из ножен.
Через несколько секунд они врезались в людскую массу. Голинцев рубил влево, вправо, влево, вправо... Какой-то солдат, встав на колено, тщательно целился в него. Первым ударом Голинцев выбил у него из рук винтовку, а вторым – плашмя ударил по голове. В это время Владимир почувствовал резкую боль в ноге. Это другой солдат саданул его прикладом. Голинцев, от неожиданности выругавшись по-русски, развернулся и с силой, наотмашь, приложился к его лицу палашом плашмя... Рядом сражались его гвардейцы. Крики, стоны, проклятия... Одиночные выстрелы... Пороховая гарь смешивалась с пылью, а запах крови – с терпким запахом конского и человеческого пота.
Расчёт Голинцева оказался верным. Наиболее боеспособные взводы медленно отходили на левый фланг, но, наткнувшись на высокий забор из колючей проволоки, ограждающий чьи-то частные владения, стали отступать вдоль него. Новобранцы же сначала ничего не поняли. Когда до них дошло, что они оказались в засаде, началась паника. Бросая оружие, солдаты ринулись вниз по дороге, сметая и давя своих отставших товарищей, которые только что начали подниматься на пригорок. Вся эта человеческая масса бежала по низине, к спасительной густой зелени апельсиновых рощ. Офицеры, стреляя вверх из револьверов, призывали своих солдат остановиться. Но всё было напрасно...
Кавалеристы Голинцева гнали мятежников по заросшему сухой травой полю, сбивая с ног ударами сабель и копытами своих коней. Здесь Владимир увидел командира батальона майора Вейса. Тот сидел верхом на коне у первых деревьев апельсиновой рощи, скрываясь в последних облачках тумана. Голинцеву показалось, что майор с полным безразличием наблюдал за всем происходящим впереди него. Владимир, не медля, направил своего коня туда. По дороге он сбил с ног младшего лейтенанта, стрелявшего в него почти в упор... Когда Владимир достиг места, где только что находился майор Вейс, того и след простыл.
– В рощу не входить! Не входить в рощу! – изо всех сил закричал Голинцев своим кавалеристам, увидев, что те, в пылу атаки, начали углубляться в опасную густоту деревьев.
– Отходим на наши позиции! Все отходить! – вновь закричал Владимир. – Назад! Назад! На позиции!
На пригорке Голинцев посмотрел на часы. Бой длился всего двадцать семь минут. В результате их лихой атаки были взяты в плен четырнадцать рядовых, два сержанта и один младший лейтенант. Среди пленных находились три тяжелораненых. Потерь среди полувзвода эскадрона Личной Охраны Президента не было. Лишь четыре кавалериста получили лёгкие ранения. Им-то и приказал Владимир конвоировать в Главный штаб правительственных войск пленённых мятежников. Соорудив примитивные носилки и уложив на них своих тяжелораненых, они отбыли. Теперь их оставалось только десять против превосходящих сил противника.
– Гвардейцы! – обратился к ним Голинцев. – Приказываю: своих коней оставить в надёжном укрытии! Собрать всё брошенное мятежниками оружие и боеприпасы и занять позиции в окопе для отражения атаки неприятеля.
Что будет сейчас делать майор Вейс? – размышлял Владимир, рассматривая в бинокль апельсиновую рощу. – У него сейчас два варианта. Первый – отказаться от штурма города и отступить. Но этого ему не позволит сделать его прусская гордость. Второй – перегруппировать свой батальон, произвести отвлекающий манёвр в центре, тем временем двинув свои основные силы в обход наших позиций, по флангам. Взять таким образом нас в «клещи», чтобы затем захлопнуть в «мешке». Это будет чисто прусское решение досадной помехи, возникшей у него на пути к взятию Асунсьона. Вейс уже знает, что нас здесь очень мало. Время же работает на нас. Это он тоже знает и поэтому будет спешить.
Из апельсиновой рощи появилась редкая цепь солдат, которые, пригнувшись, стали перебежками продвигаться в сторону их позиции. Голинцев посмотрел на часы: «Браво, майор Вейс! За сорок пять минут произвели перегруппировку!»
С момента отправки посыльного в Главный штаб с информацией о появлении противника уже прошло полтора часа. На левом фланге, километрах в трёх, среди редких кустарников и высокой травы появились человеческие фигурки. Они, не скрываясь, в колонну по одному бежали в обход позиции гвардейцев.
– Ага, вот справа то же самое! – вслух произнёс Владимир, заметив и там передвижение противника.
– Сержант, возьмите трёх солдат и прикройте левый фланг! А Вы, ефрейтор, – правый! Тоже с тремя гвардейцами. А я с рядовым Лопесом остаюсь здесь, в центре! Патронов не жалеть! Держаться до подхода наших сил! – негромко, чётко произнося слова, приказал Голинцев.
– Сколько времени сможем продержаться? Сколько? – обеспокоенно думал он, продолжая рассматривать в бинокль, как мятежники окружают их позиции.
Слева раздался выстрел. Потом ещё один... А затем они слились в один сплошной гул. Справа было тихо... И вдруг, в этот момент, послышался рёв автомобильных моторов. Он шёл со стороны столицы. Голинцев оглянулся. На высокой скорости в облаках пыли к ним мчался легковой автомобиль «Форд» и два грузовика. Владимир, выпрыгнув из окопа, выскочил на середину дороги и принялся размахивать руками. «Форд» остановился. Из него вышел старый сержант и, не представляясь, закричал:
– Господин капитан, мы пулемётчики! Куда «Максим» подтаскивать?
– Давайте его в окоп и бейте по наступающим! Не давайте им и головы поднять!
– Слушаюсь!
Через несколько минут, перекрывая шум винтовочных выстрелов, мощно зарокотал пулемёт.
Из грузовиков прыгали сапёры. Их командир, лейтенант, хотел было представиться и доложить, но Голинцев, не дав ему и рта раскрыть, приказал:
– Лейтенант, делите своих людей на две группы. Одну – на левый фланг, а другую – на правый! Надо ударить по флангам!
– Слушаюсь!
Вскоре со всех сторон раздалось громкое «ура». Теперь послышался мощный топот копыт. Это были два взвода эскадрона Личного Конвоя Президента под командованием капитана Гарсия де Сунига.
– Господин капитан, здравствуйте! – произнёс Гарсия де Сунига, не слезая с коня. – Что нам делать?
– Здравствуйте, господин капитан! Думаю, что самое время начинать преследование отступающих мятежников. Их надо рассеять в низине и не дать им укрыться в апельсиновой роще. Да, только в рощу не вводите солдат! – порекомендовал Владимир своему командиру.
– Почему Вы считаете, что нам не следует входить в рощу?
– Будут большие и необоснованные потери с нашей стороны, – объяснил Голинцев.
– Хорошо, – согласился Гарсия де Сунига и дал команду кавалеристам: За мной!
Пока Голинцев искал своего коня в укрытии, бой закончился. Мятежники, не оказывая сопротивления, под прикрытием густых деревьев, тянущихся на многие километры, отступили.
– Господин капитан, Вас хочет видеть командующий кавалерией майор Торрес, – объявил Гарсия де Сунига, когда они вновь встретились через полчаса.
– Прямо сейчас? – удивился Владимир.
– Да, Вам было приказано прибыть к нему сразу после окончания боя.
– Слушаюсь! – ответил Голинцев и направил своего коня в столицу.
В одном из безлюдных переулков, на подъезде к военному училищу, где располагался Главный штаб правительственных войск, Владимир остановился. Слез с седла и принялся приводить себя в порядок. Выбил пыль из мундира, протёр сапоги, вытер платком лицо.
На ступеньках главного входа в училище сидели, стояли и лежали люди с блокнотами в руках и что-то писали. Невдалеке, в тени, расположилась группа фотографов со своими аппаратами на треногах. У самих дверей стоял Торрес в парадной форме и беседовал с высокой худощавой женщиной, нервно курящей сигару.
Увидев медленно подъезжавшего Голинцева, майор неожиданно закричал: «А вот и он! Наш герой! Господа журналисты, к нам прямо с поля боя прибыл зам. командира эскадрона Личного Конвоя Президента капитан Голинцев!» Потом Торрес сделал театральный жест в сторону Владимира.
Наступила тишина. Все смотрели на Голинцева. В это время он, не спеша, слез с коня и собрался доложить майору о своём прибытии. И тут, совершенно неожиданно для всех, тишина взорвалась криками: «А-а-а-а-а! О-о-о-о-! Он! Сам!» Все фотографы и журналисты ринулись к Владимиру.
Последней оказалась та самая женщина, которая только что беседовала с Торресом. Несмотря на это, она, расталкивая всех локтями, наступая на ноги, быстро пробилась к Голинцеву и схватила его за руку.
– Капитан, скажите, Вы женаты? – спросила она.
Владимир опешил и присмотрелся к журналистке. Брюнетка лет двадцати пяти. Очень короткая стрижка. Соломенная шляпка. Маленький носик. Живые, бегающие глаза. Узкие губы, жующие давно погасший толстый окурок сигары.
– Извините, сударыня, а Вы кто? – поинтересовался Голинцев.
Мирта Перес. Корреспондент местной газеты «Кроника» и аргентинской «Ла Насьон».
– Очень приятно. Нет, не женат, – ответил Владимир.
– А почему?
– Почему? ...Наверное, не нашёл до сих пор свою суженую.
– Я уверена, что Вы плохо искали!
– Я вообще не искал.
– А почему?
– Я воевал, сеньорита Перес.
За левую руку Голинцева тянул маленький мужичонка с лицом старой обезьяны.
– Господин Голинтцефф, господин Голинтцефф! Я из газеты «Эль Либерал». Скажите, откуда Вы получили данные, что на ваши позиции будет совершена атака?
Владимир хотел было ответить, как за правый рукав его сильно дёрнул огромный рыжий детина.
– Господин капитан. Я знаю, что Вы разбили батальон под командованием майора Вейса. Немецкого офицера, имеющего боевой опыт Великой войны. Чтобы нанести поражение немцу, Вы тоже должны были применить их немецкую тактику.
– Нет! Я применил тактику фельдмаршала Суворова, – ответил Голинцев, отстраняясь от рыжего.
– Су-во-рова!? Э-эээ-ээ.. – удивился тот.
– Вы не знаете, кто такой Суворов? – ехидно спросил Владимир.
– Э..эээ, признаться честно, нет.
– Прочитайте об этом русском фельдмаршале! Тогда и поговорим!
– Господа журналисты, разрешите мне пройти! – раздался голос Торреса.
Все расступились. Голинцев, подойдя к командующему правительственной кавалерией, доложил по всей форме о своём прибытии и кратко о бое против батальона пехоты мятежников. В это время фотографы, наставив на них свои камеры, снимали, а остальные лихорадочно записывали все слова Владимира.
Торрес, картинно позируя перед фотокамерами, пожал Владимиру руку:
– Благодарю Вас, капитан! Вы – настоящий герой!
Затем снова вспышки фотографических камер. Вопросы и вопросы... Увидев, что лицо Владимира стало недовольным, сам он разговаривал с журналистами уже раздражённым тоном, майор объявил:
– Господа, у капитана впереди много дел. Продолжим в следующие дни. Всего доброго!
Они с Владимиром вошли в кабинет Торреса.
– Капитан, составьте мне подробный письменный рапорт о всех обстоятельствах боя на проспекте Петиросси и можете быть свободны! – сухо приказал начальник кавалерии и предложил Голинцеву стул у письменного стола.
Домой Владимир попал только в семь часов вечера. Отдыхать долго не пришлось. В двенадцать часов ночи он вновь заступил в дозор в том самом месте, где утром произошёл бой. Здесь уже начали работать сапёры и добровольцы, создавая долговременную линию укреплений. Уже была выкопана траншея для стрельбы в полный рост. В ближайшие дни будут натянуты несколько рядов колючей проволоки и построят пулемётные гнёзда.
Ночь прошла совершенно спокойно. Голинцев неожиданно уловил, как поменялось отношение к нему со стороны его подчинённых. Ещё вчера для них он был просто командиром, каких за их службу проходят десятки. А сегодня на него смотрели с неподдельным восхищением, восторгом и даже каким-то почитанием. Для них он стал магом-победителем.
В начале первого дня Владимир не спеша возвращался домой. Его вдруг стал мучить голод.
– Так я толком два дня не ел! – вдруг вспомнил он. – Сейчас, прежде чем оставить коня в училищной конюшне, заеду-ка я и пообедаю.
Утренние газеты давно уже были проданы, только на углу стоял чумазый босоногий мальчишка лет десяти с тонкой пачкой. Владимиру стало жаль ребёнка.
– Мужчина, – обратился он к нему, – давай мне все твои газеты. Держи вот десять песо!
– Спасибо, дяденька офицер! Спасибо! – обрадовался продавец. Не веря ещё свой удаче, он аккуратно вручил газеты Владимиру. Получив деньги, чумазый от восторга подпрыгнул и тихо сказал:
– Сегодня повезло, на неделю денег заработал!
Не слезая с коня, Голинцев открыл «Эль Либераль» и обомлел. На всех страницах были его фотографии. Он слезает с коня во дворе военного училища. Он и майор Торрес стоят на лестнице. Он в окружении журналистов... Владимир почувствовал, как по его лицу обильно заструился пот. Ему стало ужасно неловко.
На первой странице газеты было опубликовано ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ СООБЩЕНИЕ. В нём говорилось:
«Вчера, около девяти часов утра, вооружённые силы мятежников в составе одного батальона пехоты пытались стремительным броском овладеть городом Асунсьоном. На въезде в столицу, на проспекте Петиросси, произошёл ожесточённый бой между неприятелем и полувзводом эскадрона Личного Конвоя Президента под командованием капитана Голинцева. В результате самоотверженных действий наших кавалеристов враг был разбит. Взято в плен большое количество рядовых, унтер-офицеров и один офицер. Со стороны героев-гвардейцев потерь нет».
Рядом с этим сообщением газета поместила заявление для прессы Президента Парагвая Эусебио Ажала:
«Я выражаю своё восхищение героизмом кавалеристов Личного Конвоя. Этот подвиг навечно войдёт в историю страны как образец мужества и храбрости во имя защиты Конституции страны и простых людей от посягательства на их свободу».
Голинцев развернул газету. На второй странице были размещены его фотографии и статья «Русский Дьявол превращает в пыль батальон мятежников». В ней автор, некий Серджио Бартоло, писал:
«Вчера я мирно сидел в редакции и готовил материалы о возможных развитиях событий в нашей стране. Был чудный день. Время уже приближалось к полудню, и я думал о вкусном обеде. Вдруг входит главный редактор и говорит мне:
– Только что звонили из Главного штаба. Мятежники с ходу хотели захватить нашу столицу, но были разбиты. Есть пленные. Срочно поезжай в военное училище!
Я хватаю извозчика и прибываю в Главный штаб правительственных войск. Здесь я сразу же увидел первых пленных этой войны. У многих перевязаны головы. Всего их восемнадцать человек. Пока их кормят, я пытаюсь выяснить всё произошедшее этим утром. Приближаюсь к рядовому лет двадцати.
– Здравствуй, солдат! Как тебя зовут?
– Гомес. Грегорио Гомес.
– Гомес, ты бы мог мне рассказать, что произошло. Говорят разное, но мне бы хотелось услышать правду от непосредственного участника,
– Наш батальон шёл на захват столицы. Марш длился всю ночь. У меня ноги отваливались. Устал я как собака. Сержант сказал, что осталось совсем немного. Нужно только подняться на этот пригорок и мы – в Асунсьоне. Поднялись... Я иду и уже засыпаю... И вдруг послышались выстрелы, крики... Клубы пыли... И вдруг появился Он.
– Кто он? Уточни!
– Кто, кто. Дьявол. Он был огромен, как... как… как дерево. Дьявол махал своей саблей, как я ножом. Легко так. И головы, срубленные им, летели налево и направо. Я снял с плеча винтовку и прицелился. Стреляю, стреляю, а пули отскакивают от него...
– Ну, может, тебе, Гомес, показалось, что пули отскакивают? Ты просто был усталым?
– Нет, господин корреспондент, это был настоящий Дьявол в форме капитана кавалерии! – вмешивается в разговор сосед Гомеса, ефрейтор.
– Представься, пожалуйста! Кто ты?
– Ефрейтор Веласкес. Гомес правду Вам говорит. Это был Дьявол. И кричал он что-то на странном языке.
– Веласкес, может быть, это был немецкий язык?
– Нет, господин корреспондент! Немецкий я немножко знаю, ведь у нас много офицеров-немцев. Это был другой язык!
– Так вот, я тоже несколько раз в упор выстрелил в Дьявола. Но пули то ли отскочили, то ли пролетели мимо. Не знаю, но я очень хороший стрелок, господин корреспондент.
– А что было потом.
– А потом Дьявол меня ударил ногой и саблей, и я потерял сознание.
Я побеседовал со всеми пленными. Все, как один, утверждают, что их батальон угодил в засаду к Дьяволу. Все рассказывают, как этот Дьявол, в форме капитана и в обличии человека, почти сам рассеял целый батальон пехоты по пыльным окраинам столицы.
Потом я долго разговаривал с командующим правительственной кавалерией майором Торресом. Он мне сообщил, что гвардейцами, стершими в пыль целый пехотный батальон мятежников, командовал капитан Голинцев. Бывший русский офицер, в настоящее время находящийся на службе в наших вооружённых силах. Выходит, что теперь на стороне правительственных войск сражается Дьявол. Да не простой, а Русский Дьявол!!!»
Голинцев пробежал глазами ещё две статьи, подписанные Серджио Бартоло.
– А, вот кто есть автор всей этой чепухи! Тот самый наглый рыжий детина! – воскликнул негодующе Владимир. Он быстро просмотрел краткое интервью корреспондента уже с ним во дворе военного училища.
– Да, туповатый, но очень самоуверенный тип! – сделал заключение Владимир и развернул газету «Эль Диарио».
На первой странице здесь также было помещено правительственное сообщение о вооружённом столкновении правительственной кавалерии с батальоном мятежников. А на второй, среди множества фотографий майора Торреса и всего двух Голинцева, был опубликован «Рассказ бывалого солдата». Владимир, остановив своего коня и не слезая с седла, принялся читать.
«Меня зовут Пабло Боско. Я – сержант. Служу вот уже почти тринадцать лет. Принимал участие в прошлой гражданской войне 1911 года. Нам, унтер-офицерам, объявили приказ полковника Шерифе: войти в Асунсьон и овладеть Президентским дворцом, телеграфом и железнодорожной станцией. Особо отличившихся пообещали произвести в офицеры.
Ночной марш, я вам скажу, это штука не для слабаков. Идти, когда хочется спать, когда закрываются глаза, а в желудке урчит от жуткого голода... Но надо идти. И ты идёшь и идёшь! Так вот, маменькины сыночки падали на марше, а мы, ветераны, двигались вперёд, не останавливаясь. Уже ярко светило солнце нам прямо в глаза, когда я увидел этот пригорок. Я хорошо его помню ещё по прошлой войне. Чтобы подбодрить солдат, я громко сказал:
– Храбрецы! Мы уже на окраине Асунсьона! Шире шаг!
Мы уже поднялись на пригорок, как послышались выстрелы. А потом появился Дьявол. Он был на коне с огромным палашом в руках. И хотя солнце не давало мне прицелиться, как следует, я начал стрелять. Один раз. Второй... Третий... Когда я выстрелил в четвёртый раз, клянусь, я увидел, как от капитанского мундира этого Дьявола отскочила моя пуля! Это меня настолько удивило, что я окаменел. И тогда Он приблизился на своём коне и ударил меня палашом. По голове. Очнулся я уже в плену».
Комментарий редакции. Дьяволом оказался бывший русский офицер, капитан правительственной кавалерии ВЛАДИМИР ГОЛИНЦЕВ.
Вывод редакции. Один Русский Дьявол разгромил пехотный батальон мятежников за полчаса. Значит, ему потребуется несколько часов, чтобы разбить всю хвалёную армию «талантливого» полковника Шерифе! Мы уверены, что если на стороне правительства сражаются такие герои, как капитан Русский Дьявол, то Шерифе должен капитулировать сегодня же! Хватить проливать кровь парагвайского народа!
Голинцеву сделалось совсем жарко. Тело начало гореть. Он слез с коня и, присев прямо на низкий заборчик, ограждающий чей-то дом, задумался:
– Неожиданно на него свалилась громкая слава. О нём пишут все газеты страны. Зачем? Почему? Он ведь не известный артист или певец. И даже не скандальный писатель, чтобы смаковать его имя. Он простой офицер, выполняющий свой долг. Господи, Ты, кроме второй гражданской войны, дал мне и испытание пройти через славу и известность. И это только начало. Вскоре журналисты узнают, где я живу, и будут стоять под окнами днём и ночью. Бедная донья Летисия! Старушка-то здесь причём? Не дадут ей спокойной жизни!
Владимир вынул платок и вытер на лице обильно выступивший пот. Давно он так не нервничал.
– Что же теперь делать? Придётся жить с этим тяжёлым бременем славы. Появятся завистники. Они начнут обсуждать каждый мой шаг, беспощадно судить за каждую ошибку! Да, мне выпало самое трудное испытание – славой.
Голинцев положил на забор уже просмотренные им газеты. Оставалась последняя, которую он никогда не читал за её хамовитый стиль, «Кроника». На всякий случай Владимир решил просмотреть и её. Здесь не было ни одного официального сообщения. Зато на первой полосе красовалась огромная фотография Голинцева, стоявшего рядом с Миртой Перес. Заголовок, набранный большими и толстыми буквами, буквально кричал: «Я разговаривала с самим Дьяволом. Русским Дьяволом!!!»
В этой статье Мирта Перес писала:
«На сей раз мне не повезло. Я опоздала. Совершенно случайно я узнала, что сегодня утром произошёл ожесточённый бой между пятнадцатью правительственными кавалеристами и тремястами пехотинцами войск мятежников. Вы, дорогие читатели, представляете весь драматизм сражения?!
Я приехала в Главный штаб правительственных войск, когда там уже не было пленных мятежников. Их увели куда-то в другое место. Зато все мои коллеги по перу только и говорили о каком-то Русском Дьяволе. Оказалось, что так они, со слов военнопленных, окрестили капитана кавалерии Голинцева. О нём только и говорили, говорили....
Честно сказать, я ожидала увидеть старого великана со шрамом на щеке и без одного глаза. С могучими руками, покрытыми татуировками, с редкими зубами и кровожадной улыбкой... Но вдруг появился ОН, РУССКИЙ ДЬЯВОЛ!!!
Я не могла поверить своим глазам. С коня слез высокий стройный юноша-красавец, с усталым лицом. Я посмотрела в его небесно-голубые глаза и... растворилась в НИХ! Его правильные черты лица и очень чувственные губы безмолвно говорили мне...
– Бред! Полный бред! А-хи-нея! – возмущённо закричал Голинцев на всю улицу. – Она же ненормальная! Мань-яч-ка! Он в гневе порвал газету на мелкие кусочки и швырнул на землю.
В желудке у Владимира вдруг больно закололо. Он вспомнил, что собирался пообедать.
Ближайшим местом, где можно было поесть, оказался ресторан «Альгамбра». Голинцев, оставив коня для присмотра двум мальчишкам, вошёл в зал. Он был почти заполнен. В «Альгамбру» приходили обедать государственные служащие среднего уровня: старшие кассиры ближайших банков, столоначальники и зам. директора Центральной почты, руководящие работники Телеграфа. Владимир сел за свободный маленький столик в углу и заказал отбивную с жареным картофелем. Еду ему принесли небывало быстро, минут через десять. И кто?! Сам хозяин ресторана, маленький толстенький мужчина лет пятидесяти.
– Приятного аппетита! Если пожелаете ещё чего-нибудь, я в вашем распоряжении. Меня зовут Хуан Карлос.
Не успел Владимир отрезать кусочек мяса, как хозяин ресторана, выйдя в самый центр зала, затряс маленьким колокольчиком, требуя тишины и внимания. Когда все прекратили говорить, он торжественно объявил:
– Уважаемые дамы и господа! Сегодня нам выпала честь принимать нашего героя, спасителя столицы – господина Русского Дьявола!
На несколько секунд в ресторане повисла тишина. А потом она взорвалась громом аплодисментов. Все присутствующие встали из-за своих столов и, глядя на Голинцева, принялись бурно аплодировать. Лицо Владимира мгновенно стало пунцовым, на лбу выступили капельки пота. Он тоже встал и начал любезно всем кланяться.
Sanegga присоединил изображение:
Владимир возвращался домой голодный и раздражённый. Поесть ему в ресторане «Альгамбра» так и не дали. После продолжительных аплодисментов все, казалось, успокоились. Он вновь сел за стол и, смотря только себе в тарелку, отрезал кусочек мяса, наколол вилкой...
– Простите меня великодушно, господин Русский Дьявол! – услышал Владимир вдруг приятный женский голос. Голинцев поднял глаза. Перед ним стояла очень симпатичная женщина лет тридцати с огромным букетом цветов. Он поспешно встал из-за стола.
– Это Вам, герою и защитнику нашей столицы, от служащих Национального банка Парагвая, – торжественно и томно произнесла незнакомка и вручила ему цветы.
Голинцев почувствовал, как кровь прилила к его лицу, тело стало жечь.
– Большое спасибо, сеньора...
– Меня зовут Флоренция Гаго.
– Огромное спасибо Вам, сеньора Флоренция, и всем сотрудникам банка. Я весьма тронут! – поблагодарил женщину Владимир и поцеловал ей руку.
Все находящиеся в зале наблюдали за этой сценой и снова стали бурно аплодировать. Голинцев всем любезно поклонился.
– Я так и знал! – с отчаянием подумал он. – Я был уверен, что ко мне станут относиться, как к какому-нибудь оперному певцу! Куда же деть эти цветы? Букет просто огромный...
Подскочил хозяин ресторана и подобострастно затараторил:
– Господин Русский Дьявол, Вы позволите унести ваши цветы ко мне в кабинет. Я их поставлю в воду. Когда будете уходить, заберёте. Вы не беспокойтесь, букет никуда не денется!
– Я совсем не беспокоюсь, – ответил Владимир, – можете поставить их в воду!
Голинцеву удалось съесть несколько кусочков мяса, как неожиданно появился официант с серебряным ведёрком, заполненным льдом. Оттуда торчало горлышко бутылки шампанского.
– Разрешите, господин Русский Дьявол. Это Вам посылают господа из Министерства иностранных дел. Они сидят за столиком у окна.
Владимир встал, поклонился чиновникам, пославшим ему шампанское и, положив деньги за несъеденный обед на скатерть, молча покинул ресторан.
Дома его ждал сюрприз. Едва открыв дверь, он увидел большой стол в гостиной, накрытый человек на десять.
– Странно, – подумал он, – кого же ждёт донья Летисия?
– Пришёл! Пришёл! – раздался голос хозяйки. Открылась дверь в соседнюю комнату, и... Оттуда повалили старушки, которым было далеко за шестьдесят лет. Все они были одеты в нарядные платья, бывшие в моде в Европе во времена наполеоновских войн. В воздухе повис сильный запах нафталина.
- ВладимИр, я очень рада представить Вам моих подруг. Они просто мечтают посмотреть на Вас, храбреца, спасшего город от этих ужасных повстанцев.
Потом Голинцеву пришлось по парагвайскому обычаю перецеловаться со всеми бабушками, которые при этом отпускали комментарии:
«Я думала, что Вы похожи на Дьявола, а Вы оказались таким милым и симпатичным человеком!», или «Спасибо, миленький, что Вы согласились с нами поужинать!», или « Вы настоящий герой!»
Затем Владимира усадили за стол и заставили пробовать рыбный суп по-парагвайски, приготовленный на молоке с сыром, который сварили гостьи специально для него. Голинцев сначала стеснялся. Потом, видя, что старушки, забыв, зачем они пришли, оживлённо разговаривают, вспоминая свою молодость, начал утолять свой голод. Сегодня, кроме супов, на столе находились традиционные парагвайские десерты: мармелад из папайи и рис с молоком и сахаром.
