В Родительские субботы православный человек, входя в Божий храм и принося свои духовные жертвы Господу, вступает в существенное единство веры и любви с почившими от века сродниками, восстанавливает оборванную нить единения «века нынешнего и века минувшего», становится законным преемником боевой славы предков, наследником их завоеваний на благо Отчизны.
Читатель!
Представь себе, как Великий князь Димитрий, едва пришедший в себя после тяжких ранений, полученных им на поле Куликовом в сражении, возвращался в родные пределы Москвы.
Первым его побуждением было, превозмогая боль и усталость, посетить монастырь верного своего наставника — игумена Сергия, в далёких радонежских урочищах молившегося о победе русского воинства. Печальную весть должен был сообщить князь духовному отцу о славной кончине воинов Осляби и Пересвета, скрывавших под кольчугами схимническую одежду... Но святой Авва, казалось, уже всё знал, по духу премудрости и разумения, почивавшему на нём. Тогда-то в деревянном храме Живоначальной Троицы впервые вознесена была молитва святого князя и преподобного Игумена о воинах, живот свой положивших «за друга своя» на поле Куликовом...
Слова заупокойных прошений, обращённых ко Всемилостивому Спасу, Который взирал со святой иконы на молящихся, восходили к Престолу Судии живых и мертвых и насыщали сердца воинов и иноков тихой отрадой и благодатным миром. Время отступило, раскрыв над главами братии полог вечности... «Со святыми упокой души усопших раб Твоих, боляр, воинов, за Русь Святую убиенных, идеже несть болезнь, печаль и воздыхание, но жизнь безконеч-ная...» Преклонив главу, благоверный Димитрий тихо произносил имя за именем новопреставленных своих соратников, словно перебирая лестовку и слагая их имена в сокровищницу памяти, как драгоценные каменья...
Кадило в руках преподобного Сергия мерно покачивалось, а благоуханный запах ладана, струясь, подымался горе, унося с собой безчисленные имена героев, не пощадивших живота своего... Так впервые была совершена Родительская Димитриевская суббота, которая, по благословению преподобного Радонежского игумена и решению святого князя Димитрия Донского, и поныне ежегодно празднуется перед днём памяти святого великомученика Димитрия Солунского.
Дай Бог, чтобы наше подрастающее поколение не было лишено этого чудного дара, не лишило себя возможности и счастья молиться в Родительские дни об усопших воинах и всех от века почивших православных христианах! Подобное поминовение, совершаемое не устами и перстами, но по внутренней потребности, свершает чудное изменение в сердцах молящихся. Мы начинаем отчётливо осознавать величие подвига тех, кто обагрил своей христианской кровью Русскую землю...
Мужество, боевой дух, умение смотреть в глаза смерти и преодолевать внушаемый ею инстинктивный страх, господствовать над низшими силами натуры, самопожертвование — вот визитная карточка воина Христова!
Внимательная и благоговейная молитва о павших на поле брани позволяет нам осознавать кратость земного бытия, ценить каждое мгновение жизни, дарованной нам на покаяние и примирение с Богом.
В Родительские субботы православный человек, входа в Божий храм и принося свои духовные жертвы Господу, вступает в существенное единство веры и любви с почившими от века сродниками, восстанавливает оборванную нить единения «века нынешнего и века минувшего», становится законным преемником боевой славы предков, наследником их завоеваний на благо Отчизны. Наконец, поминая наших усопших воинов, мы обретаем в сердцах дух Воскресшего из мертвых Христа Спасителя... Наши души живо предчувствуют тот ведомый Богу час, когда «гробы отверзутся» — и мы узрим, лицом к лицу, наших почивших сродников. Через Церковь-Мать мы вступим в таинственное общение с ними, единым сердцем и устами славя победителя смерти Христа!
По завещанию святого благоверного князя Димитрия Донского Родительская суббота празднуется в Русской Церкви в преддверии 26 октября по старому стилю (8 ноября по новому).
Всякий раз, совершая панихиду по героям Отечества, Церковь влагает в наши уста пронизанные верой и любовию слова:
«... души их во благих водворятся, и память их в род и род...»
...Панихида отошла...
Святой князь, припав в последний раз к благословляющей деснице преподобного Сергия, поклонился ему земно и направил стопы к своему боевому коню, ожидавшему хозяина вне стен обители...
Мало-помалу всадники скрылись из виду, а Радонежский игумен ещё долго смотрел им вслед с едва слышной на устах молитвой: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, Богородицею помилуй нас!..»
Догорели последние лучи заходящего солнца. На монастырь спускались сумерки...
Но молитвенный подвиг иноков не прекращался. В храме зажигали свечи к ночной службе...
7-ого ноября разномастные наследники большевицкой кодлы каждый год выходят на улицы наших Русских городов, чтобы с ликованием встретить одну из самых трагических дат в Отечественной истории – день красного жидо-большевицкого переворота, приведшего к установлению кровавой тирании, в течение нескольких десятилетий терзавшей Святую Русь.
Реки крови пролились по нашей родной земле… Вряд ли когда-нибудь удастся подсчитать количество тех жертв, которые были умучены красными безбожниками за противление их кощунственным действиям: разорению святынь, надругательству над многовековыми устоями нашей Отчизны, уничтожению и насильственной высылке лучших представителей Русского общества.
У всех здравомыслящих людей навсегда останутся в памяти события тех лет… Русский народ отступил от Государя и окунулся в пучину греха, приведшую к диктатуре безбожия, к таким гонениям на Церковь, аналогов которых не знает история нового времени.
Ныне многие защищают современных коммунистов, что, де мол, все ужасы репрессий в прошлом, современные же красные тех методов не одобряют, что все мы должны стремиться к единству, да, вообщем, и в СССР жилось неплохо – ведь голодным никто не был… Однако же, что общего может быть у Света с тьмой? Ныне в наш апостасийный век принято слишком быстро забывать об истинной сущности событий тех кровавых лет, а ведь современные совки с не меньшим рвением продолжают славить идола революции и защищать идеи своего вождя ВИЛа, не раз после прихода к власти твердившего о «великорусском шовинизме» и о «России, как тюрьме народов».
Суть же большевизма преступна… Что бы ни говорили современные «примирители», подобные поступки невозможно простить, ибо богоборчеству не может быть прощения - хула на Духа Святого не простится ни в этом, ни в будущем веке!..
Лишь возвращение к исконным ценностям Святой Руси способно спасти нашу многострадальную Отчизну. Русский народ только тогда восстановит своё естество, когда обратится к исконной Вере – Святоотеческому Православию и осмыслит всю греховность случившегося в феврале 1917г. отступления от Государя, приведшего к убиению его жидо-большевиками.
Бог поругаем не бывает! Вечная память всем жертвам большевицкого террора, их стояние в Истине и непримиримости ко греху навсегда останется в наших сердцах… Выше Белое знамя!
Олег Филатчев,
информационная служба братства,
07.11.09г.
По подсчету профессора-эмигранта И.А. Курганова, с 1917 по 1953 гг. Россия потеряла от большевицких репрессий 66 миллионов человек. Общая же цифра потерь населения (от войн, падения рождаемости и др.) составили 110 миллионов человек (И. Курганов. "Три цифры").
В "Повести временных лет" еще в ХII в. по другому поводу было сказано, но теперь, 900 лет спустя, звучит с еще большим основанием: «Да никто не дерзнет сказать, что ненавидимы Богом! Да не будет!
Ибо кого так любит Бог, как нас возлюбил?
Кого почтил Он, как нас прославил и превознес?
Никого! Поэтому ведь и сильнее разгневался на нас, что больше всех почтены были и более всех совершили грехи. Ибо больше всех просвещены были, зная волю Владычную, и, презрев ее, как подобает, больше других наказаны».
Кому много дано, с того больше и спрашивается. И тут важно не количество грехов, а то, против какой высокой святыни православного призвания был нами допущен грех.
Российская трагедия ХХ в. – плата за отход от замысла Божия о нас как об Удерживающем – и должна была проявиться в безудержном разгуле сил зла. Сейчас главное – осмыслить происшедшее с нами в ХХ в. и, по примеру благочестивых предков, покаяться за содеянное, вернувшись к Богу с чистой душой.
Народоволец Лев Дейч писал по поводу погрома в Одессе в 1881 году: "Погром заставил меня почувствовать исключительно угнетённое положение моих единомышленников, но с другой стороны всё же я допускал, что они отчасти сами виноваты во враждебном к ним отношении, благодаря своему стремлению к лёгкой наживе и избеганию тяжёлого физического труда"
(Как это можно: избегать тяжёлого труда, стремиться к лёгкой наживе и одновременно находиться в исключительно угнетённом положении? - ред.). Как видим, даже борцы за "лучшее будущее человечества" признавали, что на пустом месте погромы не возникают.
Народ был возмущён пропагандой насилия, к которому призывали еврейские революционеры, впрочем, как и революционеры вообще. Народ возмущался клеветой на Русского Царя, на свою русскую власть, на Святую Церковь и священников. Возмущался той клеветой, которая составляет суть революции. Без такой клеветы, без призывов к насилию о революции не могло быть и речи. Могла ли такая пропаганда не раздражать русского человека?
Ведь все эти дейчи занимались пропагандой всероссийского погрома!
Сам Лев Дейч с фанатизмом "преобразователя Вселенной" сообщает, что его пропаганда "наисовершеннейшего строя оказалась безрезультатной мои доводы разбивались о неприступную стену вековых предрассудков".
Чтобы разбить эту стену и вызвать кровопролитие во чтобы то ни стало, львам дейчам приходилось прибегать к откровенной лжи. Подложными царскими грамотами они сообщали крестьянам от имени Царя, что теперь можно грабить помещиков. Так стравливали крестьян с властью, чтобы наслаждаться "кровавым воскресеньем", когда войска вынуждены были для защиты поместий стрелять в поверивших провокаторам крестьян.
Удивительно, что даже лидер сионизма Жаботинский упрекал в погромах самих евреев.
На 3-м съезде сионистов в 1906 году в Гельсингфорсе он обвинил в провоцировании еврейских погромов еврейских социалистов. На этом же съезде была принята резолюция, одобряющая убийства еврейскими боевиками русских людей, защищающих Отечество, Престол и Алтарь. Кроме этого, было принято решение о расчленении России на автономные национальные образования, о разрушении исторического строя Империи, отстранении русских от управления страной.
Жаботинский и поставил вопрос: почему еврейские националисты-сионисты берут на себя задачу переделывать чужие страны?
Кто их уполномочил навязывать другим народам свои политические догмы?
Известный меньшевик Цедербаум-Мартов справедливо охарактеризовал погромы не как еврейские, а как "контрреволюционные". И заявил, что именно они помешали в 1905 году захватить социалистам власть в стране.
Таким образом, мнение правительства, черносотенцев и даже сионистов с народниками совпали по вопросу причин погромов. Свидетельств такого единственного правильного взгляда множество. Даже "великий пролетарский писатель", известный либерал М.Горький, писал: "Причина антисемитизма в России" это нетактичность большевиков-евреев, которые взялись осквернять святыни русского народа." (Эрде. Максим: Горький и интеллигенция". М. 1923).
Но самое любопытное заключается в том, что в организации антиеврейских погромов были заинтересованы сами господа-революционеры, страстные поклонники кровопролитий и провокаций, тонкие мастера лжи и цинизма. Даже еврейский историк Юлий Гессен пишет, что имеются сведения об участии в подготовке погромов партии "Народная воля":
"Предполагалось, что еврейские погромы приучат народ к революционным действиям, что движение, которое легче всего было направить против евреев, в своем дальнейшем развитии обрушится на дворян и чиновников. В соответствии с этим были приготовлены прокламации, призывающие к нападению на евреев." ("История еврейского народа в России", стр. 218).
В организации этих погромов были заинтересованы те, кто готовил всероссийский погром, осуществляемый и поныне. И уж никак не царизм и русские монархисты. Патриархальному царизму и Православному совестливому черносотенству такое и в голову не могло прийти.