Утром, выходя из дома, Голинцев был окружён небольшой группой репортёров, которые, очевидно, поджидали его ещё со вчерашнего вечера. Владимир не знал, что и делать. Но тут на помощь пришла Летисия. Увидев, что ему не дают выйти из дому, она предложила:
– Господа! Оставьте в покое молодого человека. Если вас что-то интересует, заходите ко мне. Я вам всё расскажу.
Владимир с благодарностью посмотрел на хозяйку и выскочил на улицу. Первая же пролётка сразу же остановилась напротив него.
– Господин Русский Дьявол, Вам куда? В казармы? Садитесь, я отвезу! – громко сказал кучер, крепкий старичок лет шестидесяти.
– Русский Дьявол! Русский Дьявол! Покупай газеты! – завопил босоногий мальчишка, увидев, как Владимир садится в пролётку.
– Давай, друг! – согласился Голинцев и купил у того целую кипу всех утренних газет.
Улицы были почти безлюдны. Окна многих домов заколочены досками. Жители Асунсьона, имевшие возможность, покинули город. Все боялись штурма столицы войсками мятежников. Повсюду виднелись баррикады из мешков с песком. Проезжали редкие грузовики и кареты скорой помощи. Владимира обогнал «Форд» с сидящим в нём военным министром.
– Где же я видел этот автомобиль? – вдруг подумал Владимир. – А, конечно, это же на нём позавчера пулемётчики привезли пулемёт «Максим», который сразу решил исход боя на проспекте Петиросси.
Пролётка остановилась, пропуская взвод добровольцев, очевидно, вчерашних гимназистов, бодро шагающих в сторону железнодорожного вокзала.
– Офицер Русский Дьявол, купи чипу! – услышал Голинцев. На углу стояла смуглая босоногая красавица лет семнадцати с огромной корзиной с чипой на голове.
– Дай-ка мне парочку! – согласился Владимир и протянул девушке пять песо.
– За эти деньги забирай всю корзину! Да и меня в придачу! – предложила красавица и рассмеялась. Да так, что у Голинцева лицо стало пунцовым.
Владимир дал ей пять песо и выбрал две ещё горячие, пахнущие сыром чипы.
– Приезжай сюда вечером, красивый Русский Дьявол! – громко сказала девушка и продолжала звонко смеяться на всю улицу.
Старичок-извозчик осуждающе проворчал:
– Ну что ты будешь делать с этими девками! Сами на шею вешаются! Ох, и молодёжь пошла.
В казармах эскадрона Личного Конвоя Президента первым Голинцева встретил его командир Гарсия де Сунига:
– Господин капитан Русский Дьявол, я Вас поздравляю от лица всех офицеров-кавалеристов! А от меня поздравления особые. После этого боя, в котором Вы разгромили батальон неприятеля, эскадрон, которым я командую, навсегда войдёт в историю нашей страны!
Затем его поздравили все офицеры – сослуживцы, находившиеся в это время в расположении части. Многие говорили:
– С этого дня мы будем обращаться к Вам только не иначе как капитан Русский Дьявол. У нас очень почётно иметь подобное прозвище. Зачастую оно заменяет имя и фамилию.
Да, Голинцев уже знал, что в Парагвае часто предпочитают вместо имени употреблять только прозвище. Даже на самом высоком официальном уровне.
День прошёл спокойно. Уже вечером, на совещании, перед офицерами выступил сам военный министр полковник Рохас. Он кратко обрисовал ситуацию с обороной столицы и в стране в целом.
– На севере Парагвая разворачивается мощное партизанское движение против мятежников. Его основой являются отряды «призраков» майора Вальдеса, которым удаётся полностью контролировать большую территорию. Войска четвёртого военного округа по существу заперты в Консепсьоне. Насколько мне стало известно сегодня утром, многие форты на оборонительной линии не поддерживают Шерифе. Из числа добровольцев для защиты Асунсьона сформированы три батальона пехоты, два эскадрона кавалерии. На самых опасных подступах к столице развёрнуты две артиллерийские батареи. В железнодорожных мастерских построен бронепоезд, на котором уже установлены два корабельных орудия «Виккерс», снятые с канонерских лодок. После сокрушительного разгрома пехотного батальона мятежников полувзводом кавалеристов под командованием капитана Голинцева ясно, что враг не так силён, как многие думали раньше, – Рохас неожиданно замолчал, думая, что сказать дальше и, достав носовой платок, громко высморкался.
– Господа офицеры, мы победим! – неожиданно закончил свою речь военный министр.
Вечером Владимир ужинал в доме Риттера. Рудольф Александрович был необычайно взволнован.
– Голинцев, (впервые он называл Владимира по фамилии) Вы страдаете глухотой? Или Вы не поняли меня прошлый раз? Но извольте Вам, Голинцев, напомнить, что я говорил без обиняков, прямо и открыто, – обиженно высказывался Риттер, нервно жестикулируя руками. – Вы помните, я сказал, что в случае военных действий Вы должны непременно стать в ряды сторонников Шерифе?! Ну, а Вы что сделали? Скоро Шерифе разметёт этих никчемностей: Рохаса и Шенони! Вот тогда Вы и останетесь с носом! Хорошо бы с носом! Вас упрячут в тюрьму. Лет так на двадцать! Голинцев, Вы хотите сидеть такой долгий срок в местной тюрьме?
– Нет, – тихо ответил Владимир, пожимая плечами.
– Ладно, Владимир Юрьевич, оставим этот разговор. Давайте выпьем это чудесное французское вино. За Вас, господин капитан! Сказать честно, я, как русский человек, получил необыкновенное удовольствие, когда узнал, как Вы дали по морде этим пруссакам! Мо-ло-дец! - вдруг сказал Риттер искренне и с восторгом. – Служите в войсках Шенони. Не переживайте, после победы Шерифе я приложу все усилия, чтобы избавить Вас от ожидающих неприятностей.
По странному стечению обстоятельств в это же время в ставке полковника Шерифе состоялся разговор между командующим войсками мятежников и майором Гестефельдом, его начальником штаба.
Шерифе бегал по небольшому банкетному залу, превращённому в кабинет, и истерично кричал:
– Иоганн, я Вас не виню за этот небывалый позор: разгром батальона под командованием майора Вейса. Я просто хочу понять, как Вы, европеец, не смогли уговорить Голинцева, тоже европейца, перейти на нашу сторону?
– Господин полковник, – вяло оправдывался Гестефельд. – Голинцев не европеец. Он – русский! Этот народ всегда жил по своим, только ему понятным принципам.
– Майор! Каким принципам? Что Вы мне говорите? Вы просто не захотели убедить Голинцева перейти на нашу сторону! Если Вы поняли, что обещанные ему майорские погоны не произвели должного впечатления, то надо было заинтересовать его чином подполковника. Высокой должностью! Например, командующий всей кавалерией наших революционных войск.
– Господин полковник, Голинцев объяснил мне, что он дал слово офицера служить Президенту и правительству Парагвая, – попытался объяснить Гестефельд.
– Чьё слово? Офицера? – переспросил недоумевающе Шерифе и остановился посреди кабинета. Подкрутил свои усики в стиле «Кайзер Вильгельм» и с убеждением сказал:
– Офицер есть хозяин своего слова. Хочет – даёт, хочет – забирает.
Затем полковник огорчённо вздохнул и произнёс:
– Потеряли такого перспективного человека! Ну, ничего, ничего... После нашей победы он раскается... Но будет уже поздно! Ой, как поздно! Давайте, Иоганн, придумаем что-нибудь гениальное для быстрого разгрома этих «талантливых полководцев»: Рохаса и Шенони. У Вас, я знаю, уже есть предложения?
– Да, господин полковник, – ответил с облегчением Гестефельд, уставший слушать упрёки своего начальника. – Наша попытка молниеносного захвата Асунсьона не удалась. Поэтому я предлагаю вторую. Но она должна быть атакой наверняка. По данным нашей разведки, в столице уже сформированы три батальона пехоты и два эскадрона кавалерии. Это, конечно, далёко не регулярные части, но на хорошо оборудованных позициях они могут оказать нам серьёзное сопротивление. Тогда мы потеряем много наших солдат. Мой план таков: первое – попытаться выманить из города некоторые подразделения правительственных войск. Если это не удастся – не страшно! Самое главное – внушить Рохасу и Шенони, что мы не готовы в настоящий момент к штурму Асунсьона. Второе – неожиданными маневрами окружить столицу и захватить её штурмом со всех сторон.
– Неплохая идея! Мне понравилась! – коротко высказал своё мнение Шерифе и спросил: А как Вы предполагаете это сделать?
– Довести до сведения всех офицеров революционных войск, что сейчас наша основная задача – покончить со всеми вооружёнными сторонниками правительства в глубинке. Одновременно провести мобилизацию на всей территории страны с целью формирования ещё, как минимум, десяти батальонов пехоты и шести эскадронов кавалерии. И только потом – захват Асунсьона. Далее я отправляю пакет в Консепсьон начальнику четвёртого военного округа подполковнику Брусуело. В нём будет находиться ваш приказ о проведении активных войсковых операций с целью подавления партизанского движения в северо-восточном регионе. Наши люди сделают так, чтобы этот приказ обязательно попал в руки полковника Шенони или даже Президента Ажалы. После этой информации командующий правительственными войсками будет уверен, что части четвёртого военного округа останутся в Консепсьоне. На самом деле, завтра там начнётся погрузка на баржи батальона пехоты и эскадрона кавалерии. Они направляются сюда, чтобы пополнить наши силы для штурма столицы. К сожалению, второй батальон пехоты и сапёрную роту надо оставить на месте для борьбы с партизанами и формированиями «призраков».
– Неплохой замысел! Неплохой! Сразу чувствуется настоящая прусская штабная школа! – выразил свой восторг Шерифе. Затем он снова, подкрутив свои усики, нервно забегал по кабинету, бросая фразы: Нам бы разрешить проблему с войсками первого округа в Энкарнасьоне. Они склонны поддержать этих правительственных никчемностей. Я думаю, майор, что в случае перехода на нашу сторону все офицеры немедленно получат повышение в чинах, а унтер-офицеры и рядовые – большое денежное вознаграждение.
– Великолепно! – воскликнул начальник штаба. – Только вот, э-э-э, – замялся он, не зная, как выразить своё сомнение.
– Что Вы хотите сказать, господин майор? – спросил Шерифе.
– Я думаю, что для переговоров с ними надо послать только парагвайцев, которые пользуются их уважением и доверием. И ни в коем случае – немцев.
– Да, да! Конечно, – поспешно согласился Шерифе и продолжил, – итак, скрытно подтягиваем к Асунсьону все имеющиеся у нас силы, производим несколько отвлекающих маневров и окружаем город. Наша задача – быстро взять столицу. После этого война закончится, и мы останемся у власти. Смотрите сюда, господин майор, – полковник склонился над большой картой, расстеленной на столе, – мы делаем так, так и так.
На следующий день Голинцев с взводом гвардейцев осуществлял эскорт Президента. Утром господин Ажала посетил железнодорожные мастерские, где осмотрел построенный бронепоезд. Два пассажирских вагона были попросту наспех «обшиты» металлическими листами. На две открытые платформы установили два корабельных крупнокалиберных орудия «ВИККЕРС», снятых с канонерских лодок. Обложили их со всех сторон мешками с песком. Команда бронепоезда состояла из железнодорожников, моряков и взвода пехотинцев. Президент остался доволен увиденным и выступил перед добровольцами на митинге. Затем господин Ажала последовал в свою резиденцию. На подъезде к ней конвой догнал лейтенант Шеню.
– Господин капитан, – обратился он к Голинцеву, – главнокомандующий Вас срочно вызывает к себе! Я должен немедленно Вас заменить!
– Лейтенант, произошло что-то очень серьёзное? Я ведь сопровождаю Президента!? – недоуменно спросил Владимир.
– Не знаю, мне передал приказ его адъютант.
– Принимайте командование эскортом, господин лейтенант! – распорядился Голинцев и галопом направился в Главный штаб.
Полковник Шенони, ответив на приветствие Владимира, молча вручил ему толстую пачку конвертов.
– Всё, господин капитан, Вы свободны! – произнёс он, а потом добавил:
– Даю Вам срок до завтрашнего утра не только прочитать все письма этой сеньориты из очень известной и благородной фамилии, но и написать ответы! Шутка! – пояснил Шенони.
– Что было шуткой, Голинцев не понял, но в руках он держал дюжину толстых конвертов. Многие из них уже были потрёпаны от долгих блужданий со следами штампов многих почтовых отделений. Это были письма от Каролины!
– Дома он первым вскрыл конверт с самой последней датой и стал читать. Каролина сообщала, что её дедушка скончался у неё на руках и от этого горя ни она, ни её мать до сих пор не могут прийти в себя. Девушка писала, что безумно соскучилась по Владимиру, но вынуждена остаться с Долорес в Буэнос-Айресе. Её отец запрещает им возвращаться в Парагвай до тех пор, пока здесь продолжается гражданская война. А затем следовали стихи о розах в саду, о благородном юноше, о разлуке, о грусти жить, не видя любимого человека. Голинцев прочитал все письма.
– Боже, как я рад! Как я счастлив, что Каролина после долгой неизвестности нашлась! Что у неё всё хорошо! – воскликнул Владимир. До глубокой ночи он писал ей письма. Их получилось три. Очень длинных и обстоятельных.
– Завтра первым же делом отнесу их на Главное почтовое отделение, а потом уже поеду на службу, – решил он.
– Была среда. Военный министр только что пообедал, и его клонило в сон.
– А, может, и правда устроить себе сиесту? Часик? Срочных дел нет. Все нормальные люди сейчас отдыхают, только один я мучаюсь, – думал Рохас, борясь с искушением. – Пойду-ка я прилягу.
В дверь постучали. Это был его адъютант.
– Господин полковник, к Вам – полковник Шенони с делом чрезвычайной важности.
– Да?! Пусть входит! – недовольно произнёс военный министр.
– В кабинет не вошёл, ворвался главнокомандующий правительственными войсками.
– Что стряслось? Докладывайте! – сказал Рохас и предложил вошедшему кресло.
– Господин министр, сегодня ночью был захвачен связной Шерифе. При нём находился пакет с приказом командующему четвёртым военным округом подполковнику Брусуело. – Шенони положил пакет на стол Рохасу. Тот взял его и, вытащив оттуда два отпечатанных листа, с неподдельным интересом стал читать.
– Я поздравляю Вас, господин Шенони! Теперь мы точно знаем, что войска четвёртого округа остаются на месте. Замечательная новость! Всех причастных к добыче этого очень важного документа – наградить!
– Слушаюсь, господин министр! – ответил главком.
Неожиданно открылась дверь, и в пороге появился адъютант Рохаса с телеграфной лентой в руках.
– Господин полковник, – обратился он к военному министру, – только что пришла телеграмма от командующего первым военным округом подполковника Бустоса. Разрешите мне её зачитать?
– Да! – приказал Рохас.
Адъютант подошёл к столу министра и принялся читать:
– Сегодня нами, офицерами-патриотами, были арестованы все немецкие инструкторы за подрывную деятельность против нашей горячо любимой Родины. Все подразделения первого военного округа выступают против так называемых революционеров на стороне законной власти. Подполковник Бустос.
– Ура! Ура! – вдруг закричал Рохас и, вскочив с кресла, принялся размахивать руками, – теперь мы покажем этому чистильщику прусских сапог Шерифе! Теперь мы его сотрём в пыль! Теперь мы ему покажем, как следует воевать! Адъютант, Вы свободны! – приказал он.
Когда за офицером закрылась дверь кабинета, министр спросил Шенони:
– Господин главнокомандующий, как мы можем использовать эту благоприятную для нас ситуацию?
Шенони задумался. Он принялся пальцами тереть переносицу, глаза, щёки...
– Да, господин министр, мы должны срочно предпринять ряд мер... ряд мер... Думаю, что нельзя сидеть, сложа руки, в Асунсьоне и ждать, когда подойдут войска Шерифе, – наконец произнёс главком и замолчал. После длительной паузы он, медленно произнося каждое слово, сказал:
– Думаю, что следует начать активные боевые действия на территории, находящейся под контролем мятежников. Нельзя дать им собрать все свои силы в кулак, чтобы ударить по столице. Также мы должны помешать Шерифе провести набор добровольцев и мобилизацию для пополнения своих войск. Я думаю, что для усиления частей первого военного округа следует направить сводную экспедиционную группу, поддерживаемую бронепоездом. Командиром назначить опытного офицера. Подполковнику Бустосу поставить задачу начать активные боевые действия против мятежников на юге страны.
– Толковые предложения, – похвалил главкома Рохас, – так и сделаем. Завтра к вечеру эшелон и бронепоезд должны отбыть в Энкарнасьон. Вы, господин полковник, лично отвечаете за формирование экспедиционной группы и её снабжение всем необходимым.
– Слушаюсь, господин министр! Разрешите идти?
– Да! Помните, господин полковник, у Вас очень мало времени. Сейчас же отправьте шифрованную телеграмму Бустосу.
Когда за главкомом закрылась дверь, Рохас встал из-за стола и, глядя в окно, угрожающе произнёс:
Не такой ты и хитрый, Шерифе, как о тебе говорят! Сейчас я тебе покажу, кто из нас настоящий полководец!
Шенони развернул бурную деятельность. Всю ночь в его кабинете горел свет. Приезжали и уезжали офицеры по особым поручениям. Его адъютант слал телеграммы и звонил по телефону в части. К утру была сформирована экспедиционная группа, в которую вошли: один взвод эскадрона Личного Конвоя Президента, пехотная рота капитана Парани, сапёрный взвод и экипаж бронепоезда. Командиром был назначен майор Торрес.
Вечером пятого июня, после небольшого митинга, на котором с короткой, но эмоциональной речью выступил военный министр, началась погрузка экспедиционной группы. Пассажирских вагонов для всего личного состава не хватило. Пехотной роте пришлось размещаться в специально оборудованных товарных. Это неудобство вызвало недовольство у многих солдат.
– Мы что, скот, чтобы ездить в таких условиях? – раздражённо спрашивали они у своих унтер-офицеров.
В семь часов под звуки военного оркестра с железнодорожного вокзала отбыли бронепоезд, два эшелона с солдатами и конским составом, ремонтный поезд. Их путь лежал на юг.
Стучали колёса вагонов. Изредка раздавался гудок паровоза бронепоезда и ему отвечали другие паровозы экспедиционной группы. Глубокая ночь. Солдаты, за исключением караульных, спали глубоким сном. Майор Торрес докуривал последнюю сигару в своём удобном купе штабного вагона. За окном – сплошная стена деревьев. Ни огонька, ни полустанка... даже луна спряталась в ночных тяжёлых облаках.
Торрес размышлял о наконец-то представившейся ему возможности отличиться.
– По прибытии в штаб первого округа надо сразу убедить осторожного и крайне нерешительного подполковника Бустоса начать активные боевые действия против войск Шерифе. Если он будет против, придётся взять на себя всю инициативу. Хватит мне уже быть скромным офицером в чине майора! Надо выдвигаться! Надо ускорить карьеру! Несколько успешных боёв и, я уверен, можно просить у военного министра присвоения мне чина подполковника с назначением начальником Генерального штаба.
Раздавшийся жуткий скрежет тормозов прервал мечты майора. Поезд остановился, и ночную тишину стали рвать продолжительные гудки паровозов. Торрес одним махом выскочил из купе, рванул на себя дверь вагона и прыгнул вниз, больно ударившись пятками о землю. Навстречу ему бежали караульные с фонарями в руках. Офицеры кричали: к бою! На землю из окон и дверей вагонов стали прыгать раздетые солдаты с винтовками в руках. Испуганно ржали кони. А паровозы, не смолкая ни на мгновение, пронзительно и громко гудели и гудели.
– Господин майор, впереди рельсов нет! – доложил Торресу подбежавший сержант, светя ему фонарём прямо в лицо.
– Как рельсов нет! Почему нет? – не понимая ничего, спросил командир экспедиционной группы. – Да прекрати ты светить мне в лицо этим дурацким фонарём! – заорал он на сержанта.
Вокруг царила паника. Слышались команды офицеров занять круговую оборону. Кое-где раздавались отдельные выстрелы. Из сельвы доносились крики испуганных обезьян. А паровозы всё гудели и гудели...
– Сержант, срочно ко мне всех офицеров! В первую очередь – командира бронепоезда! – заорал Торрес. – Срочно! Ты чего стоишь?!
Через полчаса офицерам удалось вывести своих солдат из состояния паники. А когда наступил рассвет, выяснилось, что впереди на участке около шестисот метров разобрано железнодорожное полотно. Путь на Энкарнасьон был отрезан! Узнав эту новость, Торрес среагировал мгновенно.
– Все по вагонам! Срочно возвращаемся в Асунсьон! – отдал он приказ.
И в этот момент окрестности потрясли мощные взрывы: Бу-м! Бу-м! Бу-м!
– Что это было? – недоумённо спросил майор у командира бронепоезда старшего лейтенанта Гонсалеса.
– Мне кажется, что только что была взорвана железная дорога на столицу, – с озабоченным лицом ответил тот.
Вскоре выяснилось, что командир бронепоезда был прав. Экспедиционный отряд оказался отрезанным от столицы и от города Энкарнасьона – места своего назначения.
Адольфо Шерифе не успел ещё даже умыться, как к нему постучал начальник штаба Гестефельд.
– Да, входите!
– Господин полковник, получены очень важные новости. Разрешите доложить?
– Докладывайте, господин майор! – несколько недовольно ответил Шерифе. Ему очень не нравилось заниматься делами, не придя в себя после сна.
– Господин полковник. Принятыми нами мерами экспедиционный отряд правительственных войск оказался в ловушке. Он отрезан как от войск первого военного округа, так и от столицы. На несколько дней мы вывели из строя их самые боеспособные части. Только что были взорваны железнодорожные мосты под Энкарнасьоном. Войска первого округа теперь надолго лишены возможности передвижения по железной дороге. Им остаётся только водный путь. Но это маловероятно.
– Почему? – спросил Шерифе.
– По последним данным нашей разведки, в этом районе нет ни одного судна. Все ушли.
– Отлично! – удовлетворённо произнёс полковник. – А по грунтовой дороге они даже и не рискнут выйти на помощь столице!
– Совершенно верно. Очень большое расстояние, – добавил Гестефельд, а потом нерешительно сказал:
– К сожалению, недавно пришла телеграмма от командующего четвёртым округом.
– Почему «к сожалению»? Господин майор, не тяните, говорите, – раздражённо сказал Шерифе.
– Ночью формированиями этих диких гаучо под командованием майора Вальдеса, именуемыми «призраками», были угнаны все пассажирские суда и баржи с буксирами из порта Консепсьон. Поэтому наш план, предусматривающий прибытие опытных частей четвертого военного округа, не сработал...
– Ка-к?! Ка-к?! – закричал Шерифе, заикаясь от гнева. – Как были угнаны? Каким образом? Что произошло?
– Не знаю, господин полковник! В телеграмме об этом ничего не говорится! Я сейчас же отправлю телеграфом ваш приказ подполковнику Брусуело с требованием объяснений.
– Срочно! Срочно, господин майор! Отправляйте телеграмму! Ах, какой был план! Какая идея! – причитал командующий мятежников, бегая по комнате. – Сорвалось! Надо менять... А впрочем, зачем менять? Штурм Асунсьона осуществим на два-три дня раньше, теми войсками, которые у нас есть! Господин майор, всем нашим частям ускорить окружение столицы! Через два часа взять Сан-Лоренцо!
– Слушаюсь, господин полковник! – ответил Гестефельд и вышел.
Утром шестого июня Голинцев вышел из дома. Его уже поджидали человек пять репортёров и пара фотографов. Не успел Владимир и рта раскрыть, как раздалось: хлоп, хлоп. Это они уже его сфотографировали.
– Господин Русский Дьявол, – вежливо обратился к Голинцеву совсем молодой парень, очевидно, начинающий журналист, – как Вы расцениваете шансы правительственных войск в этой гражданской войне?
– Простите, господин репортёр, я ничего не расцениваю. Я – простой офицер и выполняю приказы моих командиров, – ответил Владимир и попытался сделать шаг вперёд. Неожиданно, расталкивая всех своих коллег, к нему бросилась высокая женщина в чёрном строгом костюме с неизменной потухшей сигарой в губах.
– Боже! Это же Мирта Перес! Сумасшедшая! – с ужасом подумал Голинцев и попытался отступить назад.
– Куда же Вы, Русский Дьявол? – закричала она и, схватив его за руку, приподнялась на носки и зашептала в самое ухо:
– Я прошу Вас, дайте мне интервью! Нет, я не прошу. Я требую! Я умоляю Вас, Русский Дьявол!
– Хорошо, хорошо! – ответил Владимир, чтобы отвязаться от этой очень настойчивой журналистки, – скажите, где, и я приеду.
– Вот Вам адрес редакции газеты «Кроника», – произнесла она и сунула ему в ладонь записку. – Я Вас буду ждать сегодня вечером!
– Прошу прощения, сударыня, – сказал Голинцев, – давайте встретимся послезавтра, восьмого июня, часов в семь вечера! Я обещаю Вам, что, если у меня ничего не случится по службе, я буду в редакции.
– Огромное спасибо, Русский Дьявол! – завизжала от восторга Мирта Перес, выплюнув сигару. – Я Вас буду ждать.
– Господа! Господа! – послышался знакомый голос Летисии. – Смотрите, что у меня для вас есть.
Все журналисты, как по команде, посмотрели на донью Торрес. В руках она держала большое блюдо с горячей и ароматной чипой.
– Прошу вас всех ко мне в дом. Мате уже готов! – пригласила журналистов Летисия.
На несколько минут они упустили из виду Голинцева, и он быстрыми шагами дошёл до угла, где сразу же взял извозчика.
– В казармы Личного Конвоя Президента! – сказал он худому небритому мужичку лет пятидесяти.
– Молодец старушка! Всегда меня выручает! Очень находчивая женщина, – с восторгом подумал о Летисии Владимир. – Мне ещё бы продержаться с недельку, а там все и забудут обо мне. Произойдут новые события. Появятся новые имена. Но восьмого числа надо встретиться с этой ненормальной журналисткой. Слово дал – надо выполнять! А как не хочется!
Голинцев оторвался от дум, заметив, что пролётка покатила по каким-то незнакомым узким и немощёным улочкам.
– Уважаемый, а куда Вы меня везёте? Я же просил – в казармы?! – спросил он у извозчика и добавил, – по проспекту гораздо быстрее и ближе.
– Не беспокойтесь, господин Русский Дьявол, мы едем в казармы. Ведь этой ночью проспект сапёры перекопали. Траншею для стрельбы вырыли. Все ждут нападения Шерифе. Будь она не ладна эта война! Не успели мы забыть прошлую революцию и гражданскую войну 1911 года, как снова пришли страдания для народа. Смотрите, господин офицер Русский Дьявол, улицы без людей! Дома заколочены. Магазины закрыты. Цены на еду взлетели до небес...
– Да, – мысленно согласился Владимир с мужиком, – Асунсьон действительно представляет унылое зрелище. Почти безлюдный город, заполненный одними военными с оружием. Улицы перекопаны, повсюду видны баррикады из мешков с песком. Ночью темнее обычного. Комендантский час, патрули. Изредка возникающие неизвестно с кем перестрелки на улицах...
– Владимир! – вдруг услышал Голинцев. Он посмотрел налево.
– Ох! Это же мы мимо ресторана «Милан» проезжаем. А окликнул его Луиджи.
– Стой, любезный! Приехали! – приказал он извозчику. Рассчитавшись с ним, он вышел из пролётки и расцеловался с хозяином ресторана.
– Вот так всегда бывает, – укоризненно сказал Луиджи. – Человек становится знаменитым и почему-то сразу забывает своих друзей.
– Луиджи, не обижайтесь на меня. Я всегда помню хороших людей. И не моя вина, что все газеты пишут только о моей персоне. Мне эта слава в последние дни просто мешает жить. Я ведь простой офицер! А в « Милан» не захожу по причине военных действий и невероятной занятости по службе.
– Друг мой, не оправдывайтесь! Я же просто пошутил! – ответил Луиджи. – Вам не кажется, что сегодняшнее утро довольно прохладное?
– Да, начало июня. Скоро зима, – ответил Голинцев.
– Да, скоро зима, – повторил хозяин ресторана, – поэтому самое время выпить по чашечке горячего шоколада. Я Вас угощаю.
Владимир достал часы.
– Не откажусь. В запасе у меня двадцать минут.
– Отлично! – обрадовался Луиджи. – Я его лично приготовлю. Проходите, присаживайтесь за свой любимый столик у окна. Я через пять минут вернусь.
Голинцев вошёл в ресторан. Здесь тоже свой отпечаток наложила война. Толстые светонепроницаемые портьеры на окнах. Стёкла оклеены полосками бумаги... Владимир сел за свой столик у окна и сразу же увидел картонную табличку на подставке из красного дерева. На ней красивым каллиграфическим почерком было написано: «За этим столом предпочитает обедать Русский Дьявол».
– Это что значит? – спросил он у подошедшего с подносом Луиджи, указывая на табличку.
– Это, господин Голинцев, дань Вашему героизму и хорошая реклама для моего ресторана, – с гордостью ответил тот.
– А нельзя убрать эту табличку? – спросил Владимир.
– Нет! Ни в коем случае! Я хочу попросить Вас сфотографироваться. Вот здесь, – Луиджи подскочил со своего стула и бросился к стене. – Я хочу сделать фотогалерею всех известных людей нашей страны и зарубежья, которые посетили мой ресторан. Ваша огромная фотография будет первой на самом видном месте!
– Зачем? – удивился Голинцев.
– Как зачем?! Это же будет «изюминка» моего ресторана! – объяснил Луиджи. – Когда Вы сможете зайти ко мне? Я на это время приглашу самого лучшего фотографа столицы, и он сделает ряд снимков.
Владимир задумался.
– Давайте после девяти часов вечера восьмого июня. Вас устроит? – предложил он и сделал глоток ароматного горячего шоколада.
– Конечно же! Огромное Вам, Русский Дьявол, спасибо! – искренне обрадовался хозяин ресторана.
– Скажите, Луиджи, а Вы не закрываете своё заведение до лучших времён? – поинтересовался Голинцев, прежде чем попрощаться.
– Ни в коем случае! Мой ресторан всегда будет открыт! – с уверенностью заявил тот.
Sanegga присоединил изображение:
Ровно через два часа приказ Адольфо Шерифе был выполнен. Три батальона мятежников, смяв роту добровольцев, заняли город Сан Лоренцо, находящийся в восемнадцати километрах от Асунсьона. Практически все зажиточные жители Сан Лоренцо просто обожали Шерифе.
– Слава нашим освободителям! – кричали женщины на улицах, встречая покрытых пылью «революционных» пехотинцев.
– Долой президентскую диктатуру! – вторили им мужья, пожимая руки офицеров.
По случаю освобождения от «тирании» на главной площади города для солдат было устроено пиршество. Забили дюжину откормленных быков, выкатили из погребов несколько бочек рома из сахарного тростника. Горы мяса жарились на огромных решётках, играл духовой оркестр. «Солдаты революции» наслаждались жизнью...
Адольфо Шерифе, Иоганн Гестефельд с другими офицерами были приняты как национальные герои в доме самого богатого горожанина Сан Лоренцо. Для них накрыли столы, сервированные хрустальной и серебряной посудой. Выставили дорогие итальянские и испанские вина, чтобы запивать жареных ягнят и запечённых молочных поросят.
Сразу же после сдачи Сан Лоренцо Президент Парагвая вызвал к себе военного министра Рохаса. Эусебио Ажала, всегда тактичный и сдержанный, холодно поздоровавшись с полковником, сразу же «взорвался»:
– Господин министр, Вы ничего не сделали, чтобы организовать оборону Сан Лоренцо! Судьба города была вручена в руки вчерашних гимназистов, не имеющих ни военной подготовки, ни чётких задач! Сейчас враг у ворот столицы! Вы это понимаете?
– Так точно, господин Президент! – ответил Рохас.
– Так точно... так точно.., – передразнил его Ажала, – кроме как повторять эти два слова Вы больше ни на что не способны! Почему запасы пшеничной муки, находящиеся в Сан Лоренцо, своевременно не были вывезены в Асунсьон? По-че-му?
– Господин Президент, мука уже была погружена в вагоны, уже был прицеплен паровоз... Всё было готово для отправки... Но тут совершенно неожиданно город был атакован превосходящими силами противника. Мука осталась на станции в вагонах.
– Более глупого объяснения я не слышал за всю мою жизнь! – гневно кричал Эусебио Ажала. – Эта мука предназначалась для жителей столицы. И сейчас они лишились возможности есть пшеничный хлеб! Как я, Президент Республики, смогу объяснить это им?!
Полковник Рохас молчал. Внутри его стала бить мелкая противная дрожь. Это был верный признак приближающегося нервного срыва.
– Идите, Рохас! К вечеру Вы мне должны доложить, что пшеничная мука находится на столичных складах! В противном случае – Вы лишитесь своего поста и будете разжалованы в лейтенанты!
Министр стоял, не в силах сообразить, что же он должен ответить Президенту.
– Что Вы стоите?! Идите и отбивайте муку у Шерифе!
– Слу-уу-шаа-аа- юсь.. – сильно заикаясь, едва смог произнести Рохас.
И сейчас военный министр, униженный и подавленный, ехал в своём автомобиле и мучительно размышлял:
– Как это могло произойти? Почему наш скрупулёзно разработанный с Шенони план не сработал? Почему? Да, день сегодня начался дерьмово. Рано утром ему принесли телеграмму от подполковника Бустоса, в которой говорилось о невозможности прибыть войскам первого военного округа в Асунсьон. Взорваны железнодорожные мосты под Энкарнасьоном. Нет ни одного судна, чтобы погрузить хотя бы роту солдат... А марш по грунтовой дороге затянется на недели с большими потерями личного состава.
Рохас глубоко вздохнул. Низ живота пронизало острой болью. Всё тело где-то внутри продолжало мелко трястись и трястись. А когда он узнал о падении Сан Лоренцо, всё сразу стало ясно: этот прусский лис Шерифе их перехитрил. Что же этот сукин сын будет делать потом? Что же он задумал?
Низ живота раздирала боль. Она усиливалась с каждой секундой.
– Нет, не доеду к себе, – понял он и приказал водителю:
– В главный штаб! Срочно!
До посещения министром Президента его беспокоило полное отсутствие каких-либо новостей об экспедиционной группе. А сейчас все его мысли были о муке.
– Как мы не успели вывезти этот состав в Асунсьон? Я же дал приказ. Сегодня днём мука могла бы быть уже здесь, на складах. Но помешал этот сукин сын, Шерифе! Что же теперь делать? Как отбить муку?
Шенони тоже был мрачен и немногословен.
– Перехитрил нас этот чистильщик немецких сапог! – вместо приветствия заявил Рохас, входя к нему в кабинет.
– Выходит, что так! – согласился главком, также забыв поздороваться. – Господин министр, ситуация продолжается оставаться неясной. Есть данные, что с севера к столице приближаются колонны мятежников.
– Какие колонны? Откуда они взялись? – изумился Рохас.
– Не знаю! Также не знаю, где Шерифе собрал такое количество людей.
– Я только что был у Президента. Он требует любой ценой вернуть состав с мукой, – с отчаянием сообщил министр. – У Вас, полковник, будут какие-нибудь соображения на этот счёт?
Шенони задумался.
– Если мы имеем приказ самого Президента, то обязаны его выполнить. Только с каким результатом? Думаю, что это не столь важно. Надо сделать попытку! – после долгой паузы сказал он.
– Делайте! – сказал Рохас. Ему было всё хуже и хуже. Он пересел в кресло у окна и принялся тихо разговаривать сам с собой.
Шенони вызвал своего адъютанта.
– Срочно ко мне капитана Голинцева из эскадрона Личного Конвоя!
– Русского Дьявола? – уточнил адъютант.
– Да, его. Срочно!
Несмотря на сложную ситуацию вокруг столицы, жизнь гвардейцев Личного Конвоя Президента шла по расписанию. Сегодня был строевой смотр. Голинцев на своём красавчике Нуэсе, коне, в жилах которого текла кровь арабских скакунов и диких американских лошадей, стоял перед построившимися в парадной форме взводами.
– Отставить! – послышался голос командира эскадрона Гарсия де Сунига. – Господин капитан, Вас срочно вызывает главком! Ступайте! Я продолжу, – сказал он.
Через десять минут Голинцев вошёл в кабинет Шенони. Кроме него, здесь находился и военный министр. Рохас сидел в кресле у окна и, уставившись в одну точку, что-то шёптал. Было похоже, что он произносит какие-то заклинания. Главком нервно передвигал чернильный прибор с одного края стола на другой.
– Рад Вас видеть, капитан Русский Дьявол! – произнёс главком, изобразив при этом подобие улыбки на своём лице. – Проходите, присаживайтесь.
– Господин капитан, сегодня утром противник, в результате неожиданной атаки, захватил Сан Лоренцо. Запас пшеничной муки для столицы оказался в руках мятежников. Президент Республики лично обращается к Вам с просьбой сделать всё возможное, чтобы вернуть муку в Асунсьон, – сообщил Шенони.
– Разрешите вопрос, господин полковник, – сказал Владимир. – Где в настоящее время находится мука?
– Утром вагоны с ней, уже готовые к отправке в Асунсьон, стояли на товарной станции Сан Лоренцо. Был прицеплен даже паровоз... Но мятежники нарушили все планы.
– Я готов выполнить приказ Президента! – уверенно заявил Владимир. – Но только рейд в тыл противника надо провести прямо сейчас.
– Какие силы Вам необходимы для успеха этой операции? – спросил главком.
Владимир, подумав несколько минут, сказал:
– Взвод регулярной кавалерии, полувзвод гвардейцев Личного Конвоя, три лёгких пулемёта с хорошими пулемётчиками и большим количеством патронов.
– И всё?! – удивился главком.
– Так точно, господин полковник.
Через полчаса Голинцев уже выезжал из главного штаба. С ним находился взвод кавалеристов под командованием лейтенанта Кастро, пятнадцать гвардейцев, имеющих родственников в Сан Лоренцо, шесть пулемётчиков и ящики с патронами.
Доехав до пригорода Сан Лоренцо, остановились в густой чаще заброшенного лимонного сада. Голинцев выставил караулы, а затем приказал всем гвардейцам переодеться в гражданскую одежду, которую они взяли с собой. После чего отправил их пешком по два человека на товарную станцию, железнодорожный вокзал, город. Несколько гвардейцев, одетые, как хозяева богатых имений, на своих конях уехали в самый центр Сан Лоренцо. Наступило томительное ожидание. Владимир мучился от неизвестности, не находя себе места. Через час стали возвращаться первые разведчики, и стала вырисовываться ситуация в городе. На центральной площади продолжалось пиршество, офицеры заканчивали десерт в доме самого богатого горожанина. На железнодорожном вокзале находился караул мятежников в составе десяти человек. На товарной станции было около полувзвода пехотинцев. Все они уже выпили рома из сахарного тростника, который вместе с жареным мясом принесли их товарищи с центральной площади, и отдыхали. Самое главное, что состав с мукой так и стоял на станции с паровозом под парами! Голинцев, достав карту, подозвал лейтенанта Кастро и всех сержантов. Подробно объяснив задачу каждого из них, он спросил:
– Вопросы есть? Что непонятно?
Вопросов не было.
– Господа, ещё раз проверьте, чтобы у всех ваших солдат был отличительный знак правительственных войск: белая повязка на левом рукаве! – добавил Владимир.
Через пятнадцать минут десять кавалеристов ворвались на железнодорожный вокзал. Обезоружили всех солдат караула, затем, связав их, закрыли в сарае. Также в кабинете начальника вокзала были собраны и заперты все служащие. В помещении телеграфиста была выставлена охрана. В это же время другие кавалеристы, под командованием Кастро, перекрыли две дороги, ведущие в город.
Гвардейцы, во главе с Голинцевым, на конях галопом влетели на товарную станцию. Все солдаты мятежников, двенадцать человек, поставив свои винтовки под стену кирпичного забора, не спеша пили мате. Они даже и не поняли, что произошло. Кто их связывает и зачем. Солдаты Шерифе были закрыты вместе с рабочими станции в одном из пустых складов.
На станции одиноко стоял единственный состав из тринадцати товарных вагонов с прицепленным к нему паровозом, периодически выпускающим клубы дыма и пара. Владимир, подъехав к нему, приказал следующим за ним кавалеристам:
– Три человека в кабину машиниста! Остальным – открыть двери вагонов!
Загремели запоры, заскрипели открываемые двери. Голинцев проехал вдоль всех вагонов и убедился, что действительно это был тот самый состав с пшеничной мукой.
– Пулемётчики, по два человека – на крыши первого, шестого и последнего вагона! Четыре человека – на тормозную площадку последнего вагона! Сержант, берёте двух гвардейцев и уводите всех наших коней в казармы эскадрона! Встречаемся там! Все остальные на паровоз! – отдал он команду.
Машинист, крепкий мужчина лет тридцати, удивлённо смотрел на гвардейцев, набившихся в тесную кабину. Кочегар, коренастый широкоплечий парень, прижался к стене, зыркая глазами.
– Здесь остаюсь я и машинисты! Остальные туда! – приказал Голинцев, указывая на кучу угля. – Размещайтесь по бокам и наблюдайте!
– Давайте, уважаемый, трогайте на Асунсьон! – сказал он, обращаясь к машинисту.
– Как на Асунсьон? – удивился тот. – Мне же сказали, что всё поменялось, что...
– Повторяю – на Асунсьон!
– Невозможно, господин офицер, стрелку надо перевести, – объяснил машинист.
– Где стрелочник? – спросил Голинцев.
– Как где? У себя в будке спит. Как всегда. Вон там будка его, – сказал машинист и ткнул пальцем в стоящий на отшибе станции маленький домик.
– Сержант, берите двух гвардейцев и к стрелочнику! Пусть нам дорогу на Асунсьон откроет!
– Есть, господин капитан! – ответил сержант.
Через несколько минут они вытащили за руки и за ноги из будки щуплого босоногого стрелочника и бегом потащили его переводить стрелку.
– Не хотел, сукин сын, идти. Сиеста, говорит, у него, – объяснил Владимиру вернувшийся сержант.
– Вот теперь можно и ехать, – удовлетворённо произнёс машинист. Кочегар начал швырять лопатой уголь в топку.
Состав начал медленно двигаться, постепенно набирая скорость.
Сержант взвода регулярной кавалерии, проводив глазами все вагоны, проследовавшие через пассажирский вокзал, ринулся к телеграфисту.
– Всё, рядовой, ты свободен, – приказал он кавалеристу, находившемуся в помещении. А потом обратился к телеграфисту:
– Давай, начальник, телеграмму главкому правительственных войск и военному министру.
– Я слушаю Вас, господин военный, – подобострастно ответил пожилой телеграфист, усаживаясь за стол.
– Сейчас, – наморщил лоб сержант, вспоминая инструкции Голинцева. – Встречаете муку через полчаса. Капитан... капитан, – он вдруг с ужасом понял, что забыл эту непривычную для слуха странную фамилию. – Капитан Русский Дьявол, – нашёлся наконец-то сержант и, облёгчённо вздохнув, посмотрел на часы. Согласно приказу этого Русского Дьявола, через двадцать минут после отправки телеграммы они должны самостоятельно вернуться в Асунсьон.
Состав, ощетинившись пулемётами и карабинами гвардейцев, набрав высокую скорость, проследовал мимо будки путевого обходчика, находившейся на самой окраине Сан Лоренцо.
– Машинист, дайте три продолжительных гудка! – приказал Владимир.
И громко, на всю округу, тут же раздалось: У-у-у-у! У-у-у-у! У-у-у-у!
Лейтенант Кастро, услышав три паровозных гудка, достал свои часы. Согласно приказу Голинцева, через двадцать минут все кавалеристы, находящиеся здесь на дорогах, ведущих со станции в город, должны оставить эти позиции и срочно выдвигаться на Асунсьон.
В четыре часа дня адъютант главкома получил весьма странную телеграмму: ВСТРЕЧАЙТЕ МУКУ ПОЛЧАСА ТЧК КАПИТАН КАПИТАН КАПИТАН РУССКИЙ ДЬЯВОЛ ТЧК Капитан Гонсалес был опытным штабистом и всё сразу понял.
В четыре часа тридцать пять минут состав с мукой прибыл на товарную станцию парагвайской столицы, оцепленную правительственными пехотинцами.
Здесь его встречал сам главком полковник Шенони. Выслушав доклад Голинцева, он пожал ему руку и сказал:
– От имени военного министра я выражаю Вам благодарность за этот блестящий рейд в тыл противника!
В это время раздавались хлопки вспышек фотографических камер, а репортёры без устали что-то писали в своих блокнотах. Не увидев нигде Мирты Перес, Владимир с облегчением вздохнул.
– Господа журналисты, – громко объявил Шенони, – я приглашаю всех вас на пресс-конференцию в военное министерство завтра в десять часов утра! А сейчас все военнослужащие, принимавшие участие в рейде в глубокий тыл противника, должны отбыть в казармы!
– Господин капитан, – обратился главком к Голинцеву, – за время Вашего отсутствия министром был издан приказ о переходе всех офицеров на казарменное положение. Я даю Вам два часа, чтобы взять самые необходимые вещи.
– Слушаюсь, господин полковник! – ответил Владимир и, отказавшись разговаривать с журналистами, покинул товарную станцию.
Майор Вальдес торопился. Он знал, что решающей битвой этой гражданской войны будет сражение за Асунсьон. Шерифе хочет провозгласить себя Президентом и взять под личный контроль все денежные резервы Центрального банка и Национального банка Парагвая. Ведь очевидно, что тот, кто владеет деньгами – владеет этой страной. О, как Вальдес люто ненавидел Шерифе и всех его немецких офицеров! Нет, майор не был ярым националистом. Среди его друзей были итальянцы, аргентинцы, испанцы и даже один русский – Владимир Голинцев. Просто Вальдес не мог спокойно и безучастно наблюдать, как в национальных вооружённых силах хозяйничают немцы. Эта ситуация приводила его в бешенство.
– Это вина «Адольфика» Шерифе, что в парагвайской армии наши офицеры и солдаты должны говорить на немецком языке. Шерифе – предатель нашей нации! Он продал всех нас немцам! – не уставал повторять Вальдес своим подчинённым и друзьям.
Майор решил двинуть всех своих «призраков» на помощь столице, хотя его об этом никто не просил. Это был долг его чести.
– Мои храбрые гаучо! Мои непобедимые «призраки»! Предатели в ближайшие дни будут штурмовать Асунсьон. «Адольфик» скрытно стягивает все войска к нашей столице. Мы должны её отстоять и сбросить проклятое немецкое иго. Сегодня грузимся на отбитые у мятежников суда и направляемся на помощь Асунсьону. С нами Бог, мои храбрецы! – обратился Вальдес к своим бородатым и увешанным с головы до ног оружием воинам.
«Призраки» были готовы идти за своим командиром хоть на край света. Но многие из них никогда не видели большой реки, не говоря уже о пароходах. Поэтому сама погрузка на два старых колёсных пароходика «Санта Мария де Гуадалупе», «Нуэстра Сеньора де ла Асунсьон» и баржу «Крус дель сур» была уже подвигом.
Колёса пароходов свирепо били лопастями по жёлтой воде, поднимая на поверхность песок, ил и мелкую рыбёшку. Внутри этих железных чудовищ что-то рычало и хрипело. Из высоких труб валил чёрный дым... Кони громко ржали, упирались, не желая подниматься на борт судов по широким деревянным сходням. У «призраков» тряслись колени. Прежде чем ступить на сходни, все крестились и шёпотом произносили молитвы.
– Вы кто? Бесстрашные гаучо? Или монашки-девственницы, увидевшие голого мужика?! Смелее! – подбадривал их Вальдес, лично помогая затащить на суда коней.
После трёх часов громких ругательств, конского ржания «призраки» закончили грузиться. Два пассажирских судна и большая толстая баржа с маленьким буксиром взяли курс на Асунсьон.
Ремонтники экспедиционного отряда вместе с солдатами днём восстанавливали взорванное в трёх местах железнодорожное полотно. Майор Торрес уже понял, в какую ловушку они попали, и был уверен, что надо как можно быстрее возвращаться в Асунсьон.
– Сукин сын Шерифе со своими немецкими друзьями провел нас! Ну ничего, борьба только начинается! – бурчал он себе под нос.
Ночью, за исключением усиленных караулов, всем был дан отдых. Солдаты, железнодорожники, моряки-артиллеристы, не раздеваясь, заснули на своих местах с винтовками в руках.
В казарме эскадрона Личного Конвоя Президента Голинцеву не спалось. Нехорошие предчувствия не давали ему покоя ещё с самого вечера. Он не мог понять их причины. Вроде бы ничего не случилось, а сердце ныло и ныло. Вспоминались родители, сёстры, сослуживцы – офицеры гусарского полка...
– Это, наверное, от одиночества! – решил Владимир и написал Каролине большое обстоятельное письмо.
– Завтра с утра отправлю, – подумал он, вкладывая его в конверт.
Но сон не шёл... Тогда, чтобы успокоиться, Голинцев пошёл на конюшню к своему любимцу Нуэсу. Конь спал, но, услышав приближающиеся шаги хозяина, встрепенулся, затряс гривой и радостно заржал. Владимир прижался к его горячей шее.
– Не спится мне, Нуэс. Не знаю даже почему. На душе тоскливо и одиноко, вот и тебя разбудил. Что же это творится со мной? А, Нуэс?
Голинцев гладил коня и рассказывал ему об отце, о маме, о сёстрах, о своём одиночестве... Нуэс всё понимал и смотрел на Владимира своими умными и почему-то очень грустными глазами.
Днём суда с «призраками» майора Вальдеса спускались по течению реки Парагвай. К вечеру они останавливались в местах, где на берегу было много сочной травы. Пароходы упирались носами в песчаный берег и спускались сходни. По ним сводили на берег коней и спускались сами «призраки», уставшие целый день находиться на этих железных вибрирующих и воняющих копотью «коробках». Под кронами раскидистых высоких деревьев, а самое главное на твердой привычной земле, гаучо разводили костры и готовили еду и мате. Выкурив на сон грядущий по сигаре, заворачивались в пончо и засыпали. Кони всю ночь паслись на зелёных лугах. С первыми лучами солнца повторялась мучительная процедура погрузки на суда...
Седьмого июня Асунсьон проснулся от громких мальчишеских выкриков.
– Покупайте газеты! Покупайте газеты! Русский Дьявол вновь спасает столицу! Русский Дьявол не даёт умереть жителям Асунсьона от голода! На наших столах будет пшеничный хлеб! Сегодня в десять часов утра главком Шенони собирает пресс-конференцию. На ней будут обнародованы сенсационные подробности вчерашнего рейда Русского Дьявола по захвату состава с мукой! Читайте! Читайте! Покупайте газеты!
С восьми часов корреспонденты всех местных газет уже толпились у главного штаба правительственных войск в ожидании обещанной пресс-конференции. Но в начале девятого вышел сам Шенони и объявил:
– Господа, наша встреча переносится на неопределённое время. Только что войсками Шерифе взят Сан Висенте. Лицо главкома было очень бледным, а голос слегка дрожал.
– Как взят? Каким образом? Этот городишко находится всего в двенадцати километрах от столицы! – послышались встревоженные вопросы журналистов.
Шенони, не говоря больше ни слова, повернулся и ушёл. Как можно было объяснить, что неизвестно откуда появившиеся три батальона пехоты при поддержке батареи полевой артиллерии буквально смели роту опытных бойцов правительственных войск в Сан Висенте.
Через полчаса стало известно, что части Шерифе, недавно находившиеся в Сан Лоренцо, маршем движутся на столицу.
Около десяти часов на северных подступах к столице раздались беспорядочные ружейные выстрелы, взрывы гранат и захлёбывающаяся пулемётная дробь. Войсковое соединение мятежников из трёх батальонов, под командованием подполковника фон Притвица, подошло незамеченным к самому пригороду Асунсьона и с ходу, без подготовки, начало атаку позиций правительственных войск.
Использовав фактор внезапности и промежутки в заграждениях из колючей проволоки, они обратили в паническое бегство добровольцев из числа школьных учителей и гимназистов. Вторую линию обороны защищали вчерашние портовые грузчики. Услышав выстрелы и крики, они ничего не поняли. Увидев же бежавших прямо на них людей в военной форме без белых повязок на рукавах, стали бить по ним из пулемётов. Когда выяснилось, что это были их товарищи из первой линии обороны, как всегда забывавшие надеть белые повязки, было слишком поздно. Мятежники заняли окопы первой линии обороны. Тогда в действие вступила корабельная артиллерия. Без корректировки огня «Виккерсы» били крупнокалиберными снарядами по мятежникам, по своим, по жилым домам... Среди защитников города царил полный хаос. Вдруг, неожиданно для них, батальоны подполковника фон Притвица, оставив уже занятые позиции, отступили.
Кареты скорой помощи увозили первых раненых в госпиталь. Похоронная команда собирала первых убитых. Защитники столицы впали в уныние, которое усилилось, когда стало известно о полном окружении Асунсьона войсками Шерифе. Восемь пехотных «революционных» батальонов взяли столицу в кольцо с трёх сторон: с севера, востока и юга. С запада город был прижат к реке Парагвай.
Для кавалеристов Личного Конвоя этот день выдался очень напряжённым. После отражения атаки неприятеля в северной части столицы Президент лично приказал гвардейцам взять под охрану Центральный банк и Министерство иностранных дел. Капитан Гарсия де Сунига выделил для выполнения этой задачи первый взвод. Второй, лейтенанта Шеню, он отдал в распоряжение Голинцева для непосредственной охраны Президента Республики.
В 12.00 сеньор Ажала провёл совещание со старшими офицерами в главном штабе. Затем, в сопровождении Голинцева и гвардейцев Личного Конвоя, он проследовал на своём автомобиле на базу военного флота, где беседовал с офицерами и матросами. Потом Президент Республики посетил добровольцев, защищающих позиции в южной части столицы. Вечером состоялось заседание Совета министров в Министерстве иностранных дел. Только глубокой ночью Эусебио Ажала отбыл к себе в резиденцию, но пробыл там недолго. Вскоре он снова вернулся в Президентский Дворец. Свет в его кабинете горел до самого утра. Президент работал. Не спали и гвардейцы его Личного Конвоя во главе с капитаном Голинцевым.
Несмотря на поздний час, полковник Рохас сидел в удобном кресле своего министерского кабинета и грустно размышлял о своём фатальном невезении.
– Всегда все свои действия продумываю до самых мелочей, но вместо успеха получается полный провал. Невезение! Даже с доставкой аэроплана, купленного несколько месяцев назад в Великобритании, тоже произошла непредвиденная задержка. Летательный аппарат уже давно находился в Аргентине, и неделю назад его должны были уже доставить в Асунсьон. А как бы сейчас пригодился этот аэроплан! Для разведки с воздуха, для сбрасывания бомб... Да даже для устрашения противника! Это будет первый аэроплан в нашей армии! Английский пилот Смит уже два месяца как штаны протирает по ресторанам, ничего не делая. Потрачены большие деньги на строительство взлётно-посадочной полосы, ангара, метеостанции... Наверное, меня сглазили? Столько завистников вокруг. Как только разобьём Шерифе, сразу к колдуну пойду – пусть сглаз с меня снимет! – решил министр. У него закрылись глаза, и он уснул в своём удобном кожаном кресле.