Нельзя запрещать человеку изучать исторические события и иметь суждение, на них основанное. Может, не обязательно все неудобные апостолам семитизма факты прятать в спецхраны и при каждом удобном случае вопить об угрозе "русского фашизма"?
Тем более тогда, когда этот самый фашизм осуществляется успешным образом демократическими крикунами в отношении русского народа. Впрочем, хорошо известно, что преступникам выгодно проецировать преступные замыслы на своих политических противников. Отняли у русских страну, обрекли на голод, вымирание, подчинили себе органы пропаганды, систему управления, а говорят при этом о "русском фашизме".
Но всё это, конечно, не без русских предателей в рядах семитической революции. И в этом главная трагедия нашего народа...
Но сейчас речь не о нациях, а об определяющих их судьбу доктринах, тех, что творят историю, когда овладевают массами... А семитизм овладел русскими умами немногим меньше, чем умами других народов. И это является причиной перманентной революции от 17 года по наши дни. Революции сексуальные, культурные, политические, экономические, научные и прочие, реформы, перестройки, ускорения, углубления, бессчётное число всевозможных "измов". Это и есть образ беспочвенности во имя рая на земле, насаждаемый иудаизмом, о чём и писал в свое время И.М.Бикерман.
В масонских ложах, призванных осуществлять идеалы иудаизма, на протяжении веков вызрели многие идеи политической практики сегодняшнего дня. Исключительно для того, чтобы установить "наисовершеннейший строй" на земле.
Одна из этих идей - разрезать Россию на национальные автономии. "Право народов"..?
Сионисты, масоны и революционеры, жаждущие расчленить Россию, на словах желают осчастливить другие народы за счет русского.
В результате - все обречены на нищету, вымирание и гражданскую бойню. На радость прорабов всемирной демократии, сытой и довольной.
Вспомним, как Энгельс называл славянские народы контрреволюционными, а ненависть к русским - "первой революционной страстью немцев" (немцев ли?) (Ф.Меринг. "К.Маркс, история его жизни". Петербург, 1920, стр. 132-133).
В реальностях сегодняшнего дня мы не видим людей в кожаных куртках с маузерами в руках и не слышим местечковую еврейскую речь большевистского комиссара. Но мы присутствуем при разжигании того же революционного костра в виде очередного догмата семитизма "о праве наций на самоопределение".
Это "право" в его реальном воплощении - есть механизм уничтожения этой нации как самобытной, культурной и религиозной величины. На наших глазах звереют одни и опускаются до бандитизма другие. Живой организм народов России, сплоченных русским народом, разваливается на куски, как гангренозная ткань.
70 лет назад революционеры кричали о праве каждого взять чужое добро. То же утверждение национального права - брать у русского - подействовало на многих и сегодня. Нельзя не подивиться типовым приёмам: разжигание низменных страстей под прикрытием теоретических лозунгов.
"Взрыва национального самосознания" не только нет, но не может быть вообще. Мы имеем дело с самым активным разжиганием межнациональной розни. Этот террор идет откровенно в "республиках" и именно его демократы имеют наглость называть "национальным самосознанием". Как будто человек, осознавший се6я узбеком, или татарином, должен обязательно резать русского. Но если так, то по такой же живодёрской логике русские должны резать всех остальных, а прогрессивный мир должен это назвать "русским национальным самосознанием". Но в отношении русских мерка другая.
Принимая семитизм, перестаёшь быть русским. По определению самой идеологии семитизма. Если же русский, то тем самым, и антисемитист. Третьего не дано. Масонская задача - обработать "дикий камень", коим по масонской терминологии является человечество со своей историей, религией традициями, культурой, до состояния "кубического камня", готового лечь в стену единого храма будущего человеческого сообщества. Один "камень" ложится за другим, поколение за поколением теряют свое лицо и становятся рабами страшного по своей атеистической сущности догмата "прогресса и демократии" принципиальной основы семитизма-иудаизма.
Выведенный "мировой человек", космополит без роду, без племени - мечта и гордость демократии.
Но есть целые народы, не желающие быть навозом мирового прогресса, а желающие жить так, как им хочется. Сколько ни пытались английские Мальбруки сделать из индейцев рабов - не удалось. Из негров Африки - удалось. Пришлось завозить рабов из-за океана. Индейцев - под нож мировой цивилизации. А потомки негритянских рабов пользуются её плодами. Из чукчей, эвенков, хантов и манси упорные партийные идеологи не смогли получить (для поддержания мифа о коммунистическом интернационале) даже плохоньких секретарей райкомов партии. Разве что одного-двух, да н то - не первых. В центральных органах власти КПСС вряд ли сыщется хоть один представитель этих народов за все 70 лет. Смешно даже подумать о восприятии ими основ марксизма, классовой борьбы, "мировой культуры" и "западного политеса". Прелести "мерседесов", кожаных кресел и видеомагнитофонов без тайги и привычных условий жизни им не нужны. Если чего и удалось сделать за годы большевизма, так сокращения этих народов едва ли не в пять раз. Во всем мире нет более несчастных людей, нежели русские дети в детских домах и наши северные народы.
Расставить точки над "i" - это сохранить себя как нацию. Ибо пока человек не отказался от лучшего из своих прав - мыслить и понимать - "он будет тем, чем он есть - человеком с Образом и Подобием своего Создателя. Русский народ был создан верой в Христа для одного дела, главного - созидания Святой Руси. И скорбь и гонения "от язык безбожных, от отступник и от еретиков" - заложены уже в этом предназначении русского Православного человека. Будем же стоять крепко, уповая на помощь Божию.
Вожди и прихлебатели семитизма требуют от нас невозможного - отказаться называть вещи своими именами. И это понятно. Ведь в книге Бытия мы читаем:
"Знать правильное имя вещи - значит уже владеть ею ".
И их собственная каббала, основа иудаизма, построила на этом факте целую науку. И очень не хочется этим господам, терпеливо воздвигающим из "дикого камня" человечества "новый мировой порядок", иметь конкурентов в борьбе за человеческие души. Ибо этот "порядок" не может иметь частного характера. Только мировой, только для всего человечества.
"Демократия", "прогресс", "социализм", "рынок", экуменические радости единства всех религий и всех народов со своим пантеоном "божеств" и своим бафометским алтарем, который, как кровожадный семитский Молох, в своей "прогрессивности" и "гуманизме" изничтожил миллионы людей, тысячи народов - всё это и есть тот самый "новый мировой порядок", борьба с которым и означает "анти-семитизм". А семитизм требует от нас умения мыслить по их меркам, строго и куце отмеренным, в узком коридоре специального языка, которым всё можно объяснить так, что потеряются последние способности хоть что-либо понимать. "Новый мировой порядок" - это жизнь с оглядкой и вечный страх не угодить придирчивым и обидчивым "хозяевам земли", не очень умным, но очень хитрым, сплочённым и лишённым представлений о совести.
Система начального и среднего образования во всём мире подчинена той же цели: созданию "новой породы людей" - без лица, без национального прошлого, людей, воспитанных в духе преклонения перед ценностями иудаизма, то есть, в системе мышления, не свойственной русскому человеку.
"Новый мировой порядок" не может не начинаться в школе. Сегодня, здесь, на наших глазах, капитально отшибают способность к мышлению, плодят лень ума, невежество, разврат и пошлость.
Всегда оправдывается жизнью непреложное слово Господа: "Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит" (Мат.12,25).
Это так ясно и убедительно, что поймет всякий хозяин даже малого хозяйства.
Если бы в хозяйстве или семье, вместо хозяина и семейных, стали распоряжаться приживальщики, или пришельцы, или даже прислуга, то не устоял бы такой дом, не продержалась бы долго такая семья. Она развалилась бы от бесхозяйственности, от безвластия и многовластия, при котором всякий тянет в свою сторону и ждет не общей пользы и благоустроения дома, а лишь своей выгоды, и чем скорее получит ее, тем чувствует себя лучше.
Государство, Отечество есть большое для всех нас хозяйство. Хозяин в нем тот, кто его и создал и под чей кров и власть пришли остальные добровольно или в силу обстоятельств и судеб истории, управляемой тем, кто держит все в Своей Божественной деснице.
Таким хозяином в великой Российской Державе и является великий русский народ.
Посреди всех исторических бурь и бед он не растерялся, а собрал свое достояние, приумножил его и расширил почти на две части света. Он собрал под свое пространное и теплое крыло все прочие народы, ныне входящие в состав нашей страны. Одни из них силою истории вошли в состав России, а другие сами умоляли принять их в Российскую Державу, как грузины и другие.
Только один народ мы не покоряли и не присоединяли по его желанию, а он сам присосался к нашему великому народному организму в недавнее сравнительно время, - это евреи - наследие развалившейся Польши, и разваленной-то значительным участием в том евреев.
Исстари их опасался и чуждался русский народ, и все древнее законодательство бережно охраняло Россию от нашествия евреев, как червоточины. Но иное отношение и было и есть со стороны хозяина страны - русского народа - к прочим многочисленным подвластным народностям.
Не предоставляя им вместо себя господства или владычества, он признает их полноправными гражданами, уделяя всякой из них одинаковое с собою право на участвование в строительстве государственной жизни, как и в пользовании прочими благами ея. Даже того больше: об окраинах издревле мы заботились больше, чем о центре; окраины существовали и процветали всегда за счет центра.
О каком-либо истреблении народностей, как это делали англичане и другие с индейцами и разными дикими народностями, - об этом у нас не может быть и речи. Только низкая неблагодарность инородцев может упрекнуть нас в насилиях каких-либо к ним, и только слепая тупость утративших живую связь со своим народом наших образованных и полуобразованных космополитов может поверить этим нареканиям на благодушнейший русский народ.
Мы должны сказать даже более того: наше добродушие и уступчивость подвластным народностям сделали то, что как важные отрасли управления с их разветвлениями, так и торговля, и промышленность, и наука, и школа, и печать и т. п. - все теперь - оказывается больше в руках разных, даже враждебных к нам, инородцев, чем в наших собственных. Приходится сознаться, что только благодаря последнему условию и дожили мы теперь до того, что русская народность сделалась предметом насмешек и издевательства для инородцев; что русский народ - хозяин страны - гонится со своего хозяйства, отстраняется пришельцами или подвластными народностями.
И все это совершается под дикий радостный рев наших доморощенных космополитов, торжествующих позор народный, рукоплещущих инородческому засилию в Российской стране.
Возвратить державную власть в стране хозяину ее - великому Российскому народу - вот цель, которую преследует "Союз Русского Народа". Не насиловали и не насилуем мы никого из подвластных себе народов; всем даем, как и прежде, свободу основе равного для всех закона, как равно и свободу исповедания родной всякому веры. Но мы хозяева страны, и желаем быть таковыми на деле, и поэтому никто не должен дерзать смеяться над нами, забирать силу над нами, посягать на наши верховные права. Тем более мы не позволим издеваться, ругаться, принижать или умалять достоинство нашего духовного богатства и важнейшего достояния - Веры Православной и Царя Самодержавного.
Заселившие Россию инородцы, зная, что главная сила русского народа - в Вере и Царском Самодержавии, на это главным образом и ринулись в разгар смуты 1905-1906 годов. Всякое надругательство, издевательство, клевета, высмеивание, бешеные с пеной у рта угрозы и многое худшее - все было пущено тогда в ход для подрыва в народе веры в Бога и благоговения к Царскому Самодержавию. Но ныне настал конец сему надругательству. Как собрались доселе при нашем добродушии и доверчивости разные наши инородцы и составили вражескую против нас силу, так ныне собираемся и мы - Россияне, и говорим властное хозяйское всем им слово: "Если хотите, чтобы мы с вами говорили, не как с низкими и подлыми холопами, а как с полноправными гражданами, то живите смирно под нашею Державою Двуглавого Орла, наслаждаясь всеми благами властного его подъема и парения над всенародным великим и достоянием. Мы вас не презираем и не отталкиваем от себя, смотрим на вас, как на полноправных с собою граждан, вместе с собою предоставляя вам место и в Государственном строительстве".