Ночью опытные сапёры Шерифе, практически бесшумно, проделали проходы в проволочных заграждениях защитников столицы.
Восьмого июня, ровно в семь утра по местному времени, с трёх сторон начался штурм Асунсьона. Мятежники с криками «Да здравствует Шерифе» по проходам в колючей проволоке бросились в атаку. Корабельная артиллерия после вчерашнего горького опыта молчала. Полевые батареи мятежников также не сделали ни одного выстрела. Шерифе не хотел превратить Асунсьон в руины. Телефонная связь правительственных войск, и до этого дня работавшая ненадёжно, вышла из строя в первые же минуты боя. Оборонявшиеся части не знали, что происходит у их соседей на флангах. Только между главным штабом и эскадрой существовала телефонная связь. На колокольне городского собора сидел наблюдатель, он же корректировщик огня, старший матрос Ортега. Перед ним, как на ладони, расстилался город.
– Господин капитан-лейтенант! – кричал он в телефонную трубку, одновременно смотря в бинокль, – в некоторых местах дерутся уже врукопашную. В бой вступают новые части противника.
– Какие части? Сможешь оценить их количество? – кричал на другом конце провода командующий военным флотом капитан-лейтенант Монтес де Ока. Полученные сведения от наблюдателя он тут же передавал по другому телефону главкому Шенони.
Шенони знал, что совершил грубую ошибку, закрыв многие стратегически важные участки обороны только добровольческими батальонами. Но времени на её исправление у него теперь не было. Эта ошибка уже стала играть свою роковую роль. Вчерашние грузчики, водовозы и гимназисты не смогли сдержать яростного натиска обстрелянных солдат мятежных войск. Добровольцы стали оставлять свои позиции и отступать. Нет, они не бежали в панике. Защитники медленно, отстреливаясь, отходили на вторую линию обороны. Сводные роты гардемаринов, юнкеров и сапёров правительственных войск, опасаясь окружения, также стали отступать. В семь часов сорок минут вся первая линия защиты столицы находилась в руках «революционных» солдат.
В своей штабной палатке, разбитой в двух километрах от восточного пригорода столицы, возбуждённый успехом Шерифе не мог находиться на месте. Он вставал со стула, подбегал к карте города. Вновь садился... рывком поднимался и принимался кругами бегать по палатке.
– Иоганн! Вы представляете, за сорок минут мы полностью захватили первую линию укреплений! – кричал он своему начальнику штаба Гестефельду. – Скоро падёт и вторая! Этим никчемностям придёт конец. Скоро мы будем их судить? А, может, нет?
Шерифе остановился, немного подумал, а затем, радостно потирая руки, сообщил:
– Нет, мы не будем их судить! Пусть катятся в изгнание! За границу: в Бразилию или в Аргентину. А вот судьбу вашего друга Голинцева, так называемого Русского Дьявола, пусть решает военно-полевой суд и впаяет ему пожизненный срок. Пусть знает, как отказывать уважаемым людям!
Владимир, спустя два года, вновь услышал пугающее слово «эвакуация». Оно прозвучало из уст Президента после быстрого падения первой линии обороны. Голинцев находился то в приёмной господина Ажала, то делал обход по всему дворцу, проверяя караулы гвардейцев. Постоянно приезжали и уезжали чиновники Министерства иностранных дел, Национального банка Парагвая. Офицеры военного министерства толпились в приёмной.
После девяти часов утра во Дворец стали привозить членов семей офицеров правительственных войск и государственных чиновников. Увидев испуганные взгляды стариков и заплаканные лица женщин и детей, Владимир вздрогнул.
– Боже мой! Как это похоже на последние дни Добровольческой армии в Крыму! Неужели, это моя судьба – опять переживать те же самые муки!? Повторять пройденное: мятеж, гражданская война, поражение и горечь эвакуации? - с щемящим от боли сердцем подумал он. – Господь посылает мне эти испытания второй раз, и я их должен принять и с честью пройти. Это моя личная Голгофа!
Для предстоящей эвакуации гражданских лиц и воинских частей к одной из пассажирских пристаней пришвартовалось транспортное судно «Риачуэло». Оно находилось под прикрытием канонерской лодки «Эль Триумфо».
Шерифе ошибся. Добровольческие батальоны его «революционной» армии не бросились преследовать отступающих защитников столицы, чтобы «на их плечах» ворваться во вторую линию обороны. Увидев оставленные хозяевами дома, добровольцы, которым была обещана большая сумма денег за взятие Асунсьона, потеряли разум от алчности. Они выбивали двери домов и грабили всё, что представляло хоть какую-нибудь ценность. Старое постельное бельё, изношенную до дыр обувь, залатанные рубашки... И даже вилки с поломанными зубцами. Периодически возникали драки между «товарищами» по оружию из-за килограмма сахара или старой шляпы. Напрасно их командиры уговаривали «солдат революции» идти в атаку. Командиры взводов палили из револьверов в воздух, пугая мародёров расстрелом на месте, но те продолжали связывать в большие узлы награбленные в домах вещи. Тогда один из офицеров пошёл на хитрость: он громко закричал, чтобы все слышали:
– Зачем вы это дерьмо тащите? Это же дома бедняков! А вот за второй линией обороны, в центре города, находятся особняки богачей. Их хозяева бежали из столицы и оставили в них ящики с золотыми монетами, серебряную посуду, роскошную одежду.
Это подействовало, и добровольцы Шерифе с огромными узлами за плечами пошли в атаку.
За это время защитники уже устроились в новых окопах, установили пулемёты и стали ждать. Как только показались первые цепи противника, по ним был открыт ураганный огонь.
Тем временем батальон регулярных войск «революционной армии» под командованием капитана Германа Шредера подошёл к порту и начал его атаку. Оборону здесь держали моряки. Они из крупнокалиберных пулемётов стали бить по наступающим. Не выдержав такого плотного огня, атакующие укрылись в близлежащих домах и изредка постреливали оттуда из винтовок в сторону порта.
Шерифе посмотрел на часы. Было одиннадцать часов двадцать минут. Почти четыре часа боя, а его солдаты не продвинулись ещё ни на шаг!
– Резервный батальон майора Вейса (того самого) – в атаку! – приказал полковник. – Пусть наступает по проспекту Испания и «разрежет» город на две части: южную и северную.
– Господин капитан-лейтенант! – кричал в телефонную трубку старший матрос Ортега. – Противник начал атаку на проспекте Испания. В бой пошли свежие части.
– Сколько их? Свежих? – спросил Монтес де Ока.
– Около батальона! Прорвали, – господин капитан-лейтенант, – прорвали! Идёт рукопашный бой между неприятелем и нашими юнкерами в окопах!
Получив эту важную новость, командующий военным флотом сразу же соединился с главкомом Шенони.
– Господин полковник, противник прорвал вторую линию нашей обороны на проспекте Испания. Шерифе начал бросать в бой резервы, – доложил он.
Шенони схватился за голову.
– Сколько же резервов ещё у Шерифе? Столицу штурмуют уже девять пехотных батальонов! Девять! А нас всего три батальона необстрелянных добровольцев, сводная рота юнкеров, сводная рота гардемаринов, рота сапёров. Да два эскадрона добровольческой кавалерии и два взвода гвардейцев Личного Конвоя Президента. Есть военные моряки. Но это же ничто! Да, с отправкой экспедиционной группы мы совершили большую ошибку, – признался сам себе полковник. – Сократили численность защитников города и остались без бронепоезда.
Раздался телефонный звонок. Это был господин Ажала.
– Господин полковник, – встревоженным голосом сказал он, – ко мне поступила информация, что мятежники прорвали нашу оборону на проспекте Испания. Я требую немедленно устранить этот прорыв. Действуйте!
Гестефельд вошёл в палатку к Шерифе.
– Господин полковник, вторая линия обороны на проспекте Испания прорвана. Я думаю, что для развития этого успеха необходимо бросить туда два резервных эскадрона кавалерии.
– Вы что, майор? Зачем? Мы итак уже сломали хребет этим никчемностям. Через час, другой город будет лежать у наших ног. Я, победитель, хочу въехать в столицу во главе моих трёх лучших кавалерийских эскадронов! На коне! И Вы же знаете, что эти три эскадрона являются нашим последним резервом! – отмахнулся от начальника штаба Шерифе.
– Господин полковник, согласно мировому опыту... – попытался убедить Гестефельд своего начальника. Но тот его грубо оборвал:
– Идите, майор! Идите!
От Президентского Дворца до причала с транспортом «Риачуэло» был образован так называемый «коридор эвакуации». Для его обороны был направлен кавалерийский добровольческий эскадрон и сводный взвод из писарей, кладовщиков, штабных унтер-офицеров. В военном министерстве, Центральном банке начали поспешно сжигать документацию. Министерство иностранных дел готовило загранпаспорта с аргентинскими визами для всех офицеров, госчиновников и членов их семей. Все ждали команду на эвакуацию.
Sanegga присоединил изображение:
После прорыва второй линии обороны продвижение мятежников в центр города замедлилось. Начались повальные грабежи. Особенно усердствовали добровольцы. Тем временем защитники второй линии организованно отступили на новые позиции, которые уже не представляли сплошного фронта. Это были отдельные укреплённые пункты на стратегически важных перекрёстках проспектов и улиц.
Шенони тёр лоб и напряжённо размышлял:
– Со всех мест приходят данные, что атакующий порыв мятежников захлёбывается. «Революционные» солдаты выдохлись. Самое время нанести контрудар. Но какими частями? Выбор невелик: один кавалерийский добровольческий эскадрон и взвод Личного Конвоя Президента. Но это большой риск, потому что неизвестно число резервов у Шерифе. А если у него в запасе ещё один пехотный батальон, пара эскадронов кавалерии и он с этими силами ответит на наше контрнаступление? Тогда ситуация настолько ухудшится, что мы даже не сможем провести эвакуацию! А если Шерифе уже использовал свои резервы? Тогда есть надежда отстоять столицу. Надо рисковать! Но наш контрудар должен возглавить очень опытный и авторитетный офицер. Кто? Кто? Главком посмотрел на потолок кабинета, словно там было написано имя этого офицера.
– Боже мой! Зачем так долго думать? Конечно же, капитан Голинцев, которого все зовут Русским Дьяволом! Это единственный, кто способен организовать и провести контрнаступление! – обрадовался Шенони.
Главком быстро соединился с господином Ажала.
– Господин Президент, с Вашего разрешения я бросаю в контратаку последние резервы: кавалерийский добровольческий эскадрон и один взвод Личного Конвоя.
– Я разрешаю, господин полковник! Только не медлите! Кто возглавит это контрнаступление?
– Капитан Голинцев, который больше известен под прозвищем Русский Дьявол.
– Да, это офицер Личного Конвоя. Я его очень хорошо знаю. Он наш народный герой, – сказал Эусебио Ажала. – Я хотел бы сейчас поговорить с ним.
– Я его Вам сейчас же направлю! – облегчённо отрапортовал Шенони.
Владимир стоял перед Президентом страны в его кабинете. Ажала, тяжело поднявшись из-за своего стола, подошёл к нему.
– Господин капитан, Вы видели внизу женщин, детей, стариков?
– Так точно, господин Президент!
– Господин капитан, это семьи наших офицеров и госслужащих. Мы должны иметь время, чтобы провести их эвакуацию. Я лично Вас, нашего национального героя, прошу спасти жизни этих людей! Проведите контрнаступление на войска Шерифе, чтобы они на какое-то время перешли в оборону. Нам надо выиграть время для полной эвакуации гражданских лиц. Мы все очень на Вас надеемся, господин капитан!
– Слушаюсь, господин Президент! Разрешите идти?
– Да.
Затем Эусебио Ажала пригласил командира эскадрона Личного Конвоя Гарсия де Сунига, которого давно знал и очень доверял.
– Господин капитан, берите два грузовика, мой легковой автомобиль, автомобиль министра Рохаса и начинайте перевозку денежных средств и золотого запаса Центробанка и Национального банка на канонерскую лодку «Адольфо Рикельме». Командующий флотом готов принять этот груз. Управляющие банков уже ждут Вас с гвардейцами. Я надеюсь на вашу честность, а также уверен, что Вы блестяще справитесь с поставленной задачей! Вы свободны.
Когда дверь за капитаном Гарсия де Сунига закрылась, Президент позвонил главкому Шенони и сказал всего одну фразу:
– Господин полковник, начинайте эвакуацию гражданского населения!
Голинцев спустился по лестнице на первый этаж Президентского дворца. Здесь лежали, сидели, стояли сотни людей. Плач, крики, стоны слились в сплошной гул. Переступая через чемоданы, обходя корзины, забитые наспех собранными вещами, он уж почти дошёл до выхода, как неожиданно услышал женский голос:
– Каролина! Каролина, иди ко мне.
Владимир непроизвольно обернулся. Маленькая девочка, лет семи, в смешной красной шапочке, бросив гладить маленького пуделя, которого держала в руках седая старушка, побежала к матери.
– Ка-ро-ли-на! – вдруг эхом отозвалось это имя в голове у Голинцева. Когда же он её теперь увидит? Увидит ли вообще?! По чьей-то злой воле он уже потерял всех своих близких. Неужели и сейчас судьба ему уготовила потерять Каролину?
В голове у него вдруг стало ясно, а на душе спокойно. Ушло уныние и отчаяние. Все мышцы тела напряглись и, казалось, сделались стальными. В первый раз Владимир испытал это состояние, когда мальчишкой-корнетом повёл в атаку гусарский эскадрон во время Брусиловского прорыва.
Выйдя из дворца, он громко приказал стоявшему у дверей гвардейцу:
– Передайте лейтенанту Шеню, чтобы строил свой взвод. Мы вступаем в боевые действия.
После этого Голинцев достал из нагрудного кармана кителя иконку Святого Георгия Победоносца и, поставив её на мраморную подставку, где когда-то находились горшки с цветами, стал на колени. Он помолился, прося у заступника воинства российского покровительства и помощи в бою против врага.
Прибыл лейтенант Шеню.
– Господин лейтенант, – обратился к нему Голинцев, – мне сказали, что Вы прекрасно знаете Асунсьон?
– Да, господин капитан, я родился, вырос, учился и служу в этом городе.
– Прекрасно! Президент мне поручил провести контратаку. Мятежники, захватив первую линию обороны укреплённого участка в районе зоосада, угрожают коридору эвакуации. Если падёт вторая линия обороны, а это всего лишь траншея для стрельбы в полный рост и больше ничего, то войска Шерифе не дадут нам провести эвакуацию. Поэтому я принял решение: нанести удар по мятежникам в районе зоосада, – объяснил Владимир.
– Давайте, господин капитан! Сколько времени можно находиться в резерве?!
– обрадовался Шеню.
– Итак, – продолжил Голинцев, – Ваш взвод должен скрытно выйти в тыл мятежникам и по моей команде ударить им в спину. Я же с эскадроном добровольческой кавалерии проведу фронтальную атаку на позиции укреплённого участка.
Владимир развернул карту города и сказал: – Смотрите сюда, лейтенант. Вот этот проспект, по которому Вы наносите удар в спину противнику. Существует только одна проблема: как скрытно выйти на этот проспект?
– Так это не проблема, господин капитан! – убедительно ответил Шеню. – Взвод незамеченным вплотную подойдёт к нему по этой узкой улочке, которая называется Флорес де акасиа, но жители её прозвали Каминито негро (чёрная тропинка). В действительности – это помойка!
– Лейтенант, но это же тупиковая улица! Так показывает карта, – сказал Голинцев.
– Да, это так. Какой-то идиот перегородил эту улочку от проспекта высокой стеной, и она стала тупиковой. Но, когда я был юнкером, это спасло мне жизнь. Муж моей любовницы гнался...
– Шеню, после успешной атаки Вы мне расскажите эту историю! – сухо оборвал его Голинцев.
– Прошу прощения, господин капитан! Стена эта высокая, но глиняная. Три гранаты – и проход готов.
Лейтенант Шеню построил взвод на плацу перед казармами эскадрона Личного Конвоя. После приветствия Владимир обратился к кавалеристам.
– Гвардейцы! Президент республики лично отдал приказ о контратаке. Он надеется, что вы его выполните с честью.
Вскоре сюда же, в казармы, прибыл добровольческий эскадрон во главе со старым усатым капитаном, который был уволен со службы лично Шерифе три года назад.
– Всех офицеров и унтер-офицеров ко мне! – приказал ему Голинцев.
– Господа, – обратился к ним Владимир, – кто из вас имеет опыт уличных боёв?
В ответ была тишина.
– Ясно, – произнёс Голинцев, – наша задача нанести контрудар по неприятелю, захватившему оборонительный участок возле зоосада. Мы должны его оттуда выбить и заставить отступить. Смотрите сюда, – он развернул карту города, – по только что полученным мною данным, здесь – пехота противника, а через площадь расположены оборонительные рубежи, которые ещё удерживают наши войска. Вам всем видно? Понятно?
– Так точно! – послышался недружный ответ.
Затем Владимир объяснил основы тактики уличного боя.
– Извините, господа, за краткость. На серьёзные знания необходимо очень много времени, которого у нас нет. Хочу предупредить, что весь успех атаки зависит от чёткости выполнения моих приказов. Всё! Выступаем!
Один довольно широкий проспект с булыжным покрытием и шесть узких улочек упирались в пустырь, который гордо именовался площадью. В ширину она была около двухсот метров и имела довольно унылый вид. После дождя здесь тонули в грязи люди и кони, а в сухую погоду за каждой проезжающей повозкой тянулся густой шлейф пыли. В центре площади росли несколько высоких акаций и чахлых кустов. С одной стороны были расположены жилые дома и хозяйственные постройки, а с другой тянулся длинный забор зоосада. В этом месте и был создан укреплённый участок. Со стороны домов перекопали проспект и улицы, вырыв траншею, а перед ней положили мешки с песком. Вторая линия обороны этого участка проходила уже вдоль стены зоосада. Здесь просто был выкопан окоп для стрельбы в полный рост. Батальон мятежников, овладев первой линией, засел в траншею и вёл интенсивную перестрелку с взводом гардемаринов, взводом юнкеров и ротой добровольцев, находившихся в окопе через площадь.
По мере приближения к зоосаду нарастал звук перестрелки. По улицам плыли чёрные удушливые клубы дыма от горящих на товарной станции цистерн с мазутом. Впереди эскадрона на своём красавице Нуэсе ехал Голинцев. Неожиданно перед ним появились три подростка в военной форме с белыми повязками на левом рукаве. Очевидно, это были добровольцы из гимназистов, убегающие с фронта.
– Стойте, солдаты! Вы кто такие! – грозно окликнул их Владимир.
Они остановились, испуганно смотря то на Голинцева, то на кавалеристов эскадрона.
– Мы добровольцы, – ответил на вид самый старший из них и неожиданно зарыдал, размазывая слёзы по грязному лицу. Его друзья тоже принялись тереть глаза кулаками.
– Добровольцы сейчас находятся в окопах, защищая родной город от врага, а не бегут в тыл, как крысы. Назад! На позиции! – приказал им Голинцев и тронул поводья своего коня.
– Дяденьки, а кто этот офицер? – спросил один из добровольцев у проезжающих мимо них кавалеристов.
– Это Русский Дьявол! Сейчас, малыш, он нас поведёт в лихую атаку. Смотрите, не опоздайте! – ответил старый сержант.
Подъехав к зоосаду, Голинцев дал команду остановиться. Сам же, взяв с собой одного лейтенанта в сопровождение, направил Нуэса к площади. Доехав до угла, он слез с коня и, не пригибаясь, твёрдым и быстрым шагом дошёл до окопа и спрыгнул туда.
– Я капитан Голинцев! Вашего командира ко мне срочно! – приказал он первому же солдату, который оказался рядом с ним.
Пригибаясь, прибежал капитан Рамирес, бывший преподаватель тактики военного училища. Они с Владимиром были знакомы. Пожав Рамиресу руку, Голинцев спросил:
– Капитан, сколько у Вас боеспособных человек?
– Вместе с гардемаринами и юнкерами их где-то около ста человек, – ответил тот.
– А у неприятеля?
– Думаю, что в два раза больше.
– Я имею личный приказ Президента республики провести контратаку. Со мной эскадрон кавалеристов. Передайте по цепи, чтобы ваши офицеры и солдаты были готовы. Я лично возглавлю атаку. Требую чёткости в выполнении всех моих приказов! – лаконично и сухо сказал Голинцев и, пожав Рамиресу руку, выпрыгнул из окопа.
Через несколько минут на площадь, поднимая клубы пыли, выскочил всадник в форме капитана Личного Конвоя Президента.
– Русский Дьявол! Русский Дьявол! – восторженно послышалось из окопа защитников столицы.
Из траншеи солдат Шерифе раздалась пальба. Каждый старался попасть в этого капитана. Но всё было напрасно.
– Это же Русский Дьявол?! – донеслись испуганные возгласы со стороны мятежников.
Выстрелы неожиданно прекратились. Голинцев рысью доскакал до левого фланга окопа защитников столицы и, подняв руку, сказал:
– К атаке, герои!
Затем вернулся на середину площади, достал палаш и, повернувшись лицом к добровольцам, закричал изо всех сил, произнося от волнения часть слов на гуарани, а часть на испанском:
– Гордые сыны славного Парагвая! Мятежники хотят отобрать у вас свободу! Но лучше умереть, чем жить в неволе! За сво-бо-ду! За мной!!!
Голинцев повернул коня и, пришпорив его, ринулся на позиции мятежников.
– Господин капитан-лейтенант, – кричал с городского кафедрального собора в телефонную трубку старший матрос Ортега, – я вижу эскадрон кавалеристов на боковых улицах зоосада. А сейчас какой-то сумасшедший офицер, гвардеец, чина не вижу, на своём коне, как на параде, галопирует!!! В него стреляют! Пресвятая Дева Мария, стреляют, стреляют... Но всё мимо!
- Ортега, я тебя под арест отправлю, ты давай мне без Девы! Что там происходит, – разъярённо орал в трубку Монтес де Ока.
– Гос..ин кап..-лт! – глотая слова от волнения и восторга, вопил наблюдатель – Атака! Атака! Красная ракета и кавалеристы наши, которые находились на боковых улицах, бросились в атаку за этим сумасшедшим офицером! А он впереди всех! Уже ворвался в окопы мятежников! Пресвятая Дева Мария, что он делает! Крошит своей саблей! Из окопа вышла наша пехота, идут в штыковую атаку на позиции неприятеля. Все что-то кричат. Странные слова какие-то кричат!
– Ортега, что кричат? Говори, не тяни! Под арест, сукин сын, пойдёшь!
– Русский Дьявол! С нами Русский Дьявол! – кричат. Господин кап-лет.
– Это же Голинцев! Это Владимир повёл за собой в атаку! – догадался Монтес де Ока.
– Господин каплет! – ещё громче завопил в трубку Ортега. – По проспекту в тыл мятежников галопом движутся гвардейцы Личного Конвоя. Я их по форме сразу узнал. Но только вот откуда они появились?
– Матрос, не тяни, что видно там ещё? – перебил наблюдателя командующий флотом.
– Всё! Всё-ё-ё! Сдаются шерифовцы! Только некоторые удрали по боковым улицам к проспекту Испания. Всё, господин каплет! По-бе-да!
Монтес де Ока набрал номер главкома.
– Господин полковник, контратака в районе зоосада закончилась полным поражением мятежников! Наши части, развивая успех, преследуют их по проспекту Испания и параллельным ему улицам! Господин полковник, разрешите мне нанести удар по батальону шерифовцев, атакующих порт, – выпалил командующий флотом.
– Нет, не разрешаю! Эскадра имеет другие задачи, – сухо ответил Шенони и положил трубку.
– Нет, пусть меня разжалуют! Пусть меня отправят в отставку, но я не хочу, чтобы моя родная мать считала меня трусом, а все знакомые плевали в лицо! – запальчиво и вслух сказал Монтес де Ока и приказал дежурному по флоту старшему лейтенанту:
– Сводную роту моряков в парадной форме – на берег!
– В какой форме? Парадной? – удивился офицер.
– Да, в парадной! Всех барабанщиков на берег! Капитан-лейтенант Очоа, выбить этих «революционеров», атакующих порт! – приказал он своему заместителю.
– Какая жалость, что мне нельзя с моими матросами в штыковую атаку пойти на этих мерзавцев, – с сожалением подумал Монте де Ока.
Бывший лейтенант баварской пехоты Герман Шредер (в чине капитана парагвайской армии) не имел большого боевого опыта. В то же время в военном училище он получил солидную теоретическую подготовку и знал, что на укрепленные позиции врага без артиллерийской подготовки атаку проводить нельзя. Немецкая наука о тактике приводила много различных примеров, но не было ни одного похожего на этот. Связи нет. Шредер послал уже пять связных с докладами в штаб Шерифе, но они все куда-то пропали. Все солдаты вокруг – это безграмотные латиноамериканцы, говорящие на своём индейском языке (гуарани). Они почти не понимают приказов, которые он, командир батальона, отдаёт им по-немецки. Офицеры ленивы и подозрительны.
Шредер тяжело вздохнул.
– По-хорошему, надо отойти от этого гиблого места. Подобрать высотку, оборудовать позиции и готовиться к атаке. А здесь, почти на открытом месте среди этих халуп, нельзя ни обороняться, ни атаковать. Надо ждать приказа. Сам я не могу принять такого решения.
Шредер сидел в маленьком глинобитном домике и наблюдал в бинокль за территорией порта. Вдруг раздалась дробь барабанов, и прямо из ворот порта на них в штыковую атаку пошли моряки в парадной форме. Капитан даже подпрыгнул от радости.
– Вот тот самый случай! Надо отступать, чтобы занять удобную позицию для обороны с возможностью контратаковать, – подумал он с облегчением и приказал отступать к проспекту Испания.
В своём штабе, в приятном полумраке палатки, Шерифе, сидя в удобном кресле, размышлял о том, как завтра надо будет организовать парад победителей.
– Первым, на коне, в парадной форме во главе кавалерийских эскадронов, буду я. Затем должны пройти регулярные пехотные батальоны, а последними – эти мародёры, добровольцы, – думал он. – Ещё ночь впереди, есть время подумать обо всех деталях парада победителей. Но что делать дальше? Следует мне объявить себя Президентом Парагвая? Или лучше всего поставить на эту должность послушную марионетку?
– Да, майор, входите! Что случилось? Почему Вы так мрачны?
– Господин полковник, правительственные войска начали крупномасштабную контратаку. Её возглавляет капитан Голинцев. Надо срочно бросить в бой наши резервы: кавалерийские эскадроны, – доложил начальник штаба «революционных войск».
Услышав фамилию Голинцев, Шерифе вылетел из кресла и заорал:
– Повесить этого подлеца! По-ве-сить! Вы меня поняли, господин майор?
– Слушаюсь, господин полковник! Обязательно повесим! Но я могу использовать наш последний резерв?
– Нет! Нет и нет! Не мо-же-те! Не впадайте в панику, Иоганн! У «никчемностей» нет ни силы воли, ни ума, ни резервов для массированной атаки. Это же просто их агония! Неужели Вы этого не понимаете?
Шёл уже пятый день страданий для «призраков» майора Вальдеса. Их тошнило от качки и вибрации. Они кашляли, дыша дымом, вылетающим из труб пароходов. Пуская по кругу тыковку с терере, они без устали играли на палубе в карты.
В рубке, рядом с рулевым, стоял капитан. Ещё не старый импозантный мужчина, одетый в мундир, расшитый золотом. Сзади них, на высоком стуле, сидел майор Вальдес. Приготовив в тыковке терере, он подал напиток капитану.
– Смотри, бакенщик Грегорио! – с удивлением сказал капитан. – Что-то, очевидно, хочет сообщить. Руками размахивает.
– Машина, малый ход! – закричал капитан в железную трубу, ведущую из рубки вниз.
Через двадцать минут из утлой лодки подняли на борт парохода щуплого парня с бакенбардами на всё лицо.
Не здороваясь ни с кем, бакенщик сразу выпалил:
– Сегодня утром войска Шерифе напали на Асунсьон! Говорят, сильная битва идёт.
– Я так и чувствовал! Опоздали! – закричал Вальдес.
Схватив за руку бакенщика, он принялся его расспрашивать. Но тот ничего больше не знал.
– Утром напали сегодня. Напали... – только и повторял бакенщик.
– Капитан, сколько осталось до столицы? – громко спросил майор.
– Часа четыре ходу.
– Нет, много. Слишком долго! Высаживаемся здесь!
– Господин майор, здесь же берег неудобный, – попытался образумить командира «призраков» капитан.
– Я сказал здесь! – заорал майор.
После спешной высадки, прямо у берега, Вальдес обратился к своим бойцам:
– Мои непобедимые «призраки»! Мои храбрецы! Сегодня утром «Адольфик» подло напал на Асунсьон. Идёт бой. Какова сейчас ситуация, я не знаю. Войдём в город – посмотрим! Всем на левую руку надеть белую повязку! Смотрите, как у меня, – Вальдес показал всем белое полотенце, намотанное на руку.
– Надели? Молодцы! Слушайте меня дальше. Мы входим в город. Вы должны уничтожать всех, кто вооружён, не имеет белой повязки и не хочет сдаваться. Вам ясно, мои «призраки»!
– Ясно! – прозвучал дружный ответ.
Подъехав к северной окраине города, все увидели, что совсем недавно здесь прошёл жестокий бой. Трупы людей, коней были ещё тёплыми.
– Группами по десять человек – на звуки боя! Вперёд! – приказал майор.
Два «революционных» добровольца, с трудом вытаскивающих из дома на улицу тяжеленные узлы с награбленными вещами, не заметили, когда к ним приблизился всадник.
– Эй, чево вы тута тащите? – поинтересовался незнакомец.
Солдаты подняли головы и увидели бородатого, в лохмотьях всадника, от которого невыносимо разило потом.
– А тебе чего, вонючка деревенская?! Давай, проваливай отсюда! – ответил совсем молодой солдат.
Эта грубость стоила «революционным» солдатам голов. Вытирая о штаны окровавленное мачете, «призрак» вслух удовлетворённо сказал:
– Наглые были, вооружённые и без белых повязок!
Слух о том, что на северной окраине города появились «призраки» майора Вальдеса, распространился мгновенно. Солдаты Шерифе чесали головы, раздумывая:
– С запада во главе кавалерии идёт сам Русский Дьявол, который рубит головы, как арбузы. С севера уже слышен свист свирепых дикарей, «призраков», которым очень нравится отсекать головы. Да ещё бесшабашные матросы с барабанщиками впереди.. Пришла пора заботиться только о себе.
И «революционные» солдаты, уже не слушаясь приказов своих командиров, побежали. Убегали по одному и группами, практически не оказывая серьёзного сопротивления. Для них пока оставался последний путь для отступления: на восток.
Герман Шредер, покинув зону порта, сразу понял, что ситуация на поле боя не складывается в их пользу. Поэтому, он вёл свой батальон ускоренным маршем по самым неприметным улочкам, избегая вооружённых столкновений с правительственными войсками. К его неудовольствию, уже на выходе из города его разыскал один из офицеров по особым поручениям при штабе Шерифе и вручил ему письменный приказ главкома «революционной» армии: прикрыть организованный отход войск на восток.
Скрипя зубами от злости, Шредер стал закрепляться со своим батальоном на захваченной сегодня утром у защитников столицы первой линии обороны города. Солдаты были в окопах, готовые к бою. Пулемётчик с помощником уже почти установили пулемёт, когда впереди показалась правительственная кавалерия во главе с Голинцевым. Увидев Владимира, шерифовцы в один голос принялись кричать: Дьявол! Русский Дьявол идёт! Спасайся!
Солдаты батальона Шредера в панике выскакивали из окопов и бежали.
– Стоять, сволочи! Предатели! – кричали офицеры. Но всё было напрасно. Паника охватила всех. Стали убегать и офицеры.
Правительственная конница разворачивалась перед позициями батальона в лаву.
– Огонь! – приказал Шредер пулемётчику.
Солдат трясущимися руками стал заправлять ленту.
– Не могу... Не могу... Его же пуля не берёт, – шептал он побелевшими от страха губами.
– Пошёл вон, грязный ублюдок! – закричал капитан Шредер и, оттолкнув солдата, прицелился и нажал на гашетку.
Что-то горячее очень больно ударило Владимиру в левую руку, затем – в грудь, в правую руку... Он стал падать вместе с конём. Последнее, что он подумал, было:
– Прости меня, Нуэс, мой красавчик, и тебя убили вместе со мной....
И наступила темнота....
Армия Шерифе, бросив всю свою артиллерию, потеряв около трёхсот человек убитыми, отступила в Сан Лоренцо. Среди мятежников царило уныние. Все, даже солдаты, уже поняли, что им не взять столицы.
Утро девятого июня было непривычно тихим для Асунсьона. Не кричали продавцы газет, не лаяли собаки и не слышалось конского ржания. Стояла тяжёлая тишина.
Возле военного госпиталя собралась огромная толпа людей. Все ждали известий от медиков, которые только что закончили повторно оперировать капитана Голинцева.
Первой, на самых ступеньках, стояла заплаканная донья Летисия со своими подругами. Рядом с ними – Луиджи. Здесь были военные моряки с усталыми лицами и гвардейцы Личного Конвоя Президента. Лейтенант Шеню упрямо тёр глаза пальцами, а молодая женщина недалеко от него вытирала свои щёки батистовым платочком. Вдруг беззвучно зарыдала девушка с корзиной чипы на голове...
На траве под пальмами расположились «призраки» майора Вальдеса. Они молча передавали друг другу тыковку с мате.
– Выживет! – убеждённо сказал самый уважаемый среди них. – Мне рассказывали, что у них, русских, сила духа непобедима, поэтому они и живучи! Выживет!
Потрясающие по красоте православные песнопения в исполнении сербской певицы Дивны Любоевич.
Очень советую послушать.
Мелодии и слова именно те, которые поются во всех православных храмах.
Русские воины всегда демонстрировали чудеса героизма, стойкости, мужества и владения воинским искусством. А наши враги отвечали им только численностью, звериной хитростью, жестокостью, подлостью, ложью и другими «умениями»...
Битве русских с узбеками (кокандцами) при Узын-Агаше (Агаче) исполнилось 150 лет (1860-2010 гг.)
В 1860 г. Кокандский хан - первым из правителей Средней Азии, по приказу Турецкого халифа, объявил России «газават» - священную исламскую войну (нынче называется «джихад»).
Ранее же, когда в октябре 1853 г. Турция начала войну против России (далее в союзе с ней выступили Англия и Франция; последние совместно в 1854 г. осуществили интервенцию в Крыму - началась т.н. «Крымская война»; тогда же англичане напали на Петропавловск-на-Камчатке; одновременно Турция организовала «газават» горцев против России на Кавказе).
И вот осенью 1853 г. на юге Кокандское ханство начало военные действия против России - это ещё одна « моська» решилась в общей толпе «смело» напасть (по приказу своего исламского хозяина - и при поддержке Турции и Англии). Если ранее кокандцы ограничивались мелкими нападениями своих приграничных отрядов на российские границы, то теперь Коканд начал уже настоящие обширные военные действия, крупными силами с централизованным руководством из Коканда.
Также надо помнить, что старинный агрессор - Кокандское ханство - не было самостоятельным, а полностью выполняло все указания своего исламского хозяина - османского турецкого халифа.
В бою за российский форт Перовский (бывшая Ак-мечеть) в конце 1853 г. войска узбеков (кокандцев) были разгромлены и в панике бежали потеряв 2 тысячи человек и бросив все свои пушки (русских - 1055 чел при 19-ти орудиях, против 12 тысяч кокандцев с 17-ю орудиями, с численным превосходством узбеков 1:11,4)!
Позже исламский агрессор - Кокандский хан - вновь попытался напасть на российские границы, и в октябре 1860 г. два конных отряда узбеков из Коканда и Ташкента (казахский г. Ташкент был захвачен узбеками и с 1809 г. находился по игом Коканда), в 20 тысяч (по другим данным - 30 тысяч) человек и при 2-х орудиях, двинулись на русскую крепость «Верный» (в советское время необоснованно отданную большевиками в КазССР и переименованную казахами в 1921 г. в г. Алма-Аты).
«Верный» находился в очень опасном положении; русский отряд майора Колпаковского, пришедший на помощь, насчитывал всего 700 человек при 6-ти орудиях (итого: соотношение сил был 1:28,6 - в пользу узбеков!). Ещё дело в том, что, согласно древней воинской традиции, условно было принято считать, что «1 конный воин в бою = 3 пехотинцам».
В Узун-Агачском бою 21 октября (по старому стилю) 1860 г. кокандские отряды потерпели поражение. Бой продолжался более 9 часов, русская пехота успешно отражала атаки кокандской кавалерии. Был момент боя, когда отряд сражался в полном окружении, а сам Колпаковский был контужен. Потеряв порядка 700 человек (по другим данным потери составили: до 400 убитых и 600 раненых), узбеки были вынуждены отступить 22-го, не возобновляя боя.
У русских - 2 убитых и около 30 раненых.
За победу под Узун-Агачом Колпаковский был произведён в «полковники» и награждён орденом «Святого Георгия IV-й степени» (информация о Г.А. Колпаковском). Победой под Узун-Агачом Россия окончательно укрепилась в Семиречьи и в Заилийском крае.
Близится и следующий юбилей.
В 1864 г. произошёл бой русских с мусульманами-кокандцами (узбеками) под селом Икань.
4 декабря 1864 г. выслали в степь на разведку уральскую казачью сотню под командованием есаула Серова (сотня из 112 казаков и 1 старинное орудие - «единорог»). Внезапно появившееся войско под командованием муллы Алимкула из Коканда (10 тысяч, по другим данным - 20 тысяч конных воинов при 3-х орудия) окружил сотню.
2,5 суток длился неравный бой. На глазах окружённых казаков узбеки пытали и казнили захваченных раненых и предлагали казакам сдаться.
2,5 суток без сна, без пищи и отдыха, горсть казаков, понёсшая потери, отбивалась от диких полчищ; лошади и верблюды были перебиты; патронов оставалось совсем мало...
Но русские не только не сдались, а внезапной атакой вырвались из окружения и с боями пробились к своим.
В итоге: в казацкой сотне 57 человек были убиты и 41 ранен. [Статья опубликована в «Независимом военном обозрении». В. Корнеев, НВО, N22, 1999].
Так закончился бой под селением Икань в декабре 1864 г., где 10-тысячная конница мусульман не смогли победить всего 112 русских воинов (соотношение сил было 1:89 - в пользу узбеков - это единственный случай в Военной истории!), при этом кокандцы потеряли в том бою убитыми до 90 начальников и около 2 тысяч человек!
Потом, как писал русский популярный журнал «Нива» в 1890 г. (№ 24):
«из Туркестана был выслан отряд для уборки тел - все они оказались страшно изуродованными, без голов, раздетыми до нага; тело сотника А. было узнано только по носку на ноге и обрывку лампаса от шаровар...».
В обычаях кокандцев-дикарей было зверствовать и мучить пленных: живьём сдирать кожу, сжигать, варить в масле, сажать на кол, отрубать медленно, поочередно руки и ноги. Можно ли их называть людьми после названного?!
Как показала история: азиаты храбры и могут доблестно «воевать» только против беззащитных и безоружных мирных людей, против стариков, женщин и детей!
Особенно это проявилось в массовых погромах, насилии, грабежах и убийствах людей других национальностей с 1969 по 2005 г. в Узбекистане, Азербайджане, Таджикистане и т.д.!
А мучить и издеваться над беззащитными, ранеными и пленными - это была и есть до сих пор их особая, звериная «доблесть»!
Мы всегда громили любого агрессора, когда 1 (один) русский солдат бился против 11, 28, 89 (восьмидесяти девяти) азиатов 150 лет назад. Отобьёмся и теперь от нападающих на Россию!
Если им исторический урок НЕ пошёл впрок!..
Генерал-майор белой армии Даниил Павлович Драценко
Операции белых против чеченских повстанцев в марте-апреле 1919 года
Сегодня, в условиях затянувшейся антитеррористической операции в Чечне, когда каждый день мы слышим о новых погибших солдатах и офицерах со стороны федеральных сил, следует обратиться к почти забытому историческому опыту борьбы Белой армии против Чечни, который может дать ценные примеры для действий наших силовых структур теперь.
Обратиться к опыту подавления Белой армией чеченского мятежа следует, например, потому, что усмирение той же Чечни белогвардейцами произошло с минимальными жертвами и материальными затратами, в течение 18 дней, причем для спецоперации марта-апреля 1919 г. привлекались незначительные силы. Автор данной статьи не утверждает, что все примеры подавления национально-освободительного движения кавказских горцев могут быть заимствованы сегодня целиком. Определить то, что может быть полезно для действий в Чечне сегодня – задача тех представителей силовых структур, которые занимающихся данной проблемой сегодня и являются профессионалами в своем деле.
Осенью 1917 г. на Кавказе сложилась ситуация, близкая к анархии. Край превратился в кипящий котел самых разнообразных противоречий. Терская область, имевшая очень пестрый национальный состав, оказалась в наиболее неблагоприятной ситуации.
Большевики привлекли большую часть чеченцев на свою сторону проведением политики геноцида в отношении терского казачества, передачей значительной территории Терского войска горцам и обещанием предоставить независимость.
Поздней осенью 1918 г. белогвардейские войска вступили в Чечню. Здесь им противостояли объединенные силы чеченцев и Красной армии. После ряда неудач, 23.01.1919 г. подразделения генералов Покровского и Шатилова взяли Грозный. Попытки проведения мирных переговоров со стороны белогвардейского командования провалились. Во главе операции против чеченцев и остатков Красной армии, укрывшихся в аулах за рекой Сунжа, был поставлен генерал Шатилов2.
Силами подчиненной ему 1-й конной дивизии он попытался в феврале 1919 г. овладеть укрепленным аулом Гойты, но потерпел тяжелое поражение и с большими потерями отошел в Грозный. Желая лично ознакомиться с местностью, Шатилов через несколько дней отправился на рекогносцировку и был во время ее ранен. Шатилова сменил полковник Пушкин, который снова попытался овладеть Гойты силами 1-й конной дивизии методом обычной наступательной операции, повторив маневр Шатилова. Эта попытка провалилась, сам Пушкин был убит в бою3. Попытки овладеть аулами Алхан-Юрт, Гехи, Урус-Мартан также были неудачны. Эти бои показали, что чеченцы были серьезным противником. Победы сильно повысили боевой дух чеченцев, разнесших по всем аулам весть об очередном разгроме "гяуров". К этому времени, в Чечне было образовано Горское правительство во главе с П. Коцевым, поддержанное большевиками в его борьбе против Деникина. Видя неспособность Белой армии покончить с чеченским мятежом путем обычных боевых операций, Коцев потребовал от Деникина признания Горского правительства и независимости Чечни, Дагестана и Ингушетии.
Задача покорения Чечни, поставленная Деникиным, по мнению многих экспертов того времени, была почти невыполнима. Деникин не мог снять войска с фронта, т.к. донские казаки из последних сил сдерживали напор Красной армии под своей столицей Новочеркасском и им требовалась неотложная помощь. С другой стороны, с Царицынского направления снять также было нечего – там требовались подкрепления для окончательного разгрома сил красных, отходящих с Кавказа на Астрахань и Царицын. Бросить же Чечню в том состоянии, в котором она находилась, было нельзя: это означало оставить у себя в тылу очень опасный очаг нестабильности, сепаратизма и большевизма. В этом случае терские казаки, чьи полки успешно дрались с большевиками, отказались бы покидать родные станицы и идти на войну против большевиков за пределы Терской области, мотивируя это потребностью защитить свои дома и семьи. Действительно, в то время все, кто мог держать в руках оружие, день и ночь охраняли свои станицы – это было не случайно, т.к. все поселения терцев Сунженской линии подверглись вооруженным налетам чеченцев. Некоторые из них, например, станица Кахауровская, была сожжена, а жители – перебиты. Кроме того, в подобном случае пришлось бы также оставлять воинские части для прикрытия тыла от неожиданных ударов чеченцев.
В тех условиях приходилось использовать то, что было тогда под рукой. Генерал-майор Даниил Павлович Драценко, назначенный во главе войск для подавления Чечни, проанализировав сложившуюся ситуацию, пришел к выводу, что операции против горцев должны носить иной характер, чем те, которые осуществлялись в обычном сражении. Ситуация в то время осложнялась тем, что в крае, особенно вдоль линий железной дороги, свирепствовали эпидемии тифа, которые вырвали из рядов Белой армии на Кавказе до 50% ее состава.
Одним из первых мероприятий, проведенных Драценко перед началом спецоперации, было то, что он пригласил к себе представителей чеченской интеллигенции в Грозный и попытался через консультации с ними выяснить, что же представляло на тот момент чеченское движение. Чеченцы-"интеллигенты" заявили, что "Движение чеченцев нельзя рассматривать как явление большевизма, ибо горцы, будучи мусульманами, по своей природе враждебны атеистическому коммунизму"4. В то же время, они отказались характеризовать это движение как сепаратистское. По их же заявлениям, ненавидеть российскую власть в то время у них не было повода: чеченцам были открыты, в принципе, двери высшей и средней школы, в то время, как будучи освобождены от обременительной воинской повинности, они могли, по своему желанию, служить в русской армии и "чеченцы пользовались всякими правами русских граждан." Они предлагали рассматривать сопротивление чеченцев белым силам как следствие гражданской войны по всей России, но со своими специфическими особенностями – если в России "брат шел на брата", то в Чечне – "сосед на соседа", во многом из-за земельных споров. В роли таких "соседей" и выступили чеченцы и терские казаки. В обстановке анархии на Кавказе, также сыграли важную роль особенности "чеченского национального характера" – воинственного, склонного к жизни абрека, живущего в атмосфере "сильных ощущений". То есть, в условиях отсутствия сильной центральной власти, чеченцы почувствовали себя хозяевами положения и стали самостоятельно обустраивать свою жизнь за счет соседей.
По данным чеченской интеллигенции того времени, горское население Чечни превысило тогда 200 тысяч человек. Исходя из мобилизационных возможностей, они могли выставить против Драценко двадцатитысячную армию. Однако, Драценко отдавал себе отчет, что чеченцы, как единая сила, на тот момент не выступали: они разделялись на различные тейпы, подчас враждующие между собой. В то же время, у чеченцев было важное преимущество – они отлично знали местность – каждый куст, каждую пещеру, тропу, умело используя каждую ее складку.
Участник спецоперации по подчинению Чечни, полковник Писарев рисует нам "психологический портрет" чеченцев того времени, который и сегодня почти не изменился: "будучи одарены богатым воображением, как большинство восточных народов, чеченцы впечатлительны, отсюда – малейший успех на их стороне окрыляет их надежды, но и сильный удар по этому воображению мог привести к скорым и положительным результатам. Их положительные черты – храбрость и выносливость, отрицательные – коварство, вороватость, идеал чеченца – грабеж и они действительно были поставщиками самых значительных кавказских разбойников, горцы – консервативны, у них до последних дней существовала кровная месть; религиозный культ доведен до высокой степени и у некоторых переходит в состояние фанатизма"5.
Своеобразной границей тогда между чеченцами и белогвардейцами служила река Сунжа. На левом берегу ее были казачьи станицы, на правом – чеченские аулы. К тому времени, Драценко восстановил большую часть разрушенной чеченцами железной дороги, которую они воспринимали, как "символ порабощения Чечни русскими". Эта дорога позволяла в кратчайшие сроки подвезти помощь гарнизонам, подвергшимся нападениям. Кроме того, курсировавшие по ней бронепоезда заметно охладили желание чеченцев вообще пересекать ее с целью налетов на станицы.
Основными центрами чеченского мятежа были аулы Шали и Ведено. В них скрывались лидеры повстанцев, а также красный комиссар Гикало, через которого чеченцы поддерживали связь с Москвой6. Оттуда им шли инструкции для действий против белогвардейцев и деньги. Разница сегодняшнего положения в Чечне с тем, что происходило там в период гражданской войны, наблюдается в том, что тогда помощь из Москвы сепаратистам шла от большевиков, а теперь от чеченских общин российских городов. Схожесть сегодняшней ситуации в Чечне с той, которая сложилась там к весне 1919 г., наблюдалась и в том, что как Грузия, так и Азербайджан, а также Турция поддерживали чеченский сепаратизм. Это было во многом обусловлено тем, что вожди Белого движения не признавали новых государственных образований на территории бывшей Российской империи, выступая с лозунгом "За единую, неделимую Россию!" Турецкий лидер Кемаль, в обмен на щедрую помощь из Москвы против оккупационных войск стран Антанты, осуществлял переброску оружия и всего необходимого в Грузию и Азербайджан, а оттуда – в Чечню. С началом активных боевых действий, Горское правительство Коцева перебралось в Грузию, откуда продолжало свою сепаратистскую деятельность.
С отъездом Горского правительства в Грузию, в самой Чечне усилили свои позиции большевики во главе с Гикало и Шериповым. Накануне начала спецоперации Драценко против Чечни, белогвардейцы наблюдали в бинокли из станицы Ермоловской приезд в соседний аул Алхан-Юрт Гикало: "На площади аула были видны красные и зеленые флаги, и собравшаяся громадная толпа чеченцев. Этот случай – весьма показательный, он характеризует чеченцев не только как добрых мусульман, глубоко чтящих истины Корана, но и способных митинговать под красными флагами и слушать речи представителя безбожного Интернационала"7.
Действия Драценко были направлены на то, чтобы подготовить войска для предстоящей карательной экспедиции : "она ставила целью показать чеченцам нашу силу, и разрушением нескольких аулов доказать им, что с ними не шутят, а говорят языком железной действительности" (выделено автором статьи)8.
Подобный выбор стратегии борьбы против повстанцев-горцев был обусловлен полученным Драценко опытом войны против курдов в Иране в 1912-1913 гг. По свидетельству участника той войны полковника Писарева, "по месту и в психологии этих народностей (курды и чеченцы – С.Б.) очень много общего – та же склонность к празднеству, молодечеству, любовь к коню и оружию"9. В то же время, Драценко учитывал то обстоятельство, что многие чеченцы были знакомы с современной тактикой боя, пройдя школу Первой мировой войны. Кроме того, брался во внимание факт, что значительная часть территории Чечни была покрыта густым кустарником и таким образом была идеально подходящей для скрытного перемещения даже крупных кавалерийских масс противника, который, пользуясь этим, мог внезапно появиться в том или ином месте в самое неподходящее время. Опыт первых боев в таких условиях показал, что чеченцы применяли особую партизанскую тактику применения небольших по численности групп, разбросанных друг от друга в разных направлениях, использовавших лошадей для быстрого передвижения на поле боя и находящихся, таким образом, в постоянной живой связи. Драценко учитывал опыт Кавказской войны и поэтому отказался от проведения длительных карательных экспедиций, помня печальный опыт разгрома еще в прошлом веке тех войсковых колонн, которые удалялись от своих баз на большие расстояния.
В итоге, Драценко остановился на следующей тактике: не распыляя сил, короткими, сильными ударами, атаковать сначала один аул, потом другой, после чего возвращаться на базу и пытаться через переговоры добиться от желаемых результатов, угрожая, в случае отказа чеченцев, уничтожать аул за аулом10. В этих условиях, было решено отказаться от атак аулов лишь конными частями, как это делалось ранее, т.к. "конная атака любой массы не достигала цели, ибо она не имела своих объектов". Отказ Драценко от обычных войсковых операций был и потому, что "здесь трудно было полагаться и на такой, казалось бы, верный фактор победы, как число штыков, количество и калибр артиллерии, ибо и в данном случае, живая сила и техническое могущество отряда были направлены в пустое пространство"11. Также одним из моментов, осложнявших проведение спецоперации, было то, что Чечня уже очистилась от снега; помимо появления "зеленки", здорово досаждавшей тогда и сейчас нашим войскам, чеченцы теперь располагали обширными пастбищами, выгоняя на которые скот, они обеспечивали себя мясомолочными продуктами и продовольственная проблема им не грозила до зимы. Поэтому, по мнению командующего спецоперацией, все это говорило в пользу того, что "при наличии даже сильнейшего отряда, превосходящего силы Драценко в несколько раз, правильная операция по всем методам современной тактики, в лучшем случае, могло привести к затяжной войне, которая могла только ожесточить чеченцев. Вторжение наших войск в саму Чечню, оставляя целыми взятые аулы, было бы равносильно удару бича в пространство"12. (выделено автором статьи). Мудрость генерала Драценко подсказала ему подобное развитие ситуации еще тогда, в начале 1919 г. и заставила найти более эффективное решение чеченской проблемы. Драценко отказался от "правильной атаки" на аулы еще и потому, что, преследуя взятие их "в целости и сохранности", следовало ожидать потерь при штурме на порядок выше, нежели при выбранной тактике белого генерала.
Драценко знал, что его отряд ждут при штурме аулов подвижные засады, меткие чеченские пули и гибкая линия боевых конных групп, настроенных фанатично и легко готовых умереть. И весь этот кошмар неотступно преследовал бы белые войска и в случае захвата аулов целыми. В этом случае они находились бы в постоянном напряжении в условиях фронта на все 360 градусов, т.к. бандитам, базирующимся на "живой" аул, не надо было бы далеко от него уходить, чтобы вредить "белым гяурам"13. Поэтому Драценко сразу отказался от занятия аулов – он решил просто сравнять с землей бандитские гнезда. Перспектива потерять "отеческий дом", как знал Драценко, приводила горцев в шоковое состояние и лишала воли к дальнейшему сопротивлению. Главный вывод Драценко о чеченцах и горцах вообще сложился к началу спецоперации у него такой: "горцы, как и все восточные народы, презирают слабость и глубоко уважают силу. Малейшие проявления слабости в их глазах, может испортить все планы, хотя бы и проводимые в их пользу. Излишняя строгость никогда не повредит и не сделает курда, чеченца Вашим врагом, наоборот, она возвысит Вас в его глазах и, при известной тактичности, может привязать его к Вам и сделать верным и преданным человеком"14. Казалось бы, уничтожение целых аулов – очень жестокое решение. Но оно оказывается бесконечно гуманным по сравнению с другими планами.
После февральских поражений 1919 г. Шатилова и Пушкина, подразделения доукомплектовывались новобранцами, которых усиленно готовили ведению боя в условиях гор и предгорий, проводилась мобилизация терских казаков. В итоге, к 20-м числам марта 1919 г., Драценко сосредоточил в станице Ермоловской ударную группу войск, состоящую из 1-й конной и терской казачьей дивизии (3 конных полка, пеший – пластунский батальон, терская конная батарея), 7-й кубанский пластунский батальон, 2-я и 3-я конные батареи 1-го Конно-Артиллерийского дивизиона, отдельная конно-горная батарея и гаубичная батарея 48-линейных гаубиц15. Всего – до 4 тысяч человек (из них менее 1 тысячи – пехотинцев) при 12 орудиях и около 50 пулеметах. В отличие от прежних, неудачных операций белогвардейцев в Чечне, главную силу удара должны были обеспечивать пехота и артиллерия, конница же играла вспомогательную роль.
Объектом первой атаки стал Алхан-Юрт. В ночь на 23 марта 1919 г., казаки-пластуны навели мост через Сунжу и переправились по нему на чеченский берег с конно-горной батареей, которая должна была с короткой дистанции обеспечивать наступление пехоты на аул. Другие батареи были выставлены на высотах для обстрела Алхан-Юрта. Конные подразделения отряда Драценко в это время надежно блокировали аул, чтобы не допустить подхода к нему подкреплений и не допустить из него бегства. Еще до начала операции было учтено то, что Алхан-Юрт разделяется ручьем, впадающим в Сунжу на две части. Этот ручей стал разграничительной "чертой" для кубанского и терского казачьих пластунских батальонов. Кубанцы должны были, как обладавшие большим, нежели терцы, количеством штыков и пулеметов в батальоне, наступать на главную часть аула.