В былую пору грузины сами просили нас принять их в российское подданство, ибо видели, что иначе они погибнут или захвачены будут турками или персами. И прочие народности великого нашего Царства пусть помнят, что, отделившись от России, они погибнут, захваченные сильнейшими соседями, того лишь только и ждущими. А какова власть этих соседей, пусть о том порасскажут искренно поляки, вспомнив о своих братьях в немецкой стране.
О евреях разговор особый: их мы не принимали к себе и даже не завоевывали. Равноправия им дать мы не желаем и натурально не можем, вполне соглашаясь с пророчески предостерегающим словом великого писателя земли Российской Ф.М.Достоевского: "Жиды погубят Россию".
Не хотят они пользоваться тем, что мы их терпим среди себя, - пусть уходят, куда хотят: мы их за ворот не держим; и без них проживем свободно и безбедно. А если они остаются среди нас, то пусть будут, как иностранцы для нас, не имеющие права на участие в строительстве народном и государственном.
Волею Державного Самодержца созвана Государева Дума на совет Царю, чтобы поведать Ему нужды земли и пути к лучшему их уврачеванию и исправлению. Так и пусть будет, как было встарь: Царю власть, а народу совет. Этим и крепка власть Самодержца. Но не должно быть места в Государевой Думе тем, кто не признает самого Государя, Царя. Там должны быть верноподданные Россияне, озабоченные родным делом, а из инородцев, в соответствующем количестве, лишь те, кто не внушает сомнения в своей верноподданности, сомнительным же с этой стороны не место в Государевой Думе; тем более до времени не должно быть там представителей от совершенно некультурных племен, а наипаче от евреев, как народа пришлого и совершенно нежелательного для нас.
Пусть они живут среди нас, не посягая на наши права и достоинство. Но советоваться с ними в делах государственных мы не желаем. Это должно быть законом жизни. Мы их не преследуем, не изводим, но пусть они, как пришельцы, стоят в стороне, пользуясь тем, что им дается от щедрой и миролюбивой руки хозяина земли - народа. Если это рассуждение - человеконенавистничество и мракобесие, то мы, “Союзники”, охотно принимаем по отношению к себе такой укор, как принял бы его и тот хозяин, который желает процветания своего хозяйства от своих собственных трудов и стараний, без зложелательства к соседям, а тем более без коварства и насилия над ними.
Мы желаем процветания страны нашей, процветания и славы народа русского, а через то и всего Царства Российского, уверенные, что это есть лучшее и необходимое обеспечение благополучия и прочих многочисленных народностей в составе его.
Если силен, бодр, доволен, просвещен будет хозяин земли, это отразится и на всех подвластных ему. Поэтому, пусть не заедает нас никакое иноязыческое засилие; пусть все в России будет русское, чтобы от него и всему инородческому нашему было светло и просторно. А если вместо хозяина будут хозяйничать пришлые народы, то порядка у нас не будет, и исполнится над нами слово Христово: «Царство, разделившееся само в себе, опустеет».
Это желательно врагам нашим; о ссоре инородцев с нами они усиленно и стараются, чтобы, посеявши смуту, развалить все в стране и порасхватить то, что плохо лежит.
“Союзники” (Союз Русского Народа) понимают эту опасность и призывают всех благомыслящих объединиться и встать на защиту Отечества от всяких посягательств на его целость и честь.
Святой черносотенец Архиепископ Пермский Андроник
Так называли Владыку Андроника за ревностное и пылкое служение Христовой Церкви
Слово владыки Андроника, сегодня более чем когда либо:
«Умоляю всякого русского, кто еще хоть малость сохранил Веру в Бога и любовь к многострадальной и погибающей Родине, умоляю всякого встать на защиту Церкви и России.
Собирайтесь, Православные, по приходам около храмов ваших под руководством ваших отцов духовных и прочих благомыслящих людей. А вы, отцы духовные, заклинаю вас вашей иерейской клятвой перед Богом, - встаньте истинными, добрыми и ревностными руководителями своих духовных пасомых христиан.
Собирайте их, учите, воодушевляйте на правое дело стояния за Веру и Отчизну родимую».
Краткая биография
Архиепископ Андроник (в миру Владимир Никольский) родился 1 августа 1870 года в семье диакона Ярославской епархии. Учился в Ярославской семинарии. По ее окончании поступил в Московскую Духовную академию, где был пострижен в монашество с именем Андроник.
В 1885 году по окончании академии был рукоположен в сан иеромонаха и назначен помощником инспектора в Кутаисскую Духовную семинарию. Через год иеромонах Андроник назначен преподавателем, а затем инспектором в Александровскую семинарию в Осетии.
В 1897 году назначен миссионером в Японию. В 1906 году о.Андроник хиротонисан во епископа Киотского и назначен помощником архиепископа Николая.
В 1908 году Синод отозвал Владыку в Россию и назначил его епископом Тихвинским, викарием Новгородской епархии. Здесь он согласился занять пост почетного председателя Новгородского отделения Союза Русского Народа - основной черносотенной организации России.
В 1913 году назначен в Омск, а через год переведен на кафедру Пермскую и Соликамскую.
В 1918 году возведен в сан архиепископа.
20 июня 1918 года архиепископ пермский Андроник принял мученическую кончину от рук чекистов.
Священномученик Андроник был на удивление скромным человеком. Практически все средства жертвовал на помощь беднякам. Он даже не пользовался архиерейской каретой, а лошади архиерейские были отданы собору, и на них духовенство ездило по требам.
Одевался Владыка просто, не надевал наград, хотя был награжден многими орденами.
Он строго постился, зачастую вкушая только просфору и чай, и нередко простаивал всю ночь в молитве. При этом он обладал веселым и общительным характером.
…Многие батюшки, особенно сельские, жалуются, что народ не ходит в церковь. Но в пословице “каков поп - таков приход” есть изрядная доля правды. И если люди не идут в храм, может быть, батюшке стоит походить по домам, поговорить о людских нуждах, помочь чем-то, примером вдохновить сельчан на добрые дела, объяснить, что без Веры жизнь бессмысленна. Во всяком случае Владыка Андроник именно так поступил, когда приехал в японскую Осаку.
Он нашел христианскую общину в таком плачевном положении, что в храм почти никто не ходил, а христиане были рассеяны в огромном языческом городе. На клиросе пел один псаломщик. И епископ Андроник решил сам идти к пастве. Каждый день вечером он начинал обход домов христиан. Люди как раз приходили в это время с работы, и он знакомился со всей семьей. Непринужденные беседы давали повод для назидания, ободрения, а иногда и обличения. Спрашивал он и о нуждах каждого. Бывало, что кто-то поплачет, и Андроник вместе с ним поплачет, и посетует, и утешит. За вечер он успевал побывать в трех-четырех домах. За два года святитель узнал всех своих прихожан, их нужды и положение. Храм наполнился людьми, и на клиросе пел уже не один псаломщик, а большой хор.
Получив назначение в Тихвин, он принялся за объезд церквей. Несмотря на непогоду, на плохие дороги, на то, что спать в этих поездках приходилось не более шести часов, за один только сентябрь он посетил 22 сельских храма, входя в церковные нужды общин, знакомясь с людьми и входя в нужды каждого прихожанина.
Видя возрастающее безбожие, социалистические и прочие антигосударственные учения, Владыка принял предложение стать почетным председателем Новгородского отделения Союза Русского Народа. Святитель считал равнодушие пастырей к политической жизни страны предосудительным, причину этого видел в лени, трусости, в нежелании потрудиться и вникнуть в суть происходящих событий. Уж кто, как не пастырь, обязан видеть и знать действительность, понимать ее духовный смысл и уметь ясно растолковывать происходящее пастве.
Владыка был противником парламентаризма и прочих либеральных ценностей. Особенно возмущало его нарождающееся религиозное равноправие:
“Дело Веры заброшено настолько, - писал он - что даже в вероисповедную комиссию были выбраны, кроме неверующих и маловерующих, евреи, поляки и мусульмане. И это в стране, где господствующее население русское, Православное и верующее?!»
Пребывание в Перми святителя Андроника стало для Пермской епархии временем расцвета. Строились храмы. Создавались миссионерские курсы по обличению неверия и социализма. Огромной была и благотворительная работа. Устраивались многотысячные крестные ходы. При кафедральном соборе организовали общество хоругвеносцев.
Кстати, Архиепископ организовывал Крестные ходы не только в дни Церковных праздников, но и в даты ратных побед русского воинства и великих исторических событий. В годы войны Владыка сам посещал раненых в лазаретах. Предписал ввести в монастырях круглосуточное чтение акафистов и молиться о даровании победы.
… Тяжело переживал Владыка Андроник смутные времена февральской революции, а большевистский переворот встретил словами: “Время страшное. Время если не антихристово, то весьма предшествующее ему по своим признакам. А мы будем бездействовать?! Да не будет сего осуждения на нас…”
Декрет о национализации церковного имущества Владыка исполнять отказался.
- Идите и передайте вашим главарям, - обратился он к тем, кто попытался забрать часть церковного имущества, - что к дверям храмов они подойдут, только перешагнув через мой труп, а при мне и гроша ломаного из церквей не получат.
Он оставил распоряжение, запрещающее в случае его ареста священникам Перми совершение богослужений, кроме напутствия умирающих и крещения младенцев.
Долго в местном ЧеКа обсуждали, как произвести арест: чекисты знали, что Владыка пользуется огромным авторитетом и поддержкой населения. Постановили объявить город на военном положении и привести в состояние боевой готовности все имеющиеся войска. Для ареста святителя было поднято около полутора тысяч чекистов и красноармейцев!
Глубокой ночью 17 июня 1918 года чекисты ворвались в дом Владыки и арестовали его. Утром перед зданием милиции стал собираться народ, требуя освобождения Архипастыря. Народ жестоко разогнали, многих священников арестовали.
Вечером 19 июня Архиепископа привели на допрос. Он долго не соглашался разговаривать с чекистами, затем снял панагию, завернул ее в большой шелковый платок и положил перед собой, тем самым подчеркнув, что будет говорить от себя, не как Архиерей, а как обычный человек.
- Мы враги открытые, примирения между нами не может быть. Если бы не был я Архипастырем, и была бы необходимость решать вашу участь, то я, приняв грех на себя, приказал бы вас повесить немедленно. Больше нам разговаривать не о чем.
Сказав это, он неспешно развернул платок, надел панагию, спокойно поправил ее на груди и, погрузившись в молитву, не проронил более ни слова.
Чекисты пытались заставить Архипастыря отменить запрет на богослужение. Они понимали чем им грозит постановление, запрещающее батюшкам служить литургию и молебны. В народе, вероятнее всего, начались бы волнения, что для неокрепшей Советской власти было чревато трудно предсказуемыми последствиями. Они в категорической форме потребовали отменить запрет на служение. Это потом, укрепивши свою власть, иудобольшевики не только запретят службы, но и закроют храмы, уничтожат священников, а пока это было для них крайне опасно. Владыка категорически отказался снять запрет. Его судьба была решена…
В простой рясе, в клобуке, с панагией на груди, с посохом в руке этой же ночью Архиепископ Андроник вышел во двор ЧК в сопровождении множества чекистов и милиционеров, чтобы отправиться к месту мученической кончины. Его посадили в фаэтон, отъехали от города пять верст и свернули к лесу. Чекисты отвязали от пролетки лопаты. Одну из них протянули Владыке и велели копать могилу. Святитель копал медленно, и палачам пришлось ему помогать. Когда закончили, один из чекистов приказал:
- Давай, ложись!
Но могила оказалась коротка. Святитель не спеша взял лопату и спокойно продолжил копать себе могилу. Чекисты наблюдали за немощным старцем и ждали, когда этот человек сломается, когда же страх скует его волю, и он взмолится о пощаде. Владыка же смиренно подгонял под свой рост могильную яму.
Когда работа была закончена, Владыка попросил помолиться. Он молился минут десять, и чекисты вынуждены были ждать, не решаясь прервать молитву. Владыка повернулся поочередно на все четыре стороны, прощаясь и благословляя свою паству, а с нею и весь русский народ. Он снял чугунные часы, панагию и позолоченную цепочку.