Оборона аула, по данным участников спецоперации, была великолепно выстроена. Впереди аула, представляющего собой разносторонний треугольник, на 1,5-2 километра, была вынесена 1-я линия обороны; 2-я линия обороны располагалась на окраине Алхан-Юрта. Первая и главная линия представляла собой сильно разомкнутую и отлично примененную к местности цепочку постов, хорошо замаскированных16.
На рассвете пластуны начали наступление. Они сразу встретили яростное сопротивление на линии чеченской обороны. Даже наблюдая за ходом наступления пехоты на аул в сильнейшие в то время бинокли Цейса, наблюдатели так и не смогли увидеть ни одного чеченца, когда с дистанции 500 метров по казакам был открыт губительный ружейный огонь. Позиции чеченцев, искусно оборудованные, применительно к складкам местности, для перекрестного огня, были так хорошо замаскированы, что долгое время артиллерия белогвардейцев била по ним "вслепую", оказывая, очевидно, на оборонявшихся лишь "звуковое воздействие". Участники этого боя со стороны белых свидетельствовали: "на поле – никаких ясно видимых, демонстрирующих позицию, чеченцев: какие-то окопы, линия проволоки, какое-либо движение – все это отсутствовало. Стрелковая линия противника – сильно изломана и давала как бы искусственную оборону, расчлененную в глубину"17. Вскоре меткий чеченский огонь замедлил продвижение пластунов. Они стали нести тяжелые потери – почти все ранения казаков были смертельны. Пластуны теперь передвигались по одному, быстрыми короткими перебежками, прячась от пуль там, где это было возможно.
Чтобы одновременно накрыть огнем все пространство, откуда велся огонь, требовалось орудий в 3-4 раза больше имевшегося количества, чем в отряде Драценко. Точно артиллерия также не могла стрелять опять-таки по причине невозможности ясно определить позиции врага – на вопросы артиллеристов, откуда ведется огонь, пластуны отвечали: "со всех сторон"…18 Особенно большие потери понесли кубанцы, наступавшие на самом опасном направлении справа. В этих условиях, командовавший артиллерией отряда, полковник Долгонов, нашел выход в том, что смассировал артиллерийский огонь последовательно то на одном, то на другом участках наступления батальонов. Это решение спасло большое количество жизней казаков: "решение Долгонова сводилось к сосредоточению огня на участок наступающего батальона, который, продвинувшись на определенное расстояние, заново уступал положение своему соседу, в свою очередь, батальон шел своим флангом, облегчая продвижение соседу"19. Таким образом, удалось сломить сопротивление врага. К 14 часам дня, казаки приблизились на 250-300 метров к северной окраине аула. Первая линия обороны чеченцев была прорвана и уничтожена. Бросалось в глаза то, что чеченцы гибли на своих позициях, но не покидали их, сражаясь до конца20.
Теперь каждой батарее было поручено открыть огонь по своему сектору северной окраины аула и через 15 минут перенести стрельбу вглубь Алхан-Юрта. В 14 ч. 45 мин. пластуны атаковали северную и северо-восточную окраины аула. "Ворвавшимся в аул пластунам приказано было зажигать все, что могло гореть – линия пожара должна была служить артиллерии указанием места нахождения наших цепей"21. Сопротивление казаки встречали очаговое, т.к. меткий артиллерийский огонь подавил оборону врага, но местами – ожесточенное. Во многих местах на окраине аула закипали короткие рукопашные схватки. Здесь отдельные чеченцы с криком "Аллах акбар!" бросались с шашками и кинжалами в руках на целые группы пластунов. Такие атаки в большинстве случаев кончались для фанатиков плачевно: казаки, обозленные потерями при прорыве 1-й линии обороны аула, просто поднимали их на штыках винтовок, уничтожая без пощады22.
По свидетельству очевидцев взятия Алхан-Юрта, "вся северо-восточная часть аула представляла сплошное море огня"23. Артиллерия добивала отходящих вглубь аула чеченцев. Терцы-пластуны достигли южной окраины Алхан-Юрта, где были отдельные сакли посреди поля у обрыва. В одной из них засела группа чеченцев с пулеметом и препятствовала прорыву терцев в аул. Стрельба с дальней дистанции по маленькой сакле была безрезультатной, поэтому одно орудие было вывезено на прямую наводку по сакле. Командир орудия смелым маневром выехал на открытую позицию в 500 метрах от врага. Такого рода "психическая атака" ошеломила чеченцев. На их глазах орудие спокойно подъехало, стало на позицию, открыв огонь. Только тогда чеченцы опомнились, открыв по орудию пулеметную стрельбу, но было поздно. С четвертого выстрела прямым попаданием снаряда, сакля была разворочена24. Терцы с криком "ура!" ворвались в аул, сметая последние очаги сопротивления. Командиры батальонов не рисковали напрасно жизнями своих подчиненных: встретив сопротивление в ауле из той или другой сакли, они передавали ее координаты артиллерии, которая беспощадно уничтожала целые дома вместе с их защитниками. Пленных не брали.
К вечеру того же дня, весь Алхан-Юрт был в руках белогвардейцев. По приказу Драценко, конные сотни выпустили нескольких чеченцев, удиравших из аула – чтобы было кому рассказать о печальной судьбе упорствующих и тем самым нанести "психологический удар" по настроению врага. "Аул весь был предан огню и горел всю ночь и следующий день, освещая ночью далеко равнину Чечни, напоминая непокорным, что их ожидает"25.
Подводя итоги взятия Алхан-Юрта, Драценко отметил стойкость противника, но невозможность с его стороны противостоять современной технике. Кроме того, на чеченцев, проявивших при защите аула героизм, "магическим образом", сводя на нет их готовность к обороне, действовали проявления отваги со стороны атакующих – примером служит выезд под огнем на открытую позицию орудийного расчета белых и уничтожение им сакли с пулеметом.
Несмотря на разгром противника, Драценко принял все меры предосторожности на случай неожиданной атаки со стороны горцев – артиллерия была взята под усиленную охрану, были выставлены дополнительные караулы.
На следующий день, рано утром, отряд провел демонстративную психическую атаку на соседний аул Валерик. Артиллерия вновь заняла господствующие высоты, но огня так и не открывала. Конница также блокировала Валерик, как и Алхан-Юрт. Пластунские батальоны шли в бой шеренгами, как на параде26. Лишь с дистанции в 200 метров по ним был открыт огонь, который был во много раз слабее, чем во время атаки Алхан-Юрта. Оказалось, что Валерик оборонялся лишь немногочисленными добровольцами из числа его жителей, в то время как большая часть населения Валерика было против этого и ушла из селения накануне его штурма. Пластунов чеченцы на этот раз задержать не смогли и казаки быстро ворвались в аул, поджигая все, что могло гореть27. К полудню, с Валериком было покончено. К вечеру того же дня отряд Драценко вышел из сожженного аула и рассредоточился в Ермоловской и Грозном. Большим плюсом для белогвардейцев было то, что они в данном случае не открывали орудийного огня, выставив пушки на видное для чеченцев место, демонстрируя, что они могут справиться с уничтожением аула лишь силами пехоты, но в случае необходимости, очаги сопротивления будут сметены с лица земли.
После этого был недельный перерыв в боевых действиях, т.к. между командованием Добровольческой армии и чеченскими представителями начались переговоры. На этот раз чеченцы сами прислали своих представителей. Отряд Драценко в это время был занят боевой подготовкой, учениями и отработкой взаимодействия между разными родами войск при атаке аулов, исходя из полученных белогвардейцами уроков при овладении Алхан-Юртом и Валериком. Конница отряда Драценко в это время была направлена на осуществление сторожевого охранения Грозного со стороны проявлявших явную враждебность аулов Гудермес и Устар-Тардой, т.к. белогвардейское командование, зная коварство горцев, опасалось осуществления с их стороны провокаций.
В Грозном 29.03.1919 г. был собран "Съезд Чеченского народа", к которому обратились главнокомандующий белыми войсками на юге России Деникин и представитель Великобритании в Закавказье генерал Бриггс. В своем обращении Деникин призвал чеченцев подчиниться власти белогвардейцев, выдать красных комиссаров и наиболее одиозных лидеров бандитов, а также имеющуюся кое-где артиллерию и пулеметы, все награбленное красными терцам, обещая в этом случае пощадить авторитетных чеченских лидеров, захваченных в плен – Сугаиб-муллу и Ибрагим-ходжу28. В этом случае Деникин соблюдал тактичность. Так, говоря о необходимости вернуть награбленное имущество казакам, он сформулировал это так: "возвратить жителям Грозного все свезенное в Чечню на хранение их собственное имущество"29. При этом все грабежи белогвардейское командование возложило на большевиков, с которыми оно просило чеченцев разорвать всяческие отношения, говоря, что красные "не признают ни Бога, ни закона, ни порядка", тем самым укоряя горцев в связях с богоборческим Интернационалом. Деникин обещал чеченцам, что, несмотря на верховную власть Добровольческой армии в крае, Чечня сохранит свое внутреннее самоуправление. Необходимость подчинения Чечни белогвардейскому командованию подчеркивалась как Деникиным, так и Бриггсом на основании того, что на Кавказе, в условиях относительно небольшой территории и проживания на ней большого числа разных народностей, в условиях огромного количества взаимных претензий друг к другу, без наличия единой мощной власти, играющей одновременно роль сдерживающей силы, кавказским народам угрожает самоистребление30. В итоге, чеченцам были обещаны и предоставлены максимальные автономные льготы: правителем Чечни и одновременно Помощником Главноначальствующего краем, генерал-лейтенанта Ляхова был избран горцами генерал Алиев, при котором действовало своеобразное правительство – Горский совет, которые следили за соблюдением интересов чеченцев31.
В своем итоговом слове Деникин подчеркнул, что Белая армия располагает реальными силами для подавления мятежников и что экстремисты и большевики обманывают чеченский народ, уверяя его, что справиться с сопротивлением антигосударственных элементов Чечни белогвардейцы не в силах, пытаясь оттянуть конец своего владычества в Москве. Тем самым чеченцам давалось понять, что уничтожение Алхан-Юрта и Валерика – это не только решение "зарвавшегося" Драценко, но и всего командования Белой армии юга России и что оно не остановится и перед самым жестоким наказанием тех, кто мешает делу борьбы с большевизмом. Терский атаман Вдовенко, в свою очередь, обещал, что казаки не тронут чеченцев, если те прекратят налеты на станицы.
В итоге, все требования белогвардейского командования, поставленные перед "Съездом Чеченского народа", были выполнены. Представители аулов Мискер-Юрт, Геремчук, Белгатой, Новые Атаги, Дуба-Юрт, приехавшие на съезд, организовали Чеченский конный полк из своих жителей, который впоследствии был развернут в дивизию32. Эта дивизия сражалась впоследствии в составе Кавказской армии и против банд Махно.
Несмотря на успех данных переговоров, значительная часть Чечни отказалась признать требования Деникина. Наибольшую враждебность проявляли аулы Цацен-Юрт и Гудермес. Против них требовалось проведение карательной экспедиции. По данным контрразведки, жители аулов к югу от Алхан-Юрта и Валерика были сильно подавлены разгромом, который учинил им Драценко и заняли выжидательную позицию в дальнейшей борьбе.
В начале апреля 1919 г. отряд Драценко выступил против Цацен-Юрта. Из его состава к тому времени была выведена и направлена на фронт борьбы против Красной армии 3-я конная батарея. Опасаясь подвергнуться неожиданной атаке противника со стороны Шали и Гудермеса, Драценко был вынужден выдвинуть на эти направления для прикрытия значительные силы своей конницы с конно-горной батареей. Таким образом, в распоряжении главной части отряда для проведения операции оставалось лишь 3 артиллерийские батареи общей численность 7 орудий, что было почти в два раза меньше, чем при проведении штурма Алхан-Юрта.
С соблюдением всех мер предосторожности на случай неожиданного нападения чеченцев, выставив сторожевое охранение из конных терских казаков, отряд двинулся к Цацен-Юрту. Аул представлял собой четырехугольник, три стороны которого были прикрыты огромным кукурузным полем и лишь с одной стороны к Цацен-Юрту примыкал луг. По данным разведки, чеченцы здесь хотели повторить оборону Алхан-Юрта, считая местность под Цацен-Юртом очень удобной для отражения атака "белых гяуров" и нанесением тяжелых потерь штурмующим вынудить их отказаться от дальнейших операций подобного рода. Чеченцы не учли того, что отряд Драценко не пойдет через кукурузу напролом, а скрытно выдвинувшись лесом, на три километра не доходящим до Цацен-Юрта, двинется по лугу. Перед началом операции, Драценко оборудовал свой наблюдательный пункт на стогу сена, откуда руководил боем.
Если под Алхан-Юртом чеченские позиции были скрыты от глаз наступающих, то здесь их окопы были хорошо видны на открытом лугу, представляя собой прекрасную цель для артиллерии. В течение получаса, первая линия обороны аула была сметена орудийным огнем. Особенно хорошо действовала гаубичная батарея, каждый из снарядов которой разносил вдребезги целые окопы врага вместе с находящимися в них защитниками33. В итоге, цепи пластунов встретили очень слабое сопротивление. Там же, откуда шел особенно сильный огонь, командиры останавливали пластунов и передавали указание целей артиллерии, быстро уничтожавшей сопротивляющихся. Таким образом, казаки успешно овладели первой линией обороны противника и продолжали наступление на аул, уже не встречая сопротивления. При осмотре убитых выяснилось, что вооружены они были не только винтовками, но и берданками и даже старинными кремневыми ружьями; на всех телах были шашки и кинжалы, горцы, видимо, надеялись на рукопашный бой…34
По всем признакам, жители не успели оставить аул – по нему бродил скот, из труб шел дым. Драценко заявил, что он не остановится перед уничтожением аула вместе с его жителями в случае его дальнейшего сопротивления35. В это время, артиллерийские батареи были передвинуты поближе к аулу, чтобы чеченцы почувствовали то, что Драценко готов довести дело до полного разгрома Цецен-Юрта. Восточнее аула, с наблюдательного пункта, белогвардейцы заметили огромную митинговавшую толпу из местных жителей. В 100 метрах от аула Драценко остановил наступление – горцы выслали делегатов, выражая полную покорность. Драценко в этом случае запретил входить в аул и что-либо уничтожать там36. Вскоре отряд, соблюдая все меры предосторожности, отошел в Грозный.
После этого несколько дней шли переговоры с аулом Гудермес. Как оказалось, его жители переговоры затягивали, в то же самое время укрепляя оборону аул. Поняв это, Драценко в апреле, на Страстной неделе, организовал карательную операцию против Гудермеса. Отряд, выступив из Грозного, переночевал в станице Ильинской и на следующий день появился вблизи Гудермеса, пройдя развалины сожженной станицы Кахауровской. Тем самым, белогвардейское командование провело "наглядную агитацию" личного состава против мятежников37.
Гудермес был самым большим и самым богатым из всех аулов, которые штурмовал отряд Драценко. К западу от Гудермеса, рядом с ним, находилась господствующая высота, с которой простреливались все подступы к аулу. На ней были оборудованы окопы, отвечавшие требованиям современной тогда огневой тактики: "в местах, где была вероятность флангового обстрела со стороны белогвардейцев, были построены траверзы. В общем, было видно, что постройка производилась под наблюдением офицера, отлично разбирающегося в требованиях современной тактики к инженерному искусству"38. Река Сунжа, преграждавшая путь к аулу, в это время вышла из берегов, превратившись в бурный поток, создавая, таким образом, естественную и труднопроходимую преграду. Все говорило за то, что лобовой удар по Гудермесу должен был обернуться для наступавших огромными потерями и, скорее всего, неудачей. Однако, чеченцы не учли возможностей артиллерии и современной техники.
Когда пластуны подошли на километровую дистанцию, по ним с высоты был открыт огонь. В это время по высоте открыла уничтожающий огонь артиллерия. Он был так меток, что вскоре чеченцы повыскакивали из из окопов и рассыпались по высоте, надеясь, что теперь огонь артиллерии их не достанет. Однако, они просчитались: скат высоты был обращен к белогвардейской артиллерии, а силуэты людей хорошо просматривались на почти голой поверхности. Под прикрытием артиллерии, казаки подошли к высоте и просто выкосили до последнего человека оборонявшихся там чеченцев39. В тот самый момент, когда одна часть пластунов заняла высоту, другая их часть ворвалась на окраину аула и подожгла ее. Как только это произошло, оборонявшиеся на шестах подняли белые тряпки. Вскоре к Драценко привезли с завязанными глазами двух чеченских парламентеров и дальнейшее уничтожение Гудермеса было остановлено. Как оказалось, горцы были согласны на все условия Драценко и умоляли об одном: "не жечь аула"40.
Терские казаки, говорившие о Гудермесе, как о чем-то страшном, ожидая в нем самого кровопролитного боя, увидели, что вышло все наоборот: потери при его взятии были самыми маленькими, чем при овладении каждого из предыдущих аулов. На другой день отряд вернулся в Грозный. Этой операцией завершилось умиротворение Чечни, которая пала к ногам малоизвестного генерала Драценко всего за 18 дней и это с учетом того, что половина данного времени ушла на переговоры.
Подводя итоги спецоперации марта-апреля 1919 г. в Чечне, белогвардейское командование отмечало:
"Если припомнить детали боев с чеченцами, то и в данном случае чеченцы проявили дух своих предков. Алхан-Юрт стал нам дорого, но несоразмеримо он стал дороже чеченцам, в этом и заключается секрет дальнейших успехов.Алхан-Юрт сильно ударил по воображению чеченцев; они на собственной шкуре испытали ударную силу Добрармии; они убедились, что вожди армии не остановятся перед самыми крайними мерами. Мы видим, как в каждой последующей операции сила их сопротивления падает"41. Кроме того, большую роль в быстрой победе белогвардейцев над Чечней сыграла разумная дипломатия Драценко, в результате чего многие аулы отказались выступить на помощь тем чеченским селениям, которые испытали на себе действие карательной экспедиции. Обычно, в таких случаях, ставка делалась на тейповую разобщенность чеченцев.
Секрет победы Драценко заключается и в том, что он, вырабатывая план операции против Чечни, учитывал исторические примеры ведения боевых действий как Кавказской войны, так и свой собственный боевой опыт борьбы против курдов в Иране. Кроме того, он хорошо изучил психологию восточных народов, к которым он относил и чеченцев и понял, что они, будучи более обращены к вере в сверхъестественное и силу Бога и находясь "ближе к природе", на более низкой стадии развития, склонны больше бессознательно подчиняться силе воображения и даже инстинктов. Основываясь на этом, Драценко во многом и сделал ставку на применение "шайтан арбы" или "дьявольской колесницы", как называли артиллерию курды и чеченцы.
Кроме того, удержанию в повиновении подчинившихся белогвардейскому командованию аулов способствовало и то, что Драценко брал с каждого чеченского населенного пункта заложников.
Если проанализировать боевые действия против Чечни XIX-ХХ вв., то мы видим, что горцы около 40 лет успешно боролись против значительно превосходящих их сил царской армии, нанеся ей огромные потери.
Пять лет потребовалось Красной армии для покорения Чечни в 1920-х гг. С переменным успехом продолжается антитеррористическая операция сегодня.
В сравнении со всеми этими боевыми операциями, действия Драценко были выполнены просто блестяще – достигнутые результаты говорят сами за себя. Успеху Драценко сопутствовала и его особая политика: беспощадно расправляться с закореневшими бандитами, но щадить "колеблющихся духом".
История не приемлет сослагательного наклонения, но если бы белогвардейское командование действовало весной 1919 г. так, как делают это сегодня федеральные силы, то и всей мощи Добровольческой армии не хватило бы для покорения Чечни.
Интересное, малоизвестное и неудобное для многих дополнение.
Интересующимся темой русско-кавказской войны:
Из писем имама Шамиля русскому царю Александру II , написанных уже после пленения его. Взято из книги личного секретаря имама - Мухаммада Тахира Ал-Карахи .
Того самого имама Шамиля, авторитетом имени которого, сегодня пытаются простимулировать всякое антирусское движение кавказцев.
«О величайший царь, объемлющий милосердием всех подданных и благодетель для меня особенно. Подлинно, моя постоянная нужда в людях моего дома [для оказания помощи] и чрезмерная старость напоминают о смерти ежечасно. Основываясь на том, что я чувствую из расстройства своего здоровья, я думаю, что уже приблизился мой жизненный предел и Аллах всевышний требует мою душу к удалившимся предкам. Я не боюсь неизбежной смерти. Я очистил свою душу молитвой и покаянием. Но, истинно, я и моя семья боимся внезапной смерти, прежде чем сумеем доказать покорность тебе, семье твоего дома и всем правителям русским верность наших сердец и чистоту нашего убеждения путем искренней клятвы, в подлинности нашего довольства. О величайший царь и мой добродетель! Ты победил оружием меня и тех, кто был в моем владении из жителей Кавказа. Ты даровал мне жизнь. Ты обрадовал мое сердце твоими благодеяниями над моей чрезмерной старостью, меня, порабощенного твоей милостью и щедростью. Я поучаю своих детей тому, что должно быть проявлено ими [из благодарности] в отношении русского государства и его великих владетелей, и благовоспитываю их на этом.
Я завещал им постоянную благодарность тебе за твою бесконечную ко мне милость и распространение [299] известий о ней. Я завещал им также быть среди искренних подданных русского государства, повиновением приносить пользу их новой родине и служить, не принося ущерба и не изменяя. О царь, окажи милость моей старости, прими присягу от меня с моими детьми в любом городе, в каком только ты пожелаешь, — Калуге, Москве, Петербурге, — это по твоему благому выбору.
Истинно, мы все поклянемся перед лицом свидетелей в том, что мы желаем находиться в среде искренне преданных тебе твоих подданных в вечной покорности. Я призываю в свидетели Аллаха всевышнего и его посланца Мухаммеда, да будет молитва Аллаха всевышнего над ним и мир, в чистоте моих тайных помыслов в отношении тебя и клянусь в этом Кораном и душой моей дочери Нафисат, умершей в эти дни, которая была для меня из моих детей самой любимой. О царь! ответь на мою эту просьбу согласием.
А я — бедный дряхлый старик, искренне преданный вам Шамиль. 1866 год. Апрель 13, в Калуге».
* * *
«Я обещаю обещанием веры и клянусь всевышним Аллахом, устроителем всего. Истинно, я принимаю [301] на себя обязательство в том, что я вместе со своими семьями будем вечными подданными, искренними и покорными славному из славнейших его величеству императору Александру Николаевичу, самодержцу всего российского государства и т. д. и т. д. и престолонаследнику его величества императора, его императорскому высочеству, государю цесаревичу Александру Александровичу.
Истинно, я не покину русское государство и не пойду в другую страну и не направлюсь ни в какое иностранное государство, кроме как с высочайшего разрешения императорского величества и только лишь после получения специального на это приказа с его высокой стороны. Я не пойду в иностранное услужение. Я также не буду искренним другом-соучастником никому из врагов его величества в том, что приносит ущерб его императорскому достоинству и интересам великого государства. Истинно, я не пошлю никого с чем-либо тайным ни внутри русского государства, ни вне его. Я не сделаю ничего из того, что противоречит сущности достойного и верного подданного его царского величества. Истинно, я вплоть до последнего предела своих сил, возможностей и своего разумения со всеми моими правами и личными привилегиями, будь эти права и личные привилегии существующими уже или имеющими быть в будущем, принадлежу полностью власти его величества и его могуществу. Истинно, я буду стремиться так же [как и прежде] их хранить и защищать во всей полноте. Истинно, я взял на себя обязательство в том, что я во всем этом не уклонюсь при нужде от положения своей жизни. Истинно, я буду постоянно прилагать все свои старания в несении бремени всего того, что случится в интересах искренней царской службы и на благо государства.
А что же касается любого вреда или ущерба, возможно могущих постигнуть интересы царского величества, [302] и любой трудности и неурядицы, могущих его затронуть, то я обязуюсь не только стараться сообщать о них благоразумно и удерживаться от участия в них сознательно, но также сделаю все то, что в моих силах для устранения их и предотвращения их осуществления. А если же мне прикажут сохранять втайне следы тайны [?] или еще что бы то ни было, в то время когда интересы государства требуют сохранения этого втайне, то я обязуюсь всегда это соблюдать. И я не открою этого никому, кроме как лишь тому, кто уполномочен это знать или же был присутствующим при этом. В отношении всех этих клятв на мне лежит абсолютное обязательство. Я прошу Аллаха всевышнего помочь мне телесно и душевно его помощью и добродеянием, дабы я был верен своей клятве. И здесь я великим целованием благородного Корана завершаю свою клятву. О боже, да будет так». Конец.
«О славный, благодарю тебя от глубины сердца за твое поздравление меня с принятием присяги — этого великого дела в моей жизни. Я клянусь открыто перед Аллахом и присутствующими здесь его рабами в том, что я всем, что есть во мне, благодарю и выражаю удовлетворение великому императору, владетелю милостей и щедрот для всего народа вообще и добродеятеля для меня в особенности. Мое [303] сердце наполнено этим. Я признаю и утверждаю перед Аллахом всевышним и присутствующими здесь его рабами то, что великий император милостью и щедростью его возобладал над всеми пятью чувствами. Я утверждаю в связи с этим, что каждому человеку, познавшему и постигшему щедрость и милости великого царя, нужно любить его и быть ему искренним подданным. Я, дряхлый старик, не могу проявить трудами своих рук всего того, что есть во мне из любви к великому царю, самодержцу российскому. Мне остается только молить Аллаха о его государстве. Я прошу у всевышнего Аллаха ему долговечной жизни на неисчислимое количество лет. И благословляю его и членов его благородного дома. Еще прошу всевышнего и славного со своей стороны ради своих детей, — чтобы он наградил их достаточной силой души и тела для приношения пользы их новой российской родине, той пользы, которую она ожидает от подобных им благородных. Я заканчиваю эти слова засвидетельствованием благодарности от меня и от семьи моего дома. Я счастлив сейчас заявить об этом всем пред лицом здесь присутствующих. С миром».
___________________________________________________________________________________________________________________
Дочери царя - великие княжны Татьяна, Ольга , посередине царица Александра Фёдоровна в солдатском госпитале - сестры милосердия.
Sanegga присоединил изображение:
- Смерть царским генералам! Смерть белобандитам! – гремела толпа, собравшаяся на митинг в шахте №2 Аша-Балашовского завода, где остановилась пробивающаяся в Сибирь Волжская группа генерала Каппеля. Ораторы с каждой минутой хмелели от собственных озлобленных выкриков, атмосфера накалялась, и в общем экстазе никто не заметил вошедшего в помещение незнакомца, остановившегося у входа и наблюдавшего происходящее.
- Товарищи! - крикнул председатель, обращаясь к двум или трем красноармейцам, стоявшим около трибуны: - Вы были захвачены белогвардейцами, но удачно спаслись. Расскажите товарищам, что вы видели у Каппеля, о его зверствах, расстрелах и порках!
Красноармейцы смущенно переглянулись.
- Не стесняйтесь, товарищи! – подбодрил их председатель: - Говорите прямо обо всем, что у них делается, как вы спаслись из кровавых рук царского генерала!
- Да как спаслись? - пожал плечами один из солдат. - Взяли у нас винтовки, а нас отпустили. Каппель, говорят, никого из нас не расстреливает, а отпускает, кто куда хочет...
Смущенное молчание повисло в шахте.
- Это, товарищи, только ловкий трюк! - объявил председатель: - Мозги нам запудривает. А вам, товарищи красноармейцы, даже довольно таки стыдно говорить так на митинге!
На трибуну вскочил молодой человек и срывающимся голосом, перекрикивая шум, стал читать популярные тогда стихи какого-то красного поэта:
- Мы смелы и дерзки, мы юностью пьяны,
Мы местью, мы верой горим.
Мы Волги сыны, мы ее партизаны,
Мы новую эру творим.
Пощады от вас мы не просим, тираны -
Ведь сами мы вас не щадим!
- Не щадим... Нет пощады... Смерть белобандитам! Смерть Каппелю! – раздался гром голосов.
В этот момент к трибуне подошёл незнакомец в шведской кожаной куртке и попросил слова.
- Товарищи! - закричал председатель, - Слово принадлежит очередному оратору!
«Очередной оратор» быстро и легко вспрыгнул на трибуну. Никто ещё ничего не понял, и лишь у красноармейцев вдруг побледнели и вытянулись лица. Человек спокойно стоял на трибуне и ждал тишины. Наконец, она настала. Тогда громким и уверенным голосом он начал свою речь:
- Я - генерал Каппель, я один и без всякой охраны и оружия. Вы решили убить меня. Я вас слушал, теперь выслушайте меня вы.
Присутствующие замерли, а некоторые стали осторожно пробираться к дверям.
- Останьтесь все! - резко и повелительно бросил Каппель. - Ведь я здесь один, а одного бояться нечего!
Мертвая тишина повисла в шахте. Белый вождь говорил просто и ясно. Он рассказал, что несет с собой большевизм, обрисовал ярко и правдиво ту пропасть, в которую катится Россия, объяснил, за что он борется:
- Я хочу, чтобы Россия процветала наравне с другими передовыми странами. Я хочу, чтобы все фабрики и заводы работали и рабочие имели вполне приличное существование.
Ещё мгновение длилось молчание, и вдруг толпа, ещё считанные минуты назад алкавшая его крови, стала рукоплескать ему. И те, что перед этим кричали «Смерть!» теперь сталь же громко грянули «Ура!». После этого шахтёры подхватили Каппеля на руки и понесли к штабу, где уже царила тревога из-за внезапного исчезновения командующего, ушедшего «на прогулку» перед ужином в сопровождении одного из офицеров.
- Бедные русские люди, - тихо говорил Владимир Оскарович тем поздним вечером, глядя на оплывающий огарок свечи. - Обманутые, темные, такие часто жестокие, но русские…
Русские люди, русский народ, не партии, не классы, но именно это понятие было главным для Каппеля. Именно за русский народ вёл он свою борьбу, не переставая верить в него, ни на мгновение не забывая, что даже там, по другую сторону фронта – тоже русские люди. Обманутые, помрачённые, но всё же русские, а, значит, способные к возрождению, осознанию ошибок и возвращению на истинный путь. Владимир Оскарович видел свою задачу не просто в военной победе, не в том, чтобы уничтожить врага, но в том, чтобы обратить заблудшие души, в том, чтобы разбудить в замутнённом интернационалом сознании родовую память, разбудить в русском человеке русского человека. Этим была вызвана всегдашняя мягкость генерала к рядовым красноармейцам. Г.К. Гинс вспоминал: «Он, например, приказал отпускать на свободу обезоруженных пленных красноармейцев. Он был первым и, может быть, единственным тогда из военачальников, который считал «гражданскую войну» особым видом войны, требующим применения не только орудий истребления, но и психологического воздействия. Он полагал, что отпущенные красноармейцы могли стать полезными как свидетели того, что «белые» борются не с народом, а с коммунистами».
О политических взглядах и характере Каппеля свидетельствует его сослуживец полковник Сверчков: «Владимир Оскарович Каппель был убежденным монархистом, преданным вере православной, Батюшке-Царю и своей родине России. Из большинства господ офицеров полка он выделялся всесторонней образованностью, культурностью и начитанностью, думаю, что не осталось ни одной книги в нашей обширной библиотеке, которую он оставил бы непрочитанной. Владимир Оскарович не чуждался общества, особенно общества офицеров полка, любил со своими однополчанами посидеть до поздних часов за стаканом вина, поговорить, поспорить, но всегда в меру, без всяких шероховатостей; поэтому он был всеми любим и всеми уважаем. В военном духе он был дисциплинирован, светски воспитан. Владимира Оскаровича любили все, начиная от рядового 1-го эскадрона, в котором он вместе со мной служил, до командира полка включительно». «В.О. Каппель до своего конца исповедовал монархические взгляды, - писал А.А. Федорович. - Февральскую революцию он пережил в нравственном отношении очень тяжело, может быть, тяжелее, чем октябрьскую, так как вторая явилась естественным продолжением первой. В.О. Каппель понимал, что после февраля оздоровление страны может быть только тогда, когда сильный и умный диктатор, придя к власти, уберет с Российского пути звонко болтающее правительство Керенского. (...) Владимир Оскарович слишком чтил ушедший в феврале строй, чтобы дешевыми, звонкими фразами говорить о нем - это был для него слишком серьезный вопрос, к которому следует относиться особенно бережно. Каждый злобный, грязный и, в большинстве, до идиотизма глупый выкрик в адрес прошлого глубоко ранил его душу и оскорблял его. Давать лишний повод к этому он не имел права по своим убеждениям; спорить, доказывать было бесполезно; погибнуть за это во время таких споров он не считал себя вправе, так как в душе и уме уже созрело решение встать на путь борьбы с советской властью, конечным этапом каковой было восстановление старого порядка. Но он об этом молчал, и только совсем немногие, самые близкие люди знали это. "Говорить о монархии теперь - это значит только вредить ей", - говорил он им"».
Каппель-полководец стяжал себе легендарную славу. Но кроме этого Владимир Оскарович был человеком, глубоко понявшим суть гражданской войны, суть Белой Борьбы.
- Гражданская война - это не то, что война с внешним врагом, - говорил он. - Там все гораздо проще. В гражданской войне не все приемы и методы, о которых говорят военные учебники, хороши... Эту войну нужно вести особенно осторожно, ибо один ошибочный шаг если не погубит, то сильно повредит делу. Особенно осторожно нужно относиться к населению, ибо все население России активно или пассивно, но участвует в войне. В гражданской войне победит тот, на чьей стороне будут симпатии населения...
Указывая на добровольцев из крестьян, генерал замечал:
- Победить легче тому, кто поймет, как революция отразилась на их психологии. И раз это будет понято, то будет и победа. Мы видим, как население сейчас идет нам навстречу, оно верит нам, и потому мы побеждаем... И, кроме того, раз мы честно любим Родину, нам нужно забыть о том, кто из нас и кем был до революции. Конечно, я хотел бы, как и многие из нас, чтобы образом правления у нас была монархия; но в данный момент о монархии думать преждевременно. Мы сейчас видим, что наша Родина испытывает страдания, и наша задача - облегчить эти страдания...
При первой встрече с Верховным Правителем адмиралом Колчаком Владимир Оскарович указывал:
- Большинство из нас, будучи незнакомы с политической жизнью государства, попали впросак. И многим очень трудно в этом разобраться. Революция - это мощный, неудержимый поток и пытаться остановить его - сплошное безумие. Нужно знать, что этот поток снесет все преграды на своем пути. Но дать этому потоку желательное направление было бы не так трудно. Мы этого не хотели понять. Мы имеем дело с тяжело больной. И вместо того, чтобы ее лечить, мы заботимся о цвете ее наряда…
В то время, пока многие были озабочены «цветом наряда», Каппель был полон заботы о больной Родине, о русских людях, в которых ничто не могло поколебать его веры. Подобно тому, как в облике до последнего предела падшего грешника, взор светлый способен видеть и любить образ Божий, Владимир Оскарович видел и любил русских людей даже в пленных красноармейцах, которых Ставка определила пополнением его корпусу. Такое «пополнение» вначале привело в ужас и самого генерала, и его офицеров, ибо оно не могло усилить корпус, но лишь размыть, поглотить его кадры, ослабить его морально. Однако, Каппель быстро преодолел себя и сформулировал собравшимся командирам предстоящую им задачу:
- Всех поделить между частями… Усилить до отказа занятия, собрать все силы, всю волю - перевоспитать, сделать нашими - каждый час, каждую минуту думать только об этом. Передать им, внушить нашу веру, заразить нашим порывом, привить любовь к настоящей России, душу свою им передать, если потребуется, но зато их души перестроить! Их можно, их нужно, их должно сделать такими как мы. Они тоже русские, только одурманенные, обманутые. Они должны, слушая наши слова, заражаясь нашим примером, воскресить в своей душе забытую ими любовь к настоящей Родине, за которую боремся мы. Я требую, я приказываю всей своей властью вам всем старым моим помощникам, забыть о себе, забыть о том, что есть отдых - все время отдать на перевоспитание этих красноармейцев, внушить нашим солдатам, чтобы в свободное время и они проводили ту же работу. Рассказать этому пополнению о том, какая Россия была, что ожидало ее в случае победы над Германией, напомнить какая Россия сейчас. Рассказать о наших делах на Волге, объяснить, что эти победы добывала горсточка людей, любящих Россию и за нее жертвовавших своими, в большинстве молодыми, жизнями, напомнить, как мы отпускали пленных краснормейцев и карали коммунистов. Вдунуть в их души пафос победы над теми, кто сейчас губит Россию, обманывая их. Самыми простыми словами разъяснить нелепость и нежизненность коммунизма, несущего рабство, при котором рабом станет весь русский народ, а хозяевами - власть под красной звездой. Мы должны... Мы должны свои души, свою веру, свой порыв втиснуть в них, чтобы все ценное и главное для нас стало таким же и для них. И при этом ни одного слова, ни одного упрека за их прошлое, ни одного намека на вражду, даже в прошлом. Основное - все мы русские и Россия принадлежит нам, а там в Кремле не русский, чужой интернационал. Не скупитесь на примеры и отдайте себя полностью этой работе. Я буду первым среди вас. И если, даст Бог, дадут нам три, четыре месяца, то тогда корпус станет непреодолимой силой в нашей борьбе. К вечеру будет написан полный подробный приказ обо всем этом. Когда я их привезу, то с самого начала они должны почувствовать, что попали не к врагам. Иного выхода нет и, если мы хотим победы над противником, то только такие меры могут ее нам дать или, во всяком случае, приблизить. Да, нас наверное спросят, за что мы боремся и что будет, если мы победим? Ответ простой - мы боремся за Россию, а будет то, что пожелает сам народ. Как это будет проведено - сейчас не скажешь - выяснится после победы, но хозяин страны - народ и ему, как хозяину, принадлежит и земля.
Своему ближайшему другу, полковнику Вырыпаеву, Владимир Оскарович говорил:
- Ты знаешь мои убеждения - без монархии России не быть. Но сейчас об этом с ними говорить нельзя. Они отравлены ядом ложной злобы к прошлому и говорить об этом с ними - значит только вредить идее монархии. Вот потом, позднее, когда этот туман из их душ и голов исчезнет - тогда мы это скажем, да нет не скажем, а сделаем, и они первые будут кричать "ура" будущему царю и плакать при царском гимне...
Уже в первых словах своих при встрече с «пополнением» Каппель старался обратиться к их русскому чувству, уснувшему под гнётом интернационала. Он говорил с ними не как с бывшими врагами, не как с пленными, но как с настоящими солдатами белого воинства.
- Здравствуйте, русские солдаты! – так приветствовал их генерал.
И дикий рев, не знавшей уставного ответа толпы огласил двор. Каппель улыбнулся. Красноармейцы, сами понимающие нелепость своего ответа генералу, сконфуженно улыбались, переминаясь с ноги на ногу.
- Ничего, ничего, научитесь, - ободрил их Владимир Оскарович.
К сожалению, надеждам Каппеля не суждено было сбыться. Слишком мало времени оказалось отведено на ту громадную работу, которая была необходима. Неудачи на фронте вынудили Ставку отправить на фронт недоформированный корпус, и большая часть красноармейцев перешла назад к своим.
Однако, и это не пошатнуло веры Владимира Оскаровича, и уже во время Ледяного Сибирского похода повторяется история, имевшая место на Аша-Балашовском заводе. На станции Мариинск власть была захвачена местным земством, отличавшимся левым уклоном и склонным к сотрудничеству с большевиками. В городе находились большие склады военного имущества. В тот день земцы заседали в небольшом каменном доме. Внезапно на крыльце раздались быстрые шаги, и в комнату вошли два офицера. Один из них подошёл к столу и представился:
- Я генерал Каппель.
Все собравшиеся вскочили со своих мест и бросилось к дверям. Кое-как их удалось задержать. Каппель сел, закурил папиросу и спокойно заговорил. Он начал с того, что поблагодарил земцев за то, что, взяв власть, они поддерживают порядок в городе, затем объяснил, что сейчас подходит армия и понятно, что управление переходит к военным властям. Генерал рассказал, в каком состоянии двигаются отходящие части, как в сибирские морозы они идут часто в старых шинелях, голодные, полуживые, везя с собой сотни тифозных и раненых. Он говорил просто и ясно, без громких фраз, но в тоне его голоса чувствовалась такая боль за этих людей, что в зале была мертвая тишина.
- Вы русские и те, кто в армии, тоже русские - а дальше думайте сами, - резюмировал он и, попрощавшись, уехал в штаб фронта.
На утро земцы явились к Каппелю с хлебом-солью и списком всего военного имущества, находящегося на складах, для передачи его армии. И пока штаб фронта стоял в Мариинске, все проходившие части были снабжены продуктами и теплой одеждой, в чем так они нуждались.
Ледяной Сибирский поход, в дни которого Владимир Оскарович стал Главнокомандующим разгромленной армии, является одной из самых страшных и потрясающих страниц Гражданской войны. Железная дорога была захвачена чехами, творившими невообразимые бесчинства. Полковник Вырыпаев вспоминал: «Как хозяева распоряжались они, отбирая паровозы у эшелонов с ранеными, а иногда и просто выбрасывая из вагонов этих раненых и эвакуировавшихся женщин и детей. Украшенные зелеными еловыми ветками их поезда вывозили не только чешские воинские части и военное имущество - в вагонах можно было видеть все, до пианино и мягкой мебели включительно - все, что удавалось достать предприимчивым "братьям" во встречающихся городах и станциях. А в эшелонах без паровозов или на снегу гибли тысячи русских раненых, женщин и детей. Описать эту страшную картину смогли бы классики русской литературы, как Л. Толстой, Тургенев или Гончаров, но мне лично пришлось видеть на каком-то полустанке три вагона-платформы, загруженных высоко трупами замерзших людей, сложенных как штабеля дров. Эти штабеля были связаны веревками, чтобы не развалились, и среди защитных форм погибших мелькали и женские платья и тела детей. А дальше нам приходилось также замечать около линии железной дороги и какие-то большие мешки, чем-то заполненные. В мешках мы находили замерзших русских женщин в легких платьях. Это были те русские женщины, которые связали свою судьбу с кем либо из чехов и которым они надоели. Несчастная женщина заталкивалась в мешок, завязывалась веревкой и выбрасывалась из вагона на снег. Всего не описать, но те из нас, кто видел это, не забудут никогда…»
Владимир Оскарович слал бесчисленные телеграммы чешским командирам, лично ездил к некоторым из них, но ничего не помогало. Теперь, кроме чисто военных вопросов, он вынужден был ещё помогать жертвам «братьев» чехов, которых нельзя было бросить на произвол судьбы. Бесчисленные обозы беженцев присоединялись к отступающей армии, делая её нелёгкий путь ещё более трудным и опасным. Из Нижнеудинска пришла телеграмма Верховного Правителя: чехи силой забрали два паровоза из его эшелонов, и он просил, чтобы Каппель повлиял на них, заставил прекратить эти бесчинства. Всякое выступление против чехов с оружием еще более ухудшило бы положение адмирала, а армию поставило бы в безвыходное положение - с востока появился бы чешский фронт, а с запада шли красные. Всю ночь Каппель мучительно пытался найти выход. Наутро он составил телеграмму:
«Генералу Сыровому, копия Верховному Правителю, Председателю совета министров, генералам Жанену и Ноксу, Владивосток Главнокомандующему японскими войсками генералу Оой, командирам 1-й Сибирской 2-й и 3-й армии, Командующим военных округов - Иркутского генералу Артемьеву, Приамурского генералу Розанову и Забайкальского атаману Семенову. Сейчас мною получено извещение, что вашим распоряжением об остановке движения всех русских эшелонов, задержан на станции Нижнеудинск поезд Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего всех русских армий с попыткой отобрать силой паровоз, причем у одного из его составов даже арестован начальник эшелона. Верховному Правителю и Верховному Главнокомандующему нанесен ряд оскорблений и угроз, и этим нанесено оскорбление всей Русской армии. Ваше распоряжение о непропуске русских эшелонов есть не что иное, как игнорирование интересов Русской армии, в силу чего она уже потеряла 120 составов с эвакуированными ранеными, больными, женами и детьми сражающихся на фронте офицеров и солдат. Русская армия, хотя и переживает в настоящее время испытания боевых неудач, но в ее рядах много честных и благородных офицеров и солдат, никогда не поступавшихся своей совестью, стоя не раз перед лицом смерти от большевицких пыток. Эти люди заслуживают общего уважения и такую армию и ее представителя оскорблять нельзя. Я, как Главнокомандующий армиями восточного фронта, требую от вас немедленного извинения перед Верховным Правителем и армией за нанесенное вами оскорбление и немедленного пропуска эшелонов Верховного Правителя и Председателя совета министров по назначению, а также отмены распоряжения об остановке русских эшелонов. Я не считаю себя в праве вовлекать измученный русский народ и его армию в новое испытание, но если вы, опираясь на штыки тех чехов, с которыми мы вместе выступали и, уважая друг друга, дрались в одних рядах во имя общей цели, решились нанести оскорбление Русской армии и ее Верховному Главнокомандующему, то я, как Главнокомандующий Русской армией, в защиту ее чести и достоинства требую от вас удовлетворения путем дуэли со мной. N 333. Главнокомандующий армиями восточного фронта, Генерального штаба генерал-лейтенант Капель».
- Навряд ли Сыровой примет вызов, - заметил кто-то из чинов штаба.
- Он офицер, он генерал - он трусом быть не может! – взорвался Каппель.
Инициативу Владимира Оскаровича поддержал атаман Семёнов, заявивший, что готов заменить генерала у барьера в случае, если дуэль окончится для него трагически. Но Сыровой так и не ответил на брошенный ему вызов.
Армия продолжала свой крестный путь. Её взоры были обращены к Красноярску, где измученных людей должен был ждать отдых. Страшным ударом грянула весть, что комендант города генерал Зиневич изменил и перешел на сторону красных. Из Красноярска шли подлые летучки, гласившие: «Братья, протянем друг другу руки, кончим кровопролитие, заживем мирной жизнью. Отдайте нам для справедливого народного суда проклятого тирана Колчака, приведите к нам ваших белобандитов, царских генералов, и советская власть не только забудет ваши невольные заблуждения, но и сумеет отблагодарить вас».
Чины штабы собрались в вагоне Каппеля. Главнокомандующий стоял спиной ко всем и смотрел в окно. Все взоры, как присутствовавших здесь, так и невидимые, всей армии, верящей в своего кумира, были обращены на него и ждали ответа, потому что «на него была вся надежда».
Наконец, генерал, лицо которого потемнело, отошёл от окна, сел и сказал негромко, но твёрдо:
- Идти вперед должны и будем. Красноярск не гибель, а одна из страниц борьбы. Скажу больше - это тяжелый экзамен, выдержат который только сильные и верные. Но они будут продолжать борьбу. Слабые отпадут - их нам не нужно. Крепкие пойдут со мной - и я спасу, или погибну с ними. Но, если это суждено, то я буду с войсками до конца и своей смертью среди них докажу им свою преданность. Сегодня будет написан приказ, в котором я скажу об обстановке, создавшейся благодаря измене. Этим приказом, кроме того, я разрешу всем колеблющимся и слабым оставить ряды армии и уйти в Красноярск, когда мы к нему подойдем. Тем, кто останется со мной, я в этом приказе скажу, что нас ожидает впереди только тяжелое и страшное, может быть гибель. Но если останется только горсть, я и ее поведу. Красноярск мы должны будем обойти. Наперерез нам будут, конечно, брошены красные части - мы прорвемся. Мы должны прорваться, - голос его зазвенел. - Вы поняли - мы должны прорваться!
Поручик Бржезовский, молодой адъютант Каппеля вскочил и воскликнул:
- Прорвемся! Обязательно прорвемся!
У самого Красноярска пришла телефонограмма от генерала-изменника Зиневича.
- Когда же вы наберетесь мужества и решитесь бросить эту никчемную войну? Давно пора выслать делегатов к советскому командованию для переговоров о мире.
- Если бы он был здесь! – задыхаясь, вымолвил Каппель, хватаясь за кобуру. Плечи его задрожали, но он взял себя в руки и продиктовал ответ:
- Вы, взбунтовавшиеся в тылу ради спасения собственной шкуры, готовы предать и продать своих братьев, борющихся за благо родины. И прежде, чем посылать делегатов для переговоров о мире, нужно иметь их согласие - захотят ли они мириться с поработителями России… - внезапно у генерала перехватило дыхание, и потемнело в глазах, он покачнулся, схватился за край стола и докончил: - С изменниками Родины я не разговариваю!
Красноярск был обойдён белыми стороной. Открылась последняя страница биографии генерала Каппеля. Поход по реке Кан. «Спускаясь по скалистому берегу Кана на его предательский лед, Каппель вел армию, спасая ее и приближаясь к гибели сам, - вспоминал А.А. Федорович. - То верхом, то ведя коня в поводу, он делил с армией ее труд и боль, армией, которая прорываясь в бесконечных стычках и боях, полуживая, шла за ним, потому что ее вел он. В туманном сорокаградусном морозе, как в бреду, шли люди, забывшие что такое теплая изба, спутавшие день с ночью, утолявшие голод горстью муки или куском мерзлого сырого мяса, отрубленного клинком, с обмороженными черными лицами, люди готовые каждую минуту схватить заржавевшую винтовку, страшные в своих разношенных валенках и уродливых разномастных шубах, удивленно озиравшиеся, если кругом было тихо и морозный воздух не резали пулеметные очереди и винтовочная трескотня - люди призраки, до идолопоклонения верящие в того, кто их вел.
А он, с каждым шагом приближавшийся к своему концу, худой, с покрытыми инеем бородой и усами, такой же голодный и промерзший, уставший еще более их, неумолимо требовал сам от себя только одного - спасти тех, кто пошел за ним, кто в него верит. Это стало его больной идеей, главным смыслом жизни, это заставляло двигаться вперед усталое тело, казаться бодрым, когда сами собой закрывались глаза, улыбаться и шутить, когда в душе была мучительная боль. И как древние полководцы или русские князья вели свои рати, возглавляя их, находясь впереди всех своих воинов, так шел этим проклятым путем впереди всех и Каппель…»
Редко можно встретить такую изумляющую самоотречённость, которая была свойственна Владимиру Оскаровичу. Достаточно сказать, что свои героические деяния на Волге, покрывшие его славой, он вершил, зная, что его семья находится в плену у красных. Детей при занятии генералом Пепеляевым Перми группе офицеров удалось спасти и вывезти в Иркутск, жена же была увезена каким-то комиссаром в Москву в качестве заложницы. Красные как-то намекнули, что если бы генерал Каппель ослабил свои удары по красным, то жена его могла бы быть освобождена. Владимир Оскарович ответил: «Расстреляйте жену, ибо она, как и я, считает для себя величайшей наградой на земле от Бога - это умереть за Родину. А вас я как бил, так и буду бить».
Денег у генерала практически не бывало, поскольку он расходовал их почти целиком на нужды своих бойцов и их родных. Полковник Вырыпаев, некоторое время занимавшийся личной перепиской Каппеля, вспоминал: «Большей частью это были письма о помощи от жен и родственников, потерявших связь с ушедшими в белой армии бойцами. И многим Каппель оказывал помощь из личных средств - получаемого им жалованья, которое он расходовал до копейки, никому не отказывая. Среди писем, я нашел письмо от его семьи, уехавшей в Иркутск. Она была зачислена на военный паек, получаемый в небольших размерах и переносила настоящую нужду. Писала мать жены генерала, которая присматривала за внучатами. Письмо было от 2-3-го ноября. Я составил телеграмму командующему Иркутским военным округом сделать распоряжение о выдаче семье генерала Каппеля десяти тысяч рублей и подал Каппелю на подпись. Он пришел в ужас и никак не хотел согласиться на такую большую сумму, не видя возможности в скором времени вернуть ее обратно. Пришлось уменьшить на половину и только тогда Каппель дал неохотно свою подпись. И это было при условии, что сибирские деньги были очень обесценены и простой гусь стоил сто рублей».
Такое самоотвержение и беспощадность к себе, в конечном итоге, и привело к трагической развязке на Кане. Всегда деливший все тяготы своих бойцов, Владимир Оскарович шёл по коварному руслу не замерзавшей местами реки, прокладывая путь идущим следом, и провалился в ледяную воду. Промокшие бурки отяжелели и через несколько минут покрылись пленкой льда и сжали ноги. О произошедшем генерал никому не сказал и продолжал идти, не показывая вида, а ноги коченели… До ближайшего селения было 70 вёрст. В какой-то момент, силы оставили Владимира Оскаровича, и он упал в снег. С трудом поднявшись с помощью подоспевших людей, генерал хрипло прошептал:
- Коня…
Но и в седле он продержался недолго. Вскоре Каппель склонился головой на гриву коня и стал падать. Уже без сознания его сняли с коня, положили на сани, укрыли шубами, шинелями, одеялами… Через несколько верст полозья саней провалились в глубокий снег и, попав в протекавшую под снегом воду, сразу примерзли ко льду. Оторвать их было невозможно. Несколько человек посадили Каппеля на коня, а сбоку его встал богатырского сложения доброволец верхом. Он охватил генерала за талию, чтобы тот не упал, и шагом двинулся с ним впереди растянувшейся ленты армии.
В селении Барга Каппеля внесли в теплую, большую избу, быстро сняли шубу и, с трудом разрезав, стащили примерзшие к ногам бурки. От колена до ступни ноги были белые и одеревенели. В избежание гангрены генералу ампутировали пятки и часть пальцев. Придя в себя через сутки, Владимир Оскарович тихо спросил:
- Доктор, почему так больно?
Узнав об операции, он на минуту задумался, а потом, приподнявшись на постели, приступил к организации порядка движения, вызывая к себе начальников частей и отдавая необходимые приказания. На другое утро, наладив движение и убедившись, что большая часть армии уже прошла Баргу, Каппель решил двинуться дальше и сам. В селении нашли большие удобные сани, в которые хотели уложить больного генерала. Услышав это, он удивленно взглянул на окружающих:
- Сани? Это напрасно - дайте мне коня.
Все переглянулись, думая, что он снова бредит, но, повысив голос, тоном строгого приказа Главнокомандующий повторил:
- Коня!
Сжавшего зубы от боли, бледного, худого генерала на руках вынесли во двор и посадили в седло. Он тронул коня и выехал на улицу - там тянулись части его армии и, преодолевая мучительную боль и общую слабость, Каппель выпрямился в седле и приложил руку в папахе. Лица бойцов осветились радостью, никто из них не подозревал, какие страдания испытывает их генерал, чтобы укрепить их дух, их веру. Это был последний парад умирающего Главнокомандующего.
Некогда Каппель завещал своим соратникам:
- Помните, друзья-добровольцы, вы - основа всего Белого движения.
Вы отмечены на служение Родины перстом Божиим.
А поэтому идите с поднятой головой и с открытой душой, с крестом в сердце, с винтовкой в руках тернистым крестным путем, который для вас может кончиться только двояко: или славной смертью на поле брани, или жизнью в неизреченной радости, в священном счастье - в златоглавой Матушке-Москве под звон сорока сороков.
До последнего вздоха все мысли Владимира Оскаровича были о России и армии. О ней были и последние слова его:
- Пусть войска знают, что я им предан был, что я любил их и своей смертью среди них доказал это.