- Я готов, - сказал Владыка.
- Я расстреливать тебя не буду, я тебя живым закопаю, если не снимешь запрета! - взвился один из чекистов.
Владыка ответил:
- Я никогда не сделаю этого.
Он лег в только что выкопанную могилу. Чекисты рассвирепели.
- Что стоите?! - истерично заорал главный, - закапывай его!
Комья полетели в могилу: на ноги, на грудь, на лицо Владыки.
Чекисты с ужасом в глазах, понимая, что творят невиданное зверство и желая скорее закончить адову работу и скрыться со страшного места, с остервенением забрасывали могилу свежими комьями.
Владыка попытался вздохнуть, но в открытый рот попадал не воздух, которого так жаждали исстрадавшиеся легкие, а рыхлые земляные комья. Владыка хотел стряхнуть с себя землю, но руки не слушались.
Один из чекистов, некто Жужгов, видимо, испугавшись чудовищного своего злодеяния и желая прекратить муки Владыки, выстрелил несколько раз в могилу. Земля над Владыкой дернулась и перестала колыхаться. Чекист Платунов выстрелил еще два раза, Жужгов сделал «контрольный» выстрел. Через несколько минут могильная земля погребла нового Российского Святого.
Чекистам досталась небогатая добыча: часы, панагия, позолоченная цепочка и несколько рублей, найденных во время обыска в доме Владыки…
Святый священномучениче Андрониче, моли Бога о нас!
Слова, сказанные Владыкой за несколько дней до его ареста, можно считать завещанием Святого:
«Искренне желая возрождения народной жизни, хочу, чтобы это совершилось не путем внешнего, а путем внутреннего переворота, путем возрождения души народной. А для сего горячо желаю, чтобы господствующий теперь режим еще поцарствовал некоторое время. Захотели люди рай на земле устроить без Бога, так пусть в полноте насладятся его благами, пусть до самого дна выпьют сладость современного безбожного блаженства, чтобы потом все сознательно проклинали это отчаянное безбожие. И когда люди дойдут до этого сознания, когда в один дух раскаются перед Богом, тогда Господь и возвратит народу разум и волю».
Святой черносотенец Священномученик Гермоген Тобольский
Из письма святого праведного Иоанна Кронштадтского епископу Гермогену «Вы в подвиге: Господь отверзает небо, как архидиакону Стефану, и благословляет Вас».
Священномученик Гермоген, епископ Тобольский
(в миру Георгий Ефремович Долганов) родился 25 апреля 1858 года в семье единоверческого священника Херсонской епархии.
После классической гимназии города Ананьева Херсонской Губернии поступил в Новороссийский университет. После университета, избрав путь духовного служения, Георгий поступил в Санкт-Петербургскую Духовную академию. Здесь он принял монашество с именем Гермоген и затем 15 марта 1892 года был рукоположен в сан иеромонаха.
После окончания академии в 1893 году стал инспектором а затем ректором Тифлисской Духовной семинарии с возведением в сан архимандрита. 14 января 1901 года в Казанском соборе Санкт-Петербурга состоялась хиротония во епископа Вольского, викария Саратовской епархии. В 1903 году епископа Гермогена назначили правящим архиереем и в том же году вызвали для присутствия в Священном Синоде. В Саратове Владыка был одним из организаторов Союза Русского Народа.
Епископ Гермоген был одним из самых ревностных служителей Церкви и получил общероссийскую известность своей борьбой с революционным движением, с влиянием Г.Е.Распутина, с бюрократическим засильем в Святейшем Синоде, с властями Саратовской губернии, с писателями и философами “серебряного века” и т.п.
В конце 1911 года, отстаивая незыблемость Церковных канонов, Владыка вошел в конфликт со Священным Синодом. В частности, Священный Синод хотел ввести чин заупокойного моления об инославных. Вскоре Царь поддержал просьбу обер-прокурора Священного Синода об отстранении епископа Гермогена от управления епархией с пребыванием в Жировицком монастыре. В августе 1915 года епископа перевели в Николо-Угрешский монастырь под Москвой.
После февраля 1917 года Владыка был назначен на кафедру в Тобольск. Вскоре в Тобольск прибыла и арестованная Царская Семья... В Вербное Воскресение вечером 15 апреля 1918 года после Крестного хода Владыка был арестован и вскоре переправлен в тюрьму Екатеринбурга.
13 июня Владыку привезли на поезде в Тюмень, где доставили на пароход «Ермак», оттуда через два дня - на пароход «Ока». Это была последняя ночь земной жизни епископа. Привязав ему на шею огромный камень, большевики сбросили Владыку в реку.
3 июля его честные останки были вынесены на берег реки и обнаружены крестьянами. 2 августа состоялось погребение Священномученика в Софийском Успенском соборе г. Тобольска.
В 2000 году, на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви состоялось прославление в лике святых Священномученика Гермогена Тобольского.
+ + +
...После всенощного бдения под Вербное Воскресение 1918 года епископ Тобольский Гермоген в сопровождении множества народа вышел из собора и проследовал к архиерейским покоям. Перед тем, как войти внутрь, он повернулся к народу, благословил собравшихся и увидел несколько групп красноармейцев, стоящих чуть поодаль. "Сейчас, при народе, не посмеют арестовать", - отметил он про себя и скрылся за дверью. Через несколько минут в дверь его кельи постучали, и на пороге появился уже немолодой мужчина, один из тех, кто в последнее время всячески старался оберегать и помогать Владыке, ожидающему со дня на день ареста.
Пришедший опустился на указанное ему место, дождался пока Владыка сядет рядом и начал разговор.
- Владыка, Вы правильно сделали, что не ночевали прошлую ночь здесь, только вот… - собеседник замялся, - Ваша сегодняшняя проповедь… Ведь они не оставят этого так.
Нависла пауза. Владыка обдумывал обстоятельства обыска, происшедшего прошлой ночью. Прошлую ночь епископ внял уговорам друзей и не ночевал у себя в покоях. Опасения оказались не напрасными. Поздно вечером в покои архиерея вломились красноармейцы. Не застав Владыку на месте, учинили обыск в покоях и обоих домовых храмах. Латыши-лютеране разгуливали по алтарю в шапках и смеялись над Православными святынями. Со смехом и руганью двигали престол, предположив, что под ним мог скрываться Владыка. Закончили обыскивать только в четыре утра.
- Вы знаете, - нарушил молчание епископ, - меня сегодня и перед службой предупреждали, что власти просили обстоятельства обыска держать в тайне, но я и им ответил, и вам скажу, - Святитель немного повысил голос и стал четко и раздельно произносить слова, стараясь подчеркнуть твердость и непоколебимость своей позиции:
- Я считаю себя нравственно не вправе не говорить с церковного амвона о тех кощунствах, которые были допущены при обыске в храмах. Пусть меня завтра убьют, но я, как епископ, как страж святыни церковной, не могу и не должен молчать.
Сделав паузу, Владыка встал и подошел к окну. Солнце вот-вот должно было исчезнуть с горизонта и последние, ярко оранжевые лучи догорали на крышах домов. Владыка писал в свое время Патриарху Тихону, выражая благодарность Господу о своем пребывании именно в этом небольшом северном городе. "Это поистине город-скит, окутанный тишиной и спокойствием…" Да и сейчас, на закате город выглядел вполне спокойно, как будто бы не было всего того ужаса и безумия, враз охватившего русскую землю.
- Вы знаете, я от них пощады не жду, - произнес Святитель, продолжая смотреть на улицу, - они убьют меня, мало того, наверное, будут мучить, я готов хоть сейчас. Я не за себя боюсь, не о себе скорблю, скорблю о городе, боюсь за жителей, что они сделают с ними?
Епископ осенил себя крестным знамением и стал широко благословлять все стороны города.
- Что с Царской Семьей? - спросил Владыка, - Мне сказали, что их увезли из города.
- Вчера в четыре часа утра увезли только Государя, Государыню и одну из дочерей. Остальные дети остались на месте.
- Многострадальное, святое семейство. Они уже начали свой крестный путь.
- Говорят, вы завтра все-таки намерены проводить крестный ход. Это так? - намеренно переводя разговор с тяжелой и для него темы, спросил собеседник.
- Патриарх Тихон благословил провести крестные ходы по всей стране. Завтра великий праздник. И мы должны пойти со святыми иконами, хоругвями прославлять Бога. Мы должны открыто перед лицом врагов Веры и святой Церкви исповедывать верность Вере отцов.
- Но, Владыка, власти не одобряют… они и так вон, что творят… - это может ускорить ваш арест. - Мужчина пытался, было, сказать что-то еще, но осекся. Он прекрасно понимал, что если Владыка принял решение, то никакие рассуждения относительно его личной безопасности не в состоянии этого решения поколебать.
Епископ ничего не ответил, дав понять, что все сказал ранее.
- Благословите, Владыка! - сказал собеседник, поднимаясь.
Владыка благословил, и они тепло распрощались.
Когда шаги смолкли за дверью, епископ подошел к иконам, медленно перекрестился и тихо произнес:
- Господи, спаси и сохрани Царя.
Непостижим Промысел Божий. В том, что нам кажется случайностями, совпадениями, всегда скрывается мудрая и всеблагая воля Создателя.
В свое время Саратовский тогда еще епископ Гермоген был указом Царя отстранен от управления епархией и отправлен в Жировицкий монастырь. Отчасти это было связано с конфликтом в Священном Синоде. Владыка был известен на всю Россию, как твердый и непримиримый борец за Правду Божию. Иоанн Кронштадтский говорил, что за судьбу Православия на Руси он спокоен и может умереть пока есть такие люди, как епископы Гермоген и Серафим (Чичагов).
В Саратове епископ Гермоген был одним из организаторов Черной Сотни - Союза Русского Народа. Деятельная позиция епископа Гермогена в 1905 году позволила достаточно быстро погасить революционные беспорядки во вверенной ему епархии. Потом последовал конфликт с Саратовскими властями: они умудрились назвать две начальные школы именем Л.Н.Толстого, отлученного от Церкви. Вскоре он выступил против постановки богохульных пьес на театральных подмостках Саратова. В Святейшем Синоде Владыка прочел доклад о необходимости отлучения от Церкви некоторых поэтов и философов «серебряного века», «светочей» того времени. Но никто не посмел тронуть общественных кумиров. Последней каплей явилось резкое выступление Владыки в Синоде в 1911 году, когда готовилось противоканоническое решение о введении заупокойного чина моления об инославных. Надо сказать, что у Святителя был конфликт и с Царем по поводу Распутина. Помимо объективной критики этой личности, епископ Гермоген, к сожалению, отчасти поверил той клевете, которую распространяло общество и пресса по поводу Царской Семьи и Распутина. Безусловно, это сказалось на его увольнении от кафедры.
Именно Промысел Божий судил быть Гермогену епископом в Тобольске, когда туда была перевезена арестованная Царская Семья. Кто бы мог в те времена подумать, в каких обстоятельствах произойдет примирение Царя и Тобольского Епископа! Будучи в заключении, Николай Второй просил настоятеля кафедрального собора передать святителю земной поклон и просил прощения за отстранение от кафедры. В ответ Владыка, в свою очередь, просил прощения и передал земной поклон. Кто мог тогда предположить, что именно опальный Владыка будет молитвенной опорой арестованной Царской Семье все время заключения в Тобольске, передавая через священников просфоры и благословения. Сослужа с Патриархом Тихоном во дни работы Поместного Собора 1917-1918 годов, епископ Гермоген попросил его вынуть частицы из просфоры за Императора и его Семью. Привезенные епископом Гермогеном в Тобольск частицы вместе с известием, что о Царской Семье молился только что избранный Патриарх, было одним из последних утешений для Николая Второго, Александры Федоровны и их детей, которым оставалось жить чуть более полугода. Находясь в екатеринбургской тюрьме, Владыка передал своему духовнику, с просьбой огласить всем, письменное осознание своей старой вины перед Их Величествами, называл Царскую Семью «многострадальным святым Семейством» и умолял всех быть осторожными в осуждении всякого человека, а особенно Царя.
...В самое Вербное Воскресение Владыка, приобщив Святых Таин Священнослужителей, отошел к правой асти иконостаса и сел в архиерейское кресло. Найдя глазами стоявшего поблизости своего вчерашнего собеседника, Владыка подозвал его к себе и благословил.
- Слышали, - устраиваю крестный ход, - сказал епископ, как бы в продолжение вчерашнего разговора.
- Владыка, погубите себя, - ответил тот, смутясь.
Епископ поспешно встал.
- Да воскреснет Бог, и расточатся враги Его! - величественно произнес Святитель.
В это время послышался первый глухой удар колокола, вспугнувший с колокольни несколько ворон, закружившихся с криком над собором. Второй, третий и по следующие удары слились в один протяжный гул. Кресты, хоругви, иконы, множество духовенства в полном облачении - все пришло в движение. С пением молитв духовенство во главе с Владыкой двинулось к выходу из собора, увлекая за собой молящихся. Запели «Спаси Господи люди твоя!», и крестный ход двинулся по городу, принимая в свои ряды все новых и новых богомольцев. Конные и пешие отряды красноармейцев в полном вооружении сопровождали крестный ход на всем пути следования. Когда крестный ход проходил вдоль стены Тобольского кремля, возвышающегося над городом, Владыка остановился напротив того места, откуда был виден губернаторский дом, где последнее время находилась в заточении Царская Семья. Запели молебен, по окончании которого Святитель подошел к краю стены. Несколько минут он молился, один стоя над городом с простым деревянным крестом в руках. Молился о Царе с Царицею, которых большевики накануне уже увезли из Тобольска в Екатеринбург, и о Царских детях, которые в это время находились внизу в губернаторском доме. В какой-то момент ему показалось, что он даже увидел в окнах кого-то из них. Затем Владыка высоко поднял над собой крест и медленно благословил Царскую Семью. В тот же вечер Епископа Гермогена Тобольского арестовали и препроводили в тюрьму города Екатеринбурга. В это же время в Екатеринбурге в доме Ипатьева сидели в заточении Царская Семья.
В ночь с 15 на 16 июня 1918 года Владыка Гермоген, с привязанным тяжелым камнем, был сброшен большевиками в реку Тура с парохода «Ока».
До страшной кончины Царственных мучеников оставался ровно месяц...
Хотя в настоящее время во многих областях русской жизни евреи захватили не только «равноправие», но и господствующее положение, тем не менее, все еще евреи добиваются «полного равноправия», чтобы получить полное засилье над русским народом, - и наша освободительная печать, в угоду еврейству, взяла себе за правило не просить, а требовать этого равноправия.
Как курьез можно отметить, что освободители требуют равноправия евреям, основываясь на том, что евреи имеют якобы такие же исторические права на гражданское и политическое полноправие в России, как и все прочие ея народы, как и сам русский народ...
Исторические права евреев в России! Вот можно сказать, открытие, которому должны все подивиться и прежде всего - сами евреи, сколько-нибудь знакомые с историей. Освободительная печать знакомством этим, конечно, похвалиться не может, а если и могла бы, то... по «политическим, тактическим и иным соображениям» не хочет...
Правая печать по этому поводу, в массе статей заметок, подлинных документов, с достаточной полнотой выяснила о том, как относились к евреям русский народ и русские власти с самого начала русского государства и до тех пор, когда в России впервые возник пресловутый «еврейский вопрос», что было в конце XVIII столетия, т. е. сто с небольшим лет тому назад.
«Вольная Жизнь», например, напоминает, что «евреев, как оседлого элемента, в Росии никогда (до конца XVIII в.) не было. Однако Poccия издавна служила приманкой для евреев, и они пробирались в нее из соседней Польши по торговым и иным свойственным им делам.
В довольно значительном количестве евреи пробрались в Россию, преимущественно в Киев, в самую печальную эпоху русской истории, именно в XI столетии. Ни ограничительных и никаких вообще законов тогда на Руси, (сосредоточивавшейся в теперешнем Юго-Западном крае), еще не существовало.
Но русский народ решительно воспротивился нашествию евреев и учинил в 1113 г. страшный погром (в Киеве), в котором истреблено было большое количество евреев, остальные же бежали. Это был первый еврейский погром в Poccии, вызванный плутнями евреев и их эксплуатацией производительного русского населения.
В виду такого решительного народного протеста, показавшего воочию наличность в Киеве и других русских городах многочисленного еврейского элемента и его тлетворную деятельность, великим князем Владимиром тотчас же (1114 г.) был собран Совет князей, который постановила „выслать жидов из русской земли со всем их имуществом и впредь не принимать их, а если они тайно войдут, то убивать их"».
Так говорит история. Но, конечно же, «новейшими» исследованиями в духе шлиссельбуржца Морозова - г.г. Гесcена, Тана, Якобсона и многих других первосортных ученых знаменитостей, еще в памятные дни свобод, неопровержимо доказано, что и этот погром был устроен - по сигналу «тайной полиции» великого Владимира - «провокаторами», предками г.г. Суворина, Крушевана и других черносотенцев, при «натравливании» тогдашней прессы, вроде «Вече», «Нового Времени» и т. д.
Но это между прочим... Последуем дальше не за «освободительными» историками, а за своими, русскими, и увидим, что вышеприведенный запрет евреям, под страхом пребывания (хотя бы и временного) в пределах России, остается в силе во всю русскую историю и неоднократно подтверждается затем всякий раз, как только замечается, что евреи вновь начинают пробираться в Россию. В 1676 г. царь Феодор Алексеевич издает следующий указ: «которые евреины впредь приедути с товары утайкою к Москве, тех евреев присылать в посольский приказ для того, что евреям с товары и без товары пропускать не велено».
По договору России с Польшей 1678 года разрешено свободное пребывание польских торговых людей в России «кроме жидов». Эта же оговорка «кроме жидов» значится и в актах о «вечном мире» между Россией и Польшей 1686 г.
Даже единичные евреи, проникавшие в Россию, изгонялись из нее немедленно. Но все же они при помощи своей классической пронырливости и при посредстве подкупа метной администрации (это тоже классическое еврейское средство для обхода законов), пробирались в Россию из соседней Польши, всегда бывшей зловонным еврейским гнездом, что, в конце концов, и привело ее к гибели.
Ввиду этого императрицей Екатериной I был издан в 1727 г. следующей указ: «жидов как мужеска, так и женска пола, которые обретаются на Украине и в других российских городах, всех выслать вон из России за рубеж немедленно. Впредь их ни под какими образы в Россию не впускать и так предостерегать во всех местах на крепко».
Этот указ был затем подтвержден императрицей Анной Иоанновной в 1740 г.
По-видимому, однако, евреи все же умудрялись пролезать в Россию, одаряя золотом местную администрацию и сторицею окупая эти дарения грабежом русского народа.
Но тогдашнее правительство неотступно стояло на страже народных интересов, систематически ограждая их от еврейских покушений и поползновений. Борьба усложнялась соседством с Польшей, кишмя кишевшей евреями. Но правительство вело эту борьбу неотступно. В 1742 г. появляется новый указ императрицы Елизаветы Петровны, который приводим в более подробных извлечениях, как чрезвычайно характерный:
«Как-то уже по неоднократным предков наших указам, во всей нашей империи жидам жить запрещено. Но ныне нам известно учинилось, что оные жиды еще в нашей империи под разными видами жительство свое продолжают, от чего не иного какого плода, но токмо нашим верноподданным крайнего вреда ожидать должно. А понеже наше матернее намерение есть от всех частых нашим верноподданным и всей нашей империи случиться могущих худых следствий крайне охранять и отвращать того - для Всемилостивейше повелеваем: из всей нашей империи, из городов, сел и деревень всех мужеска и женска пола жидов, какого бы кто звания и достоинства ни был, со всем их имением, немедленно выслать за границу и впредь оных ни под каким видом в нашу империю ни для чего не впускать».
В 1743 г., когда генеральная войсковая канцелярия Малой России и лифляндская губернская канцелярия предъявили всеподаннейшее ходатайство о допущении временного въезда купцам-евреям, причем указывалось на выгоды, которые может иметь казна от развития торговли, в которой евреи такие мастера, - императрица Елизавета Петровна положила свою знаменитую резолюцию: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли». Ходатайство было безусловно отклонено. В 1742 г. последовал новый указ: «О впуске жидов в Россию, никаких ни откуда представлений в правительствующий Сенат не присылать, а все ли оные жиды доныне высланы - о том в правительствующий Сенат рапортовать».
Все эти запретительные относительно евреев законы остаются в силе и при императрице Екатерине II, которая в 1762 г. разрешила проживание всем иностранцам в России «кроме жидов».
Но к царствованию Екатерины II относится и первое возникновение у нас «еврейского вопроса», именно: благодаря разделам Польши, Россия получила проклятый дар - свыше полумиллиона евреев, которые, таким образом, вошли в состав русского государства в качестве оседлого населения. Это и создало в России «еврейский вопрос», который однако был тотчас же разрешен установлением «черты для постоянной оседлости евреев».
В минувшем столетии - века пышного расцвета бюрократии, завершившегося графом Витте - евреям стали постепенно делать «уступки», развивая тем непомерный их аппетит. Но все же и теперь, в главных положениях, в отношении евреев действуют законы, начало которым положено, как видим, еще князем Владимиром в 1114 г.
Таковы-то в действительности исторические права евреев в России. Все их «право» - по истории - единственно заключается в том, что они не имеют никакого права появления в пределах России...
На этом последнем их «праве» только и может быть, в ограждение достоинства и самого существования нашей захватываемой евреями родины, правильно разрешен современный «еврейский вопрос».
Епископ Ефрем (Епифаний Кузнецов) был родом из забайкальских казаков. Родился в 1876 году.
На сироту мальчика-пастуха обратил внимание местный священник и отправил его в Читинское духовное училище.
В 1898 году Епифаний окончил Иркутскую духовную семинарию, по окончании которой принял священнический сан. В 1903 году окончил Казанскую духовную академию со степенью кандидата богословия и был назначен в Забайкальскую миссию. С 1904 года стал начальником миссии. В 1907 году возведен в сан протоиерея. В 1909 году пострижен в монахи с именем Ефрем и возведен в сан архимандрита.
За время работы в миссии обратил ко Христу множество монголов, бурятов и корейцев. Народ очень любил его за горячие проповеди. Организовал борьбу с вероотступничеством и ограждал крещеных инородцев Забайкалья от ламаизма. Создал в Забайкалье и стал главой местного отделения “Союза Михаила Архангела”. В 1916 году был возведен во епископа Селенгинского.
После февраля 1917 года владыка Ефрем был переведен из Забайкалья. Власти боялись деятельного епископа, который по их выражению “зарекомендовал себя всей своей прошлой деятельностью ярым реакционером, организатором Чёрной Сотни”.
Владыка участвовал в работе Поместного Собора 1917-18 годов. В это время он жил на квартире своего друга протоиерея Иоанна Восторгова, с которым они вместе ранее принимали участие в работе “Союза Михаила Архангела”.
22 января 1918 года епископ Ефрем выступил на Поместном Соборе с докладом.
«...что представляют собой переживаемые события в глазах верующего? Это кара Божья, вспомните, что творилось в последние годы в жизни государства, церкви, общества... Несомненно то, что виноваты в этом целые классы людей служения общественного, государственного, церковного. Гордыня, самомнение, неверие, отрицание, тупое стремление всё святое вытравить, попрать, разрушить, богоборство, подкоп под власть, порок во всей наготе - вот атмосфера, в которой протекала жуткая жизнь нашей Родины. И вот гнев Божий: война... Но это оказалось недостаточным, чтобы Русский народ... одумался и покаялся, даже напротив... Тогда Божьим попущением - крах государственного строя и революция с её беспредельным углублением... Не будет легче церкви, когда сойдут со сцены нынешние её гонители, а ко власти вернутся те, кто эти гонения начинал, имея в своей политической программе также задачу отделения церкви от государства... пришла ли в покаяние наша интеллигенция, много столь потрудившаяся над созданием крушения государственного строя и теперь являющаяся главной виновницей падения и гибели нашей Родины. Возьмём военную интеллигенцию, не она ли в лице своих высших представителей, окружавших верховную власть, пошла на переворот, забыв присягу. И вот за это самое сейчас она стёрта с лица земли... Досели в церкви то же, что и в государстве: попрание святынь, борьба за власть, стремление свести церковь с её канонического основания, ввести в ней демократические порядки, обмирщить и поставить её в ряд обычных человеческих учреждений...”
... 2 июня 1918 года отец Иоанн Восторгов был арестован в собственной квартире. Вместе с ним арестовали и епископа Селенгинского Ефрема.
5 сентября 1918 года недалеко от Московского городского Братского кладбища епископ Селенгинский Ефрем (Кузнецов), был расстрелян вместе с отцом Иоанном Восторговым, председателем Государственного Совета Иваном Григорьевичем Щегловитовым, бывшими министрами внутренних дел Николаем Алексеевичем Маклаковым, Алексеем Николаевичем Хвостовым и сенатором Степаном Петровичем Белецким.
По просьбе отца Иоанна Восторгова палачи разрешили осужденным помолиться и попрощаться друг с другом. Все встали на колени, горячо молились, после чего подходили под благословение Преосвященного Ефрема и отца Иоанна. Затем простились друг с другом. Протоиерей Восторгов, сказал несколько слов остальным, приглашая их с верою в милосердие Божие и скорое возрождение Родины принести последнюю искупительную жертву. Все стали на указанные им места. Палачи приступили к жертвам. Владыка Ефрем последний раз успел благословить идущих на смерть, и раздались чекистские выстрелы...
Простить невозможно: Красный Террор в России 1918–1923.
30 ноября 1920 года появилось "правительственное сообщение" о том, что ряд "белогвардейских организаций задумал (?!) совершение террористических актов против руководителей рабоче-крестьянской революции".
Посему заключенные в тюрьмах представители различных политических групп объявлялись заложниками.
На это сообщение счел долгом откликнуться письмом к Ленину старый анархист П.А.Кропоткин. "Неужели не нашлось среди Вас никого, – писал Кропоткин, – чтобы напомнить, что такие меры, представляющие возврат к худшему времени средневековья и религиозных войн, – недостойны людей, взявшихся созидать будущее общество на коммунистических началах... Неужели никто из Вас не вдумался в то, что такое заложник? Это значит, что человек засажен в тюрьму не как в наказание за какое-нибудь преступление, что его держат в тюрьме, чтобы угрожать его смертью своим противникам. "Убьете одного из наших, мы убьем столько-то из ваших". Но разве это не все равно, что выводить человека каждое утро на казнь и отводить его назад в тюрьму, говоря: "Погодите", "Не сегодня". Неужели Ваши товарищи не понимают, что это равносильно восстановлению пытки для заключенных и их родных..."
Живший уже вдали от жизни престарелый и больной П.А.Кропоткин недостаточно ясно представлял себе реальное воплощение большевистских теорий насилия. Заложники! Разве их не брали фактически с первого дня террора? Разве их не брали повсеместно в период Гражданской войны? Их брали на юге, их брали на востоке, их брали на севере...
Сообщая о многочисленных заложниках в Харькове, председатель местного губисполкома Кон докладывал в Харьковском совете: "в случае, если буржуазный гад поднимет голову, то прежде всего падут головы заложников". И падали реально. В Елизаветграде убито в 1921 году 36 заложников за убийство местного чекиста.
"Большевики восстановили гнусный обычай брать заложников", – писал Локкарт 10 ноября 1918 года. – И что еще хуже, они разят своих политических противников, мстя их женам. Когда недавно в Петрограде был опубликован длинный список заложников, большевики арестовали жен ненайденных и посадили их в тюрьму впредь до явки их мужей". Арестовывали жен и детей и часто расстреливали их. О таких расстрелах в 1918 году жен-заложниц за офицеров, взятых в Красную Армию и перешедших к белым, рассказывают деятели киевского Красного Креста. В марте 1919 года в Петербурге расстреляли родственников офицеров 86-го пехотного полка, перешедшего к белым. О расстреле в 1919 году в Кронштадте "родственников офицеров, подозреваемых в том, что они перешли к белой гвардии", говорит записка, поданная во ВЦИК известной левой соц.-рев. Ю.Зубелевич. Заложники легко переходили в группу контрреволюционеров. Вот документ, публикуемый "Коммунистом": "13 августа военно-революционный трибунал 14 армии, рассмотрев дело 10 граждан гор. Александрии, взятых заложниками (Бредит, Мальский и др.), признал означенных не заложниками, а контрреволюционерами и постановил всех расстрелять". Приговор был приведен в исполнение на другой день.
Брали сотнями заложниц – крестьянских жен вместе с детьми во время крестьянских восстаний в Тамбовской губернии: они сидели в разных тюрьмах, в том числе в Москве и Петербурге, чуть ли не в течение двух лет. Например, приказ оперштаба тамбовской ЧК 1 сентября 1920 года объявлял:
"Провести к семьям восставших беспощадный красный террор... арестовывать в таких семьях всех с 18-летнего возраста, не считаясь с полом, и, если бандиты выступления будут продолжать, расстреливать их. Села обложить чрезвычайными контрибуциями, за неисполнение которых будут конфисковываться все земли и все имущество". <...>
Мы найдем длинные списки заложников и заложниц за дезертиров, например в "Красном воине". Здесь вводится даже особая рубрика для некоторых заложников: "приговорен к расстрелу условно". <...>
Естественно, письмо П.А.Кропоткина оставалось гласом вопиющего в пустыне. Если тогда не было расстрелов среди тех, кто был объявлен заложником, то, может быть, потому, что не было покушений...
Прошел еще год. И во время Кронштадтского восстания тысячи были захвачены в качестве заложников. Затем появились новые заложники в лице осужденных по известному процессу социалистов-революционеров смертников. Эти жили до последних дней под угрозой условного расстрела! И, может быть, только тем, что убийство Воровского произошло на Швейцарской территории, слишком гласно для всего мира, объясняется то, что не было в России массовых расстрелов, т.е. о них не было опубликовано и гласно заявлено. Что делается в тайниках Государственного политического управления, заменившего собой по имени Чрезвычайные комиссии, мы в полной степени не знаем. Расстрелы продолжаются, но о них не публикуется или если публикуется, то редко и в сокращенном виде. Истины мы не знаем.
Но мы безоговорочно уже знаем, что после оправдательного приговора в Лозанне большевики недвусмысленно грозили возобновлением террора по отношению к тем, кто считается заложниками. Так, Сталин, <...> в заседании московского комитета большевиков заявил: "Голоса всех трудящихся требуют от нас возмездия подстрекателям этого чудовищного убийства. Фактически убийцы тов. Воровского – не ничтожные наймиты Конради и Полунин, а те социал-предатели, которые, скрывшись от народного гнева за пределы досягаемости, еще продолжают подготовлять почву для наступления против руководителей русского пролетариата. Они забыли о нашей дальновидности, проявленной нами в августе 1922 года, когда мы приостановили приговор Верховного Трибунала, вопреки настойчивому желанию всех трудящихся масс. Теперь мы можем им напомнить, что постановление еще не потеряло силы и за смерть тов. Воровского мы сумеем потребовать к ответу их друзей, находящихся в нашем распоряжении".
"Заложники – капитал для обмена"... Эта фраза известного чекиста Лациса, может быть, имела некоторый смысл по отношению к иностранным подданным во время польско-русской войны. Русский заложник – это лишь форма психического воздействия, это лишь форма устрашения, на котором построена вся внутренняя политика, вся система властвования большевиков.
Знаменательно, что большевиками собственно осуществлено то, что в 1881 году казалось невозможным самым реакционным кругам. 5 марта 1881 года гр. А.Камаровский впервые высказал в письме к Победоносцеву мысль о групповой ответственности. Он писал: "Не будет ли найдено полезным объявить всех уличенных участников в замыслах революционной партии за совершенные ею неслыханные преступления состоящими вне закона и за малейшее их новое покушение или действие против установленного законом порядка в России ответственными поголовно, in сorporе, жизнью их".
Такова гримаса истории или жизни... "Едва ли, действительно, есть более яркое выражение варварства, точнее, господства грубой силы над всеми основами человеческого общества, чем этот институт заложничества", – писал старый русский революционер H. В. Чайковский по поводу заложничества в наши дни.
"Для того чтобы дойти не только до применения его на практике, но и до открытого провозглашения, нужно действительно до конца эмансипироваться от этих веками накопленных ценностей человеческой культуры и внутренне преклониться перед молохом войны, разрушения и зла".
"Человечество потратило много усилий, чтобы завоевать... первую истину всякого правосознания: Нет наказания, если нет преступления", – напоминает выпущенное по тому же поводу в 1921 году воззвание "Союза русских литераторов и журналистов в Париже". "И мы думаем, что как бы ни были раскалены страсти в той партийной и политической борьбе, которая таким страшным пожаром горит в современной России, но эта основная, эта первая заповедь цивилизации не может быть попрана ни при каких обстоятельствах: Нет наказания, если нет преступления. Мы протестуем против возможного убийства ни в чем не повинных людей. Мы протестуем против этой пытки страхом. Мы знаем, какие мучительные ночи проводят русские матери и русские отцы, дети которых попали в заложники. Мы знаем точно так же, что переживают сами заложники в ожидании смерти за чужое, не ими совершенное преступление. И потому мы говорим:
– Вот жестокость, которая не имеет оправдания.
– Вот варварство, которому не должно быть места в человеческом обществе" .
Отец Петр встал коленями на половичок, постланный на льду у самого края проруби, и, погрузив в нее большой медный крест, осипшим голосом затянул:
- Во Иордане крещающуся Тебе, Господи...
Тут же молодой звонкий голос пономаря Степана подхватил:
- Троическое явися поклонение...
Вместе с ними запели Крещенский тропарь крестьяне села Покровка, толпившиеся вокруг купели, вырубленной в виде креста. К моменту погружения креста вода успела затянуться тонкой корочкой льда, так как январь 1920 года выдался морозный. Но тяжелый крест, с хрустом проломив хрустальную преграду, продолжая в движении сокрушать хрупкие льдинки, чертил в холодной темной воде себе же подобное изображение.
Во время пения слов «И Дух, в виде голубине, извествоваше словесе утверждение...» Никифор Крынин, сунув руку за пазуху, вынул белого голубя и подбросил его вверх, прихлопнув ладонями. Голубь, вспорхнув, сделал круг над прорубью, полетел к небу. Крестьяне провожали голубя восторженными, по-детски обрадованными взглядами, как будто в самом деле в этом голубе увидели Святого Духа. Как только закончился молебен и отец Петр развернулся с крестным ходом, чтобы вернуться в церковь, толпа весело загомонила, бабы застучали ведрами и бидонами, а мужики пошли ко второй проруби, вырубленной в метрах двадцати выше по течению, чтобы окунуться в Иордань. Речка Пряда в этот день преобразилась в Иордань, протекающую за тысячи верст отсюда, в далекой и такой близкой для каждого русского сердца Палестине.
Пономарь Степан, подбежав к отцу Петру, сконфуженно зашептал:
- Батюшка, благословите меня в Иордань погрузиться.
- Да куда тебе, Степка, ты же простывший!..
- В Иордани благодатной и вылечусь от хвори, - с уверенностью произнес Степан. В глазах его светилась мольба, и отец Петр махнул рукой:
- Иди...
Подул восточный ветер. Снежная поземка, шевеля сухим камышом, стала заметать следы крестного хода. Когда подошли к церкви, белое марево застило уже все кругом, так что ни села, ни речки внизу разглядеть было невозможно.
Отец Петр с Никифором и певчими, обметя валенки в сенях и охлопав полушубок от снега, ввалились в избу и сразу запели тропарь Крещению. Батюшка, пройдя по дому, окропил все углы крещенской водой. Затем сели за стол почтить святой праздник трапезой. Прибежавший следом Степан, помолившись на образа, присел на краешек лавки у стола. Вначале все молча вкушали пищу, но после двух-трех здравиц завели оживленную беседу. Никифор мрачно молвил:
- Слышал я, у красных их главный, Лениным вроде кличут, объявил продразверстку, так она у них называется.
- Что это такое? - заинтересовались мужики.
- «Прод» - это означает продукты, ну, знамо дело, что самый главный продукт - это хлеб, вот они его и будут «разверстывать», в городах-то жрать нечего. - Что значит «разверстывать»? - взволновались мужики, интуитивно чувствуя в этом слове уже что-то угрожающее.
- Означает это, что весь хлебушек у мужиков отнимать будут.
- А если я, к примеру, не захочу отдавать? - горячился Савватий. - У самого семеро по лавкам - чем кормить буду? Семенным хлебом, что ли? А чем тогда весной сеять?
- Да тебя и не спросят, хочешь или не хочешь, семенной заберут, все подчистую, - тяжко вздохнул Никифор. - Против рожна не попрешь, они с оружием.
- Спрятать хлеб, - понизив голос, предложил Кондрат.
- Потому и «разверстка», что развернут твои половицы, залезут в погреба, вскопают амбары, а найдут припрятанное - и расстреляют, у них за этим дело не станет.
- Сегодня-то вряд ли они приедут - праздник, а завтра надо все же спрятать хлеб, - убежденно сказал Савватий.
- Это для нас праздник, а для них, супостатов, праздник - это когда можно пограбить да поозоровать над православным людом. Но сегодня, думаю, вряд ли, вон метель какая играет, - подытожил встревоживший мужиков разговор Никифор.
Тихо сидевшая до этого матушка Авдотья, жена отца Петра, всхлипнула и жалобно проговорила:
- От них, иродов безбожных, всего можно ожидать, говорят, что в первую очередь монахов да священников убивают, а куда я с девятью детишками мал мала меньше? - и матушка снова всхлипнула.
- Да вы посмотрите только на нее, уже живьем хоронит, - осерчал отец Петр. - Ну что ты выдумываешь, я че, в революцию, что ли, их лезу. Службу правлю по уставу - вот и всех делов. Они же тоже, чай, люди неглупые.
- Ой, батюшка, не скажи, - вступила в разговор просфорница, солдатская вдова Нюрка Востроглазова. - Давеча странница одна у меня ночевала да такую страсть рассказала, что не приведи Господи.
Все сидевшие за столом повернулись к ней послушать, что за страсть такая. Ободренная таким вниманием, Нюрка продолжала:
- В соседней губернии, в Царицынском уезде, есть большое село названием Цаца. В этом селе церковь, в которой служат два священника: один старый уже - настоятель, другой помоложе и детишек у него куча, не хуже как у нашего отца Петра. Дошел до сельчан тех слух, что скачет к ним отряд из Буденновской конницы. А командует отрядом тем Григорий Буйнов. Молва об этом Буйнове шла нехорошая, что особенно он лютует над священниками и церковными людьми.
Передали это батюшке-настоятелю и предложили ему уехать из села от греха подальше. А он говорит: «Стар я от врагов Божиих бегать, да и власы главы моей седой все изочтены Господом. Если будет Его Святая воля - пострадаю, но не как наемник, а как пастырь, который овец своих должен от волков защищать». Молодой священник быстро собрался: жену, детишек, скарб на телегу кое-какой покидал - и в степь. Но не избег мученического венца: его Господь прямо на отряд Гришки вывел, и тут же порубили их сабельками.
А как к селу подскакали ироды окаянные, к ним навстречу в белом облачении с крестом вышел батюшка-настоятель. Подлетает к нему на коне Григорий, как рубанет саблей со всего плеча, так рука-то, в которой крест держал, отлетела от батюшки. Развернул коня и рубанул во второй раз. Залилась белая риза кровью алой. Когда хоронили батюшку, то руку его в гроб вместе с крестом положили, так как не могли крест из длани батюшкиной вынуть. А за день до этого одной блаженной в их селе сон снился. Видит она батюшку в белых ризах, а рука в отдалении на воздусе с крестом. Когда рассказала сон людям, никто не мог понять, почему рука отдельно от тела.
- Ужасная кончина, - сокрушенно вздохнул отец Петр и перекрестился. - Не приведи, Господи.
Степка, тоже перекрестившись, прошептал: - Блаженная кончина, - и, задумавшись, загрустил.
Вспомнил, как ему, маленькому мальчику, мама по вечерам читала жития святых, в основном это были мученики или преподобные. Он, затаив дыхание, слушал и мысленно переносился во дворцы императоров-язычников и становился рядом с му-чениками. Как-то и он спросил маму:
- А можно нам тоже пойти во дворец к императору и сказать ему, что мы «христиане», пусть мучает.
- Глупенький, наш император сам христианин и царствует на страх врагам Божиим. Мученики были давно, но и сейчас есть место для подвигов во имя Христа. Например, подвижники в монастырях, - и читала ему о преподобных Сергии Радонежском и Серафиме Саровском.
Воображение Степки переносило его в дремучие леса к святым кротким подвижникам, и он вместе с ними строил из деревьев храм, молитвой отгонял бесов и кормил из рук диких медведей. Степан стал мечтать о монастырской жизни.
Грянувшая революция и гражданская война неожиданно приблизили эту детскую мечту. Николай Трофимович Коренев, вернувшись с германского фронта, недолго побыл в семье, ушел в белую добровольческую армию. Мать, оставив работу в местной больнице, ушла вслед за отцом сестрой милосердия, оставив сына на попечение своего дяди, настоятеля монастыря архимандрита Тавриона. Вскоре монастырь заняла дивизия красных. Монахов выгнали, а отца Тавриона и еще нескольких с ним отвели в подвал, и больше они не возвращались. Степан скитался, голодал, пока не прибился к Покровской церкви в должности пономаря и чтеца.
Встав из-за стола, перекрестившись на образа, он прочел про себя благодарственную молитву и подошел к отцу Петру под благословение.
- Благослови, батюшка, пойти в алтарь прибраться.
- Иди, Степка, да к службе все подготовь. Завтра Собор Иоанна Предтечи.
Когда Степан вышел, удовлетворенно сказал:
- Понятливый юноша, на Святках восемнадцать исполнилось, так вот беда: сирота, поди, от отца с матерью никаких вестей, а он все ждет их.
В это время к селу Покровка двигалась вереница запряженных саней. Санный поезд сопровождал конный отряд красноармейцев во главе с командиром Артемом Крутовым. В каракулевой шапке, перевязанной красной лентой, в щегольском овчинном полушубке, перепоясанном кожаной портупеей, с маузером на правом боку и с саблей на левом, он чувствовал себя героем и вершителем человеческих судеб. Но истинным хозяином положения был не он, а человек, развалившийся в передних санях. Закутанный в длинный тулуп, он напоминал нахохлившуюся хищную птицу, словно стервятник какой-то.
Из-под пенсне поблескивал настороженный взгляд темно-серых слегка выпуклых глаз, завершали его портрет крупный с горбинкой нос и маленькая бородка под пухлыми губами. Это был уполномоченный губкома по продразверстке Коган Илья Соломонович. Крутов, поравнявшись с его санями, весело про-кричал:
- Ну, Илья Соломоныч, сейчас недалеко осталось, вон за тем холмом село, как прибудем, надо праздничек отметить, здесь хорошую бражку гонят, а с утречка соберем хлебушек - и домой.
- Пока Вы, товарищ Крутов, праздники поповские будете отмечать, эти скоты до утра весь хлеб попрячут - ищи потом. Надо проявить революционную бдительность, контра не дремлет.
- Да какие они контра? Мужики простые, пару раз с маузера пальну - весь хлеб соберу.
- В этом видна, товарищ Крутов, Ваша политическая близорукость; как Вы изволили выразиться, простые крестьяне прежде всего собственники, с ними коммунизм не построишь.
- А без них в построенном коммунизме с голоду сдохнешь, - загоготал Крутов.
- Думайте, что говорите, товарищ Крутов, с такими разговорами Вам с партией не по пути. Не посмотрим и на Ваши боевые заслуги перед Советскою властью.
- Да я так, Илья Соломоныч, - примирительно сказал Крутов, - холодно, вот и выпить хочется, а с контрой разберемся, у нас не забалуешь. Вы мне задачу означьте, и будет все как надо, комар носу не подточит.
- Я уже Вам говорил, товарищи Крутов, наш главный козырь - внезапность. Разбейте бойцов на группы по три человека к каждым саням, как въезжаем в село, сразу по избам и амбарам - забирайте все подряд, пока они не успели опомниться.
- А по скольку им на рот оставлять? - поинтересовался Крутов.
- Ничего не оставлять, у них все равно где-нибудь запас припрятан, не такие уж они простые, как Вы думаете, а пролетариат, движущая сила революции, голодает, вот о чем надо думать.
Не успел Коган договорить, как вдали, словно гром, прогремел колокол, а потом зачастил тревожно и гулко, всколыхнув тишину полей и перелесков.
- Набатом бьет, - заметил Крутов. - Это не к службе, что-то у них стряслось, пожар, может.
- Думаю, Ваши такие «простые мужики» о нашем приближении предупреждают, контра, - и Коган зло выругался. - Только как они нас издали увидели? Распорядись, товарищ Крутов, ускорить передвижение.
А увидел отряд продразверстки Степан. Прибрав в алтаре, почистив семисвечник и заправив его лампадным маслом, разложил облачение отца Петра и решил подняться на колокольню. Любил он в свободные часы полюбоваться с высоты звонницы, откуда открывалась удивительная панорама перелесков и полей, на окрестности села. С собой брал всегда полевой бинокль - подарок отца. Отец вернулся с фронта как раз на Рождество, а на третий день у Степана День Ангела, в празднование памяти его небесного покровителя первомученика и архидиакона Стефана. После службы, когда все пришли домой и сели за именинный пирог, отец достал бинокль.
- На, Степка, подарок - трофейный, немецкий, четырнадцатикратного приближения. Будет тебе память обо мне.
С тех пор Степан с биноклем никогда не расставался, даже когда изгнанный из монастыря красными, скитался голодный, все равно не стал отцов подарок менять на хлеб.
Любуясь с колокольни окрестностями, Степан заметил вдали за перелесками на холме какое-то движение, он навел бинокль и аж отшатнулся от увиденного: остроконечные буденовки, сомнений не было - красные. «Наверное, продразверстка, о которой говорил Никифор Акимович». Первый порыв был бежать вниз предупредить, но время будет упущено: пока все село обежишь, они уж тут будут. Рука машинально взялась за веревку большого колокола. Степан перекрестился и ударил в набат.
Он видел сверху, как выбегают из изб люди и растерянно озираются, многие с ведрами и, не видя пожара, бегут к церкви. Убедившись, что набат позвал всех, Степан устремился вниз по ступенькам с колокольни, навстречу ему, запыхавшись, бежали отец Петр и Никифор Акимович.
- Ты что, Степан, белены объелся? - закричал отец Петр.
Степан рассказал об увиденном.
- Значит, так, мужики, - коротко распорядился Никифор, - хлеб - в сани, сколько успеете, - и дуйте за кривую балку к лесу, там схороним до времени.
Въехав в село и наведя следствие, Коган распорядился посадить отца Петра и Степана под замок в сарай и приставить к ним часового. Прилетел на взмыленной лошади Крутов.
- Ну, Илья Соломоныч, гуляем и отдыхаем.
- Да ты что, товарищ Крутов, издеваешься, под Ревтрибунал захотел?! - вспылил Коган. - Сорвано задание партии: хлеба наскребли только на одни сани.
- Да не горячись ты, Соломоныч, договорить не дал, нашелся весь хлеб, за оврагом он. Надо звонарю спасибо сказать, помог нам хлеб за нас собрать, - загоготал Крутов.
- Кому спасибо сказать - разберемся, а сейчас вели хлеб привезти и под охрану.
После уж примирительно спросил:
- Как это тебе так быстро удалось?
Крутов, довольно хмыкнув, похлопал себя по кобуре:
- Товарищ маузер помог, кое-кому сунул его под нос - и дело в шляпе.
Когда уже сидели за столом, Крутов, опрокинув в рот стопку самогона и похрустев бочковым огурчиком, спросил:
- А этих попа с монашком отпустить, что ли?
Коган как-то задумался, не торопясь и не обращаясь ни к кому, произнес:
- Этот случай нам на руку, надо темные крестьянские массы от религиозного дурмана освобождать. Прикажите привести попа, будем разъяснительную работу проводить.
Когда отца Петра втолкнули в избу, он перекрестился на передний угол и перевел вопросительный взгляд на Крутова, счи-тая его за главного. Коган, прищурив глаза, презрительно разглядывая отца Петра, заговорил:
- Мы вас не молиться сюда позвали, а сообщить вам, что губком уполномочил вас, саботажников декрета Советской власти о продразверстке, расстреливать на месте без суда и следствия.
- Господи, да разве я саботажник? Степка - он по молодости, по глупости, а так никто и не помышлял против. Мы только Божью службу правим, ни во что не вмешиваемся.
- Ваши оправдания нам ни к чему, вы можете спасти себя только конкретным делом.
- Готов, готов искупить вину, - обрадовался отец Петр.
- Вот-вот, искупите. Мы соберем сход, и вы и ваш помощник пред всем народом откажетесь от веры в Бога и признаетесь людям в преднамеренном обмане, который вы совершали под нажимом царизма, а теперь, когда Советская власть дала всем свободу, вы не намерены дальше обманывать народ.
- Да как же так, - забормотал отец Петр, - это невозможно, это немыслимо.
- Вот идите и помыслите, через полчаса дадите ответ.
- Иди, поп, да думай быстрей! - заорал изрядно захмелевший Крутов. - А то я тебя, контру, лично шлепну и твою попадью, и вообще всех в расход пустим.
Отец Петр вспомнил заплаканную матушку и деток, сердце его сжалось, и он закричал:
- Помилуйте, а их-то за что?
- Как ваших пособников, - пронизывая колючим взглядом отца Петра, тихо проговорил Коган.
Но именно эти тихо сказанные слова на отца Петра подействовали больше, чем крик Крутова. Он осознал до глубины души, что это не пустые обещания, и сердце его содрогнулось.
- Я согласен, - сказал он упавшим голосом.
- А ваш юный помощник? - спросил Коган.
- Он послушный, как я благословлю, так и будет.
- Кравчук, - обратился Коган к одному из красноармейцев, - собирай народ, а этого, - ткнул он пальцем в сторону отца Петра, - увести до времени.
Ошарашенный и подавленный отец Петр, когда его привели в сарай, молча уселся на бревно и, обхватив голову руками, стал лихорадочно размышлять.
В сознании стучали слова Христа: «Кто отречется от Меня перед людьми, от того и Я отрекусь перед Отцом Моим небесным». «Но ведь апостол Петр тоже трижды отрекся от Господа, а затем раскаялся, и я, как уедут эти супостаты, покаюсь перед Богом и народом, Господь милостивый - простит и меня. А то как же я матушку с детьми оставлю, а могут и ее… Нет, я не имею права распоряжаться их жизнями».
Степан сидел в стороне и молился. На душе его было светло и как-то торжественно. Дверь сарая открылась.
- Ну выходи, контра.
Отец Петр встал и на ватных ногах пошел, продолжая на ходу лихорадочно размышлять, ища выход из создавшегося положения и не находя. Он увидел на крыльце того самого комиссара, который угрожал ему расстрелом, сейчас он размахивал руками, что-то громко говорил толпе собравшихся крестьян; подойдя ближе, отец Петр услышал:
- Сегодня вы протянули руку помощи голодающему пролетариату, а завтра пролетариат протянет руку трудовому крестьянству. Этот союз между рабочими и крестьянами не разрушить никаким проискам империализма, который опирается в своей борьбе со светлым будущим на невежество и религиозные предрассудки народных масс. Но Советская власть намерена решительно покончить с религиозным дурманом, этим родом сивухи, отравляющим сознание трудящихся и закрывающим им дорогу к светлому Царству коммунизма.
Ваш священник Петр Трегубов как человек свободомыслящий больше не желает жить в разладе со своим разумом и совестью, которые подсказывают ему, что Бога нет, а есть лишь эксплуататорыепископы во главе с главным контрреволюционером - патриархом Тихоном. Об этом он сейчас вам сам скажет.
Мужики слушали оратора, понурив головы, и ровным сче-том ничего не понимали, услышав, что Бога нет, встрепенулись и с недоумением воззрились на говорившего, а затем с интересом перевели взгляд на отца Петра, мол, что он скажет. Отец Петр, не поднимая глаз, проговорил: - Простите меня, братья и сестры, Бога нет, и я больше не могу вас обманывать. Не могу, - вдруг навзрыд проговорил он, а затем прямо закричал: - Вы понимаете, не могу!
Ропот возмущения прокатился по толпе. Вперед, отстраняя отца Петра, вышел Коган.
- Вы понимаете, товарищи, как трудно это признание досталось Петру Аркадьевичу, бывшему вашему священнику, он мне сам признался, что думал об этом уже давно, но не знал, как вы к этому отнесетесь.
- Так же, как и к Иуде! - крикнул кто-то из толпы.
Но Коган сделал вид, что не услышал этих слов и продолжил:
- Вот и молодой церковнослужитель Степан думает так же, и это закономерно, товарищи; им, молодым, жить при коммунизме, где нет места церковному ханжеству и религиозному невежеству, - и он подтолкнул побледневшего Степана вперед:
- Ну, молодой человек, скажите народу слово.
Отец Петр, как бы очнувшись, понял, что он не подготовил Степана и должен сейчас что-то сделать. Подойдя с боку, он шепнул ему на ухо:
- Степка, отрекайся, расстреляют, ты молодой, потом на исповеди покаешься, я дам разрешительную.
К нему повернулись ясные, голубые глаза Степана, полные скорби и укора:
- Вы уже, Петр Аркадьевич, ничего не сможете мне дать, а вот Господь может мне дать венец нетленный, разве я могу отказаться от такого бесценного дара? - и, повернувшись к народу, твердо и спокойно произнес: - Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси во истину Христос, Сын Бога Живаго, пришедый в мир грешныя спасти, от них же первый есмь аз...
Договорить ему не дали. Коган, переходя на визг, закричал:
- Митинг закончен, расходитесь! - и, выхватив револьвер, для убедительности пальнул два раза в воздух.
Зайдя в избу, Коган подошел к столу, налил полный стакан самогонки и залпом осушил его.
- Ого! - удивился Крутов. - Вы, Илья Соломонович, так и пить научитесь по-нашему.
- Молчать! - взвизгнул тот.
- Но-но, - угрожающе произнес Крутов. - Мы не в царской армии, а вы не унтер-офицер. Хотите, я шлепну этого сопляка, чтоб другим неповадно было?
- Не надо, - успокаиваясь, сел на лавку Коган. - Ни в коем случае теперь как раз нельзя из него мученика за веру делать. Надо сломить его упрямство, заставить, гаденыша, отречься. Эта главная идеологическая задача на данный момент.
- Что тут голову ломать, Илья Соломоныч?! - в прорубь этого кутенка пару раз обмокнуть, поостынет, кровь молодая, горячая - и залопочет. Не то что от Бога, от всех святых откажется, - засмеялся Крутов.
- Хорошая мысль, товарищ Крутов, - похвалил Коган. - Так говорите, сегодня у них праздник Крещения? А мы устроим наше, красное крещение. Возьми двух красноармейцев понадежней, забирайте щенка - и на речку.
- Брюханова с Зубовым возьму, брата родного в прорубь опустят, глазом не моргнут.
Идя домой, отец Петр ощущал странную опустошенность, прямо как будто в душе его образовалась холодная темная пропасть без дна. Придя в избу, он с видом побитой собаки прошел по горнице и сел у стола на свое место в красном углу.
Матушка подошла и молча подставила перед ним хлеб и миску со щами. Он как-то жалостливо, словно ища поддержки, глянул на нее, но супруга сразу отвернулась и, подойдя к печи, стала греметь котелками. Дети тоже не поднимали на него глаз. Младшие забрались на полати, старшие сидели на лавке, уткнувшись в книгу. Четырехлетний Ванятка ринулся было к отцу, но тринадцатилетняя Анютка перехватила брата за руку и, испуганно глянув на отца, увела его в горницу. Отцу Петру до отчаяния стало тоскливо и неуютно в доме.
Захотелось разорвать это молчание, пусть через скандал. Он вдруг осознал, что затаенно ждал от матушки упреков и укоров в его адрес - тогда бы он смог оправдаться, и все бы разъяснилось, его бы поняли, пожалели и простили, если не сейчас, то немного погодя, но матушка молчала, а сам отец Петр не находил сил, чтобы заговорить первым, он словно онемел в своем отчаянии и горе. Наконец, молчание стало невыносимо громким, оно стучало, словно огромный молот по сознанию и сердцу. Отец Петр пересилил себя, вышел из-за стола и, бухнувшись на колени, произнес:
- Простите меня Христа ради...
Матушка обернулась к нему, ее взгляд, затуманенный слезами, выражал не гнев, не упрек, а лишь немой вопрос: «Как нам жить дальше?»
Увидев эти глаза, отец Петр почувствовал, что не может находиться в бездействии, надо куда-то бежать, что-то делать. И еще не зная, куда бежать и что делать, он решительно встал, накинул полушубок и выбежал из дома. Ноги понесли его прямо через огороды к реке, туда, где сегодня до ранней зорьки он совершал Великое освящение воды.
Дойдя до камышовых зарослей, он не стал их обходить, а пошел напрямую, ломая сухой камыш и утопая в глубоком снегу. Но, не дойдя до речки, вдруг сел прямо на снег и затосковал, причитая:
- Господи, почто Ты меня оставил? Ты ведь вся веси, Ты веси, яко люблю Тя? - славянский язык Евангелия ему представлялся единственно возможным для выражения своих поверженных чувств.
Крупные слезы потекли из его глаз, исчезая бесследно в густой, темной с проседью бороде. Пока он так сидел, сумерки окончательно опустились на землю. Отец Петр стал пробираться к реке.
Выходя из камыша, он услышал голоса, остановился, стал присматриваться и прислушиваться. Яркий месяц и крупные январские звезды освещали мягким голубым светом серебристую гладь замерзшей реки. Крест, вырубленный во льду, уже успел затянуться тонким льдом, припорошенным снегом, только в его основании зияла темная прорубь около метра в диаметре.
Около проруби копошились люди. Приглядевшись, отец Петр увидел двух красноармейцев в длинных шинелях, держащих голого человека со связанными руками, а рядом на принесенной коряге сидел еще один военный в полушубке и попыхивал папироской. Человек в полушубке махнул рукой, и двое красноармейцев стали за веревки опускать голого человека в прорубь. Тут сознание отца Петра пробило, он понял, что этот голый человек - Степка.
Брюханов с Зубовым, подержав Степана в воде, снова вытащили и поставили его перед Крутовым. Полушубок был на нем расстегнут, шапка сидела набекрень, по всему было видно, что он был изрядно пьян.
- Ну, - громко икнув, сказал Крутов, - будем сознавать сей-час, или вам не хватает аргументов? Так вот они, - и он указал пальцем на прорубь.
Степан хотел сказать, что он не откажется от своей веры, но не мог открыть рот, все сковывал холод, его начало мелко трясти. Но он собрал все усилия воли и отрицательно покачал головой.
- Товарищ командир, что с ним возиться? Под лед его на корм рыбам - и всех делов, - сказал Брюханов, грязно выругавшись.
- Нельзя под лед, - нахмурился Крутов. - Комиссар ждет от него отреченья от Бога, хотя хрен мы от него чего добьемся. Помню, в одном монастыре игумену глаза штыком выкололи, а он знай себе молитву читает да говорит: «Благодарю Тебя, Господи, что, лишив меня зрения земного, открыл мне очи духовные видеть