Дополнение. О Русских Героях.
забытых и оболганных.
Атаман Семенов
www.rusidea.org/?a=25083010
Григорий Михайлович Семенов (13.09.1890-30.08.1946) – один из возглавителей Белой борьбы на Дальнем Востоке. Родился в Забайкалье в казачьей офицерской семье (бабушка с материнской стороны была бурятка).
Получив домашнее образование, в 1911 г. окончил казачье военное училище в Оренбурге в чине хорунжего с назначением на службу на границе с Монголией. Как владеющий местными языками (бурятским, монгольским, калмыцким) был послан в Монголию для производства маршрутной съемки. По окончании этой работы был оставлен в казачьей сотне, охранявшей российское консульство в Урге. Там Семенов близко сошелся с видными монгольскими деятелями. У Семенова учился военному делу кандидат в военные министры Монголии. По просьбе монголов, Семенов перевел на монгольский язык Устав казачьей строевой службы. С отделением Монголии от Китая, в декабре 1911 г. с взводом казаков взял под охрану китайского резидента, которому угрожала расправа от монгольской толпы, доставил его в российское консульство. В то же время Семенов лично разоружил китайский гарнизон Урги, чтобы не вызвать кровопролития между китайцами и монголами.
Во время Первой мiровой войны участвовал в боевых действиях в Польше, Восточной Прусии, на Карпатах, в Румынии, Бессарабии, на Кавказе, в Персии, прославившись дерзкими атаками и рейдами, спасавшими положение и обезпечившими общий успех русских войск. Он был награждён орденом св. Георгия 4-й степени (за то, что отбил захваченное неприятелем знамя своего полка и обоз Уссурийской бригады) и Георгиевским оружием (за то, что во главе казачьего разъезда первым ворвался в занятый немцами город Млава).
Командиром полка, в котором служил Семенов, был барон П.Н. Врангель, который в своих воспоминаниях дал своему подчиненному Семенову такую характеристику (быть может, что-то уже домысливая задним числом):
«Семёнов, природный забайкальский казак, плотный коренастый брюнет, с несколько бурятским типом лица, ко времени принятия мною полка, состоял полковым адъютантом и в этой должности прослужил при мне месяца четыре, после чего был назначен командиром сотни. Бойкий, толковый, с характерной казацкой смёткой, отличный строевик, храбрый, он умел быть весьма популярным среди казаков и офицеров…».
Причиной выдвижения Семенова в гражданской войне на Дальнем Востоке была его храбрость, настойчивая наступательная инициативность, практичность, знание местных языков, обширные политические связи и уж потом "неразборчивость в средствах". Далее мы увидим, что была и определенная разборчивость в выборе иностранных союзников Белого дела - именно с практической местной точки зрения...
Февральская революция застала Семенова на Персидском фронте командиром полка. Будучи монархистом, Семенов осудил свержение монархии, но шла война, и он считал своим долгом оставаться в армии, борясь с пораженческой пропагандой. Благодаря усилиям Семенова полк его сохранил дисциплину вопреки разрушительному "приказу № 1". Семенов даже заявил, что при отказе Временного правительства вернуть армии дисциплину, необходимо свергнуть его, но это предложение не нашло поддержки.
В мае 1917 г. Семенов подает рапорт о своем желании сформировать воинские части из монголов и бурят и привести их на фронт, чтобы «пробудить совесть русского солдата, у которого живым укором были бы эти инородцы, сражающиеся за русское дело». Временное правительство командирует Семенова в Забайкалье, назначает военным комиссаром Дальнего Востока, включая КВЖД. В конце августа Семенов поддержал выступление Корнилова, из-за чего Керенский приказал Семенову «вернуться в свою часть на фронт»; Семенов отказался, понимая, что это арест. В конце сентября 1917 г. есаул Семенов начал набор добровольцев как бурят и монгол, так и русских. Условием принятия в полк был отказ от революционных взглядов, а задачи полка Семеновым в условиях нараставшего хаоса уже замышлялись совсем иные: противостояние большевикам, шедшим к власти.
После Октябрьского переворота Семенов продолжил формирование полка, беря для этого деньги уже у Совдепа. То есть обманывая большевиков, поскольку он сразу же начал партизанскую борьбу против них в Забайкалье, в декабре провозгласил открытое восстание и установил контроль над станциями Даурия и Маньчжурия, разоружив местные пробольшевицки настроенные гарнизоны. Но пришлось отойти в Маньчжурию, где он малым отрядом подавил большевицкий гарнизон Харбина из 1500 человек, казнив главу большевицкого ревкома.
Из всех тогдашних возглавителей антибольшевицкой борьбы в Сибири Семенов выделялся независимостью от политики Антанты, и так как японцы соперничали с США в своих планах эксплуатации Дальнего Востока, местный вождь Семенов оказался для них наиболее подходящей политической фигурой. Поскольку японцы оказали политическую поддержку Семенову, росли слухи о его могучей армии, большевики объявили "Семеновский фронт", на волне этих слухов к Семенову стали отовсюду стекаться добровольцы, хотя "армия" его была крохотной. К началу января 1918 г. в его отряде было около 600 казаков, в середине января 1918 г. присоединился сербский отряд из 300 человек, передавший ему дополнительное вооружение.
Отношения Семенова с китайскими властями были сложными. С одной стороны, он отразил их попытки арестовать его, с другой стороны – предотвратил прорыв большевикой в Китай, разбив их на станции Борзя и захватив у них много военного снаряжения. Несмотря на отсутствие поддержки генерала Д.Л. Хорвата (управляющего КВЖД от имени России в Маньчжурии), к маю 1918 г. войска Семенова насчитывали около 7 тысяч бойцов: 3 конных полка, 2 пехотных, 2 офицерские роты, 14 орудий, 4 бронепоезда. Части формировались им в целях большей сплоченности и соревновательности по национальному принципу – отдельные части из русских, бурят, монгол, сербов, китайцев.
Уже в апреле 1918 г. он вновь совершил рейд против красных более чем на 200 верст в Забайкалье и подошел к Чите. Одновременно началось восстание забайкальского казачества против большевиков. Бои продолжались до июля, благодаря этому Семенов оттянул на себя большую часть красных войск в Сибири, чем обезпечил выступление в конце мая и успешное продвижение на запад Чехословацкого корпуса. 23 июня в Омске установилась власть Временного Сибирского правительства, которую Семенов признал, сохраняя однако самостоятельность во всех решениях, поскольку имел поддержку японцев, и неприязненно относился к Антанте, чье задание выполняли чехословаки – двигаться на фронт против немцев. Семенов не без оснований подозревал также, что большевики пользуются скрытой поддержкой из США, тогда как японцы были заинтересованы в создании зависимой от них антибольшевицкой русской республики на Дальнем Востоке, и это было предпочтительнее. В конце августа Семенов занял Читу и при помощи японцев установил контроль над всем Забайкальем.
Между тем авторитет Семенова в сибирском казачестве был неоспорим. Весной 1918 г. на Совещании Старших Начальников в Забайкалье Семенов был избран атаманом. Осенью на Войсковых Кругах он был избран Походным Атаманом Амурского и Уссурийского казачеств, Войсковым и Походным Атаманом Забайкальского казачьего войска.
Этот авторитет, полномочия полновластного забайкальского хозяина и недоверие к Антанте, как и честолюбие, помешали Семенову наладить должные отношения с адмиралом А.В. Колчаком. После установления 18 ноября 1918 г. власти Колчака как Верховного правителя и Главнокомандующего всеми белыми армиями Семенов отказался подчиниться Колчаку и выдвинул своего кандидата — атамана оренбургских казаков А.И. Дутова. Дутов пытался примирить их, но поначалу безрезультатно. Семенов был отрешен Колчаком от всех должностей и предан суду за неповиновение и якобы конфискацию военных грузов. Но примирение было все же достигнуто в начале 1919 г., когда выяснилось, что грузы он не конфисковывал. Семенов признал власть Верховного Правителя, был восстановлен им в правах, произведен в генерал-лейтенанты, утвержден в звании Походного Атамана Дальневосточных Казачьих войск и назначен Командующим войсками Читинского Военного округа.
В октябре 1919 г. Семенов был назначен военным губернатором Забайкальской области и помощником Главнокомандующего вооруженными силами Дальнего Востока и Иркутского Военного округа. На подконтрольных территориях Семенов установил военную диктатуру с реставрацией дофевральских порядков (в частности, возвращал прежним собственниками конфискованные земли и предприятия). Задачей Белого движения считал спасение русской государственности путем восстановления в России власти династии Романовых – и это была еще одна причина разногласий с подконтрольными Антанте белыми вождями, которые не могли провозгласить эту цель так же открыто.
Когда в ходе отступления белых чехословаки задержали Колчака, пытавшегося помешать их ограблению Белой армии, Семенов направил для его освобождения 2 полка пехоты и 3 бронепоезда, но их предательски разоружили восставшие эсеры, действовашие уже на стороне красных. 27 декабря 1919 г. Семенов открыто обвинил представителя Антанты генерала Жанена в поддержке большевиков и вызвал его на дуэль, Жанен отмолчался. Семенов пригрозил атакой на чехословацкий поезд в случае невыдачи ими Колчака, но возможностей для этого уже не оставалось. По решению Антанты, командование Чехословацким корпусом было передало 6 января 1920 г. Иркутскому большевицко-левоэсеровскому Политцентру, которому Жанен выдал и адмирала Колчака. 7 февраля 1920 г. Колчак был расстрелян Иркутским ревкомом.
Последним указом адмирала Колчака от 4 января 1920 г. Семенову была передана вся полнота военной и гражданской власти как Верховного Правителя Сибири. Это говорит о том, что при всех разногласиях с Семеновым Колчак считал его взгляды и политику наиболее подходящими для Белого дела в Сибири. С отходом в Забайкалье в результате Ледяного похода остатков армии генерала В.О. Каппеля (около 20 тысяч изможденных и больных бойцов) Семенов объединил командование над ними и своими войсками. Но наступление красных при попустительстве Антанты, заключившей с ними тайный союз, было неудержимо. И в европейской части России последний оплот белых был подавлен в Крыму. В ноябре того же 1920 г. и войска Семенова потерпели окончательное поражение в Забайкалье и отступили в нейтральную зону на границе Китая и Приморья.
Политическая стратегия продолжения Белой борьбы теперь заключалась в попытке создания хотя бы осколка Русской государственности на Дальнем Востоке. Следует отметить, что в ходе отступления белых из Сибири Семенову досталась часть золотого запаса Российской империи, захваченного белыми в Казани. Деньги придавали Семенову уверенность в выполнимости этой задачи и не в последнюю очередь поэтому японцы поддерживали его оружием и на этом этапе: оно щедро оплачивалось. После образования "буферной" Дальневосточной республики в апреле 1920 г. Семенов вступил с этой целью в переговоры с Приморским Правительством об объединении Забайкалья с Приморьем, но Приморье не желало конфликтовать с советским правительством и фактически контролировалось им. (Поэтому соратник Семенова барон Унгерн считал более реальной для сбора сил и продолжения борьбы территорию Монголии.)
Из Китая Семенов продолжал попытки участвовать в событиях 1921–1922 гг. в Приморье в опоре на японскую поддержку. Он стал одним из инициаторов антисоветского переворота в мае 1921 г. во Владивостоке, но утвердиться у власти ему не удалось. Слишком тесные связи Семенова с японцами и строптивость не способствовали его авторитету и давали козыри конкурентам.
Летом 1921 г. Семенов ищет возможность для перевода своих сил в Монголию для соединения с Унгерном, но это можно было только с боями, на что сил не имелось. 24 сентября 1921 г. он уехал в Шанхай, где перешел на нелегальное существование, так как китайские власти хотели его арестовать как соратника Унгерна, действовавшего против китайцев в Монголии. Наступили трудные времена... Япония отказалась принять Семенова. На него было организовано большевиками несколько покушений. Его попытки в поездках по мiру организовать антибольшевицкий «Интернационал» успехом не увенчались. В Канаде и США он подвергся судебному разбирательству за якобы проводившиеся расстрелы американских солдат. Выяснилось, что расстреляны были американцы, перешедшие к красным; к счастью, на этом дело закрыли.
После восстановления монархической Белой власти в Приморье 26 мая 1922 г. Семенов вернулся в Китай, пытаясь также участвовать в русской политической жизни во Владивостоке, но неудачно – опять-таки из-за личных претензий на власть. Этот последний полугодовой период Белой борьбы на Дальнем Востоке проходил уже под безспорным авторитетом Правителя края генерала М.К. Дитерихса, утвержденного Приамурским Земским Собором.
Живя затем в Корее, Китае, Японии (с 1925 г. японцы разрешили проживание без занятия политикой), Семенов не прекращал борьбы с большевицким режимом, но опять-таки не проявляя готовности активно влиться в общеэмигрантскую деятельность Русского Обще-Воинского Союза, а развивая свои прежние планы создания на территории советского Забайкалья и Приморья самостоятельного Русского государства под протекторатом Японии; одно время он надеялся на сорудничество с Чанкайши, подавившим коммунистическую революцию в Китае.
Эти надежды оживились после оккупации Маньчжурии японцами в 1932 г., с которыми большая часть русской эмиграции связывала надежды на создание государства Маньчжу-диго при русском участии (провозглашено 1 марта 1932 г.). Главные деятели эмиграции - Семенов, Дитерихс (руководитель Дальневосточного отдела РОВСа), Хорват - выразили поддержку японского правительства, которое вскоре вступило в "Антикоминтерновский пакт". Семенов был вызван к начальнику 2-го отдела штаба Квантунской армии полковнику Исимуре, который предложил атаману готовить вооруженные силы из русских эмигрантов на случай возможной войны против СССР. При участии Семенова было создано "Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи (БРЭМ)" - тогда на основе КВЖД там возникло подобие русского государства, но после войны оно было раздавлено китайскими коммунистами. Атаман Семенов написал мемуары "О себе. Воспоминания, мысли и выводы" (1938).
В сентябре 1945 г. он был захвачен СМЕРШем в Маньчжурии и по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР повешен как «враг советского народа и активный пособник японских агрессоров». Его дети также были репрессированы: сын Вячеслав и дочери Татьяна, Елизавета и Елена получили по 25 лет лагерей, сын Михаил был убит при этапировании. В 1994 г. в отношении Г.М. Семенова Военная коллегия Верховного Суда РФ пересматривала уголовное дело: приговор оставлен в силе, а подсудимый признан не подлежащим реабилитации, как и его казненные соратники.
+ + +
«МЫ ДАВАЛИ ПРИСЯГУ ВЕРЕ, ЦАРЮ И ОТЕЧЕСТВУ...»
(Дочь легендарного атамана Г.М. Семёнова об аресте отца)
www.rv.ru/content.php3?id=8272
95 лет назад, 11 ноября 1914 года, хорунжий 1-го Нерчинского полка Забайкальского казачьего войска Григорий Семёнов совершил подвиг - спас полковое знамя, за что был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени. 2 декабря того же года он с разъездом силою 11 казаков снял германскую заставу, взяв в плен 65 баварских пехотинцев, - награждён Георгиевским оружием.
Биография Григория Михайловича Семёнова известна во многих подробностях. Но советская «мифология» оставила нам несколько разных версий, описывающих его арест в 1945 году в Китае. Вне всякого сомнения, достоверен опубликованный в московской газете «Труд» (2001, 25 апреля) рассказ младшей дочери атамана Елизаветы Григорьевны Явцевой (урождённой Семёновой), которая присутствовала при аресте, запомнившемся ей на всю жизнь.
В октябре 1919 г. походный атаман Дальневосточных казачьих войск, войсковой атаман Забайкальского казачьего войска генерал-майор Семенов был назначен военным губернатором Забайкальской области и помощником Главнокомандующего вооруженными силами Дальнего Востока и Иркутского военного округа. На подконтрольных территориях Семенов установил военную диктатуру с реставрацией имперских порядков. Задачей Белого движения считал спасение русской государственности путем восстановления в России власти Династии Романовых - и это была еще одна причина его разногласий с подконтрольными Антанте белыми вождями, которые не могли провозгласить эту цель так же открыто.
Когда в ходе отступления белых чехословаки задержали Верховного Правителя России адмирала А.В. Колчака, пытавшегося помешать ограблению ими Белой армии, атаман Семенов направил для его освобождения 2 пехотных полка и 3 бронепоезда, но их предательски разоружили восставшие эсеры, действовавшие уже на стороне красных. 27 декабря 1919 г. Семенов открыто обвинил представителя Антанты французского генерала Жанена в поддержке большевиков и вызвал его на дуэль, последний отмолчался. Атаман пригрозил атакой на чехословацкий поезд в случае невыдачи ими Колчака, но возможностей для этого уже не оставалось. По решению Антанты командование Чехословацким корпусом было передано 6 января 1920 года Иркутскому большевистско-левоэсеровскому политцентру, которому Жанен выдал адмирала Колчака. 7 февраля 1920 г. Колчак был расстрелян Иркутским ревкомом.
Последним указом Колчака от 4 января 1920 года Семенову была передана власть в Сибири. Это говорит о том, что при всех разногласиях с Семеновым Верховный Правитель считал его взгляды и политику наиболее подходящими для Белого дела. С отходом в Забайкалье остатков Армии Генерального штаба генерал-лейтенанта В.О. Каппеля (около 20 тысяч изможденных и больных офицеров, солдат и казаков) Семенов объединил командование над ними и своими войсками.
«Указ Верховного Правителя. 4-го января 1920 года, г. Нижне-Удинск.
Ввиду предрешения мною вопроса о передаче ВЕРХОВНОЙ ВСЕРОССИЙСКОЙ власти Главнокомандующему Вооруженными силами Юга РОССИИ, генерал-лейтенанту Деникину, впредь до получения его указаний, в целях сохранения на нашей РОССИЙСКОЙ Восточной Окраине оплота Государственности на началах неразрывного единства со всей РОССИЕЙ:
- Предоставляю Главнокомандующему Вооруженными силами Дальнего Востока и Иркутского Военного Округа генерал-лейтенанту Атаману СЕМЕНОВУ всю полноту военной и гражданской власти на всей территории РОССИЙСКОЙ Восточной Окраины, объединенной РОССИЙСКОЙ ВЕРХОВНОЙ властью.
- Поручаю генерал-лейтенанту Атаману СЕМЕНОВУ образовать органы Государственного Управления в пределах распространения его полноты власти.
Верховный Правитель Адмирал Колчак, Председатель Совета Министров В. Пепеляев, Директор Канцелярии Верховного Правителя генерал-майор Мартьянов».
Е.Г. Явцева рассказывает:
«В начале августа 1945 г. нам стало известно из средств местной массовой информации, что советские войска перешли границу и движутся в глубь Маньчжурии. В Дайрен войска пришли 31 августа или 1 сентября, точно не знаю, но навсегда запомнила, что задолго до них, а именно - 22 августа на аэродроме между нашим поселком и Дайреном высадился специальный десант. Это случилось так.
Во второй половине дня в небе низко пролетели и повернули в сторону аэродрома несколько самолетов с советскими опознавательными знаками. Примерно через два - два с половиной часа к нашему дому подъехал автомобиль. Из него вышли пять человек. Один из них был штатский - шофер советского консульства (мы его знали), четверо - военные, офицеры. Трое были вооружены автоматами, причем держали их наизготовку, а четвертый, майор, был с револьвером (или пистолетом) в руке.
В это время сестра Тата (Татьяна), я и наш трехлетний племянник Гриша гуляли в саду перед домом, недалеко от ворот, всегда настежь открытых. А отец с нашим братом-инвалидом Мишей сидели в тени на открытой галерее, опоясывающей дом по второму этажу. День был жаркий, я даже помню, что отец тогда был в шортах и белой футболке. Мы с сестрой, увидев военных, сразу замерли на месте, а они быстро подошли к нам, спросили строго и громко: «Где ваш отец?». Отец, видимо, все видел и вопрос услышал. Он подошел к перилам и тоже громко ответил: «Я здесь, господа офицеры!». И тут же отец велел нам проводить военных в дом.
Мы с Татой открыли парадную дверь и, как полагается, предложили офицерам войти. Но они в ответ резко и строго приказали: «Входите первыми!» - и продолжали держать автоматы наготове. Мы провели «гостей» в гостиную, где их уже ожидали отец и его старый друг, соратник по Первой мировой и Гражданской - генерал-майор Е.Д. Жуковский (он всегда жил в нашей семье на правах близкого друга отца). Настороженно оглядываясь вокруг и все время держа автоматы наготове, военные вошли в гостиную.
Убедившись в том, что никакой засады нет и что никто им не оказывает сопротивления, офицеры по приглашению отца сели и положили автоматы на колени. После этого мы с Татой вышли.
Наш брат Миша был старше нас (ему было в то время 22 года, моей сестре Тате - 17, а мне - 15 лет), он хорошо понимал, зачем пришли офицеры, и в нескольких словах все объяснил нам. Встревоженные, мы, конечно, уже были не в состоянии далеко отойти - стояли все трое поблизости у открытых дверей и прислушивались к тому, что происходит в гостиной. А там шла беседа на вполне ровных и мирных тонах, никто даже голоса не повышал. По отдельным словам и фразам мы могли понять, что разговор шел то о Второй мировой войне, то о Первой (и та, и другая - с Германией; и царские, и, наверное, советские офицеры прошли через фронт).
Беседовали очень долго. Уже вечерело. Гостиная, где они сидели, через арку переходила в столовую. По заведенному порядку, когда наступило время, к отцу подошел наш повар и спросил, можно ли подавать ужин. Прежде чем ответить, отец, по закону гостеприимства, предложил «гостям» отужинать. Те охотно согласились. Потом и нас позвали.
Ужинали все вместе. За большим нашим столом кроме приезжих-военных сидели и мы все: отец, Е.Д. Жуковский, наш брат Миша, мы с Татой и маленький внук отца - сын нашей старшей сестры Елены - Гриша (Елена была замужем, жила в Харбине, а сына привезла к нам на лето). Ужин был весьма скромный, какими были трапезы у всех в те военные времена. Ну и, конечно, никакого вина не было и в помине.
Я думаю, нет нужды объяснять, что все мы пережили в тот день - драматичность события очевидна. Поэтому все происходившее врезалось в память, все помнится так, будто было вчера.
За столом сидели долго, пили чай, беседовали. Когда все закончилось, кто-то из военных спросил: «Ну а каких же убеждений вы, господа, придерживаетесь сейчас?» Не ручаюсь за дословность, но отец и Жуковский единодушно ответили примерно следующее: «Все тех же, что и в Гражданскую войну, - за которые у вас расстреливают. Мы - русские офицеры, мы давали присягу вере, Царю и Отечеству и ей, этой присяге, остались верны - революцию не приняли и боролись с большевизмом до последней возможности...»
Вскоре после этого майор (наверное, он был там главным) заявил, что им пора ехать и что отец должен поехать с ними. Мы поняли, что отец арестован. Миша, наш брат, помнится, как-то держался, а мы с Татой заплакали. Майор, увидев, что мы плачем, неожиданно стал успокаивать нас: «Не надо плакать, я вам еще привезу вашего папу, через несколько дней привезу...»
Отца офицеры увезли с собой, а Жуковского оставили, почему-то не арестовали в тот раз (хотя он тоже было засобирался).
Мы верили и не верили майору. Но на четвертый день рано утром увидели, что к нашему дому подъехал автомобиль. За рулем был тот самый майор, а рядом с ним наш отец. Больше никого с ними не было. Майор выполнил свое обещание - привез отца. И я до сих пор не понимаю и удивляюсь: зачем, почему он это сделал? Какими чувствами или соображениями он был движим?
Как бы то ни было, но весь этот день отец провел с нами. Мы помогли ему собрать необходимые вещи - смену белья, одежды и прочие мелочи. Вместе с нами все время находился и майор. Пока мы все собирали, он с интересом осматривал кабинет отца. Там был портрет последнего русского императора - Николая II и висела красивая икона Св. Георгия Победоносца. На комоде лежала главная награда царя, гордость отца - именное Золотое Георгиевское оружие (шашка). А рядом с шашкой была шкатулка - в ней хранились остальные четырнадцать боевых наград за ту, Первую мировую войну. Тут же, на комоде, всегда стояла скромная фотография матери отца - нашей бабушки и лежал небольшой выцветший мешочек - кисет с горстью русской земли.
Потом мы все обедали, а после обеда перешли в гостиную. Майор увидел там открытое пианино, спросил, кто из нас играет, и когда все указали на меня, попросил сыграть что-нибудь... Наверное, ноты были открыты на странице, где была «Баркарола» Чайковского, потому что я хорошо помню, что сыграла именно «Баркаролу». Майор очень лестно отозвался о моей игре. И дальнейшие слова майора я тоже хорошо запомнила. Он сказал: «Вот переедете в Советский Союз и там завершите свое музыкальное образование - консерваторий там много. И не тревожьтесь - у нас в СССР по нашей сталинской конституции дети за отца не отвечают».
Вполне возможно, что майор говорил искренне. Но увы!.. Через два года и одиннадцать месяцев (24 июля 1948 г.) мы, три сестры - Елена, Татьяна и я - были арестованы, увезены в Союз, в так называемые «внутренние тюрьмы КГБ» (тогда - МГБ), а потом в Сибирь, в сталинские лагеря. Братьев наших, Вячеслава и Михаила, забрали вслед за отцом в том же 1945 году. Всем нам, детям атамана Семенова, «дали» по 25 лет. Кроме Михаила - инвалида с детства. Его расстреляли в Уссурийске 18 марта 1947 года.
На этом наше свидание с отцом еще не закончилось. Наш дом был расположен примерно в трехстах метрах от моря. Не знаю по чьему предложению, но отец и майор сходили туда вдвоем ближе к вечеру. Ходили недолго - искупались и вернулись.
А потом еще был вечерний чай. Отец чувствовал приближение расставания, его внутренняя тревога передавалась и нам. Это была последняя трапеза отца в своем доме в кругу семьи. После чая майор обратился к отцу по имени-отчеству и сказал, что пора ехать. Отец энергично встал из-за стола. Мы все перешли в гостиную, по русскому обычаю присели на дорогу и помолчали. Затем отец взял небольшой свой чемоданчик, и мы двинулись к выходу.
...Мы подошли к машине, стоявшей у ворот. Отец поставил чемоданчик в машину и повернулся к нам. А майор закурил и, наверное, сочувствуя, понимая напряженность момента, деликатно отошел в сторону. Отец нас по очереди перекрестил, поцеловал каждого и сказал прощальные слова. Он произнес их один раз, а у меня они всю жизнь звучат в ушах. Вот его слова: «Прощайте, дети... Я лишил вас Родины, а теперь вот возвращаю. Наверное, ценой своей жизни. Я был всегда противником большевизма, но всегда оставался русским. Я любил Россию и русским умру. А был я прав или не прав - покажет время. Живите честно. Если не сможете, не будете в силах делать добро людям, то хоть не творите зла. Живите по-христиански. Ну, прощайте...»
Потом он отвернулся, быстро сел в машину. Майор посмотрел на нас, кивнул нам, прощаясь, сел за руль - и они тронулись в путь. Больше мы отца не видели никогда. О его трагической кончине мы узнали только из газет».
Для нас, живущих в начале XXI столетия, важны два вопроса, освещенных в этом сюжете: за что воевал с большевиками забайкальский атаман и как вёл себя Герой Второй Отечественной (Первой мировой) войны, генерал-лейтенант Г.М. Семёнов во время и после ареста, перед лицом смертельной опасности. Незаурядная личность атамана Семёнова вошла в Историю. Память о нём живёт в современниках, а забайкальские казаки до сих пор называют себя семёновцами.
По поручению потомков оренбургских, уральских, сибирских, семиреченских, енисейских, забайкальских, амурских казаков, проживающих в Ново-Николаевской губернии (Новосибирской области), публикацию подготовили И. Клепов, А. Оборкин, сибирские казаки.
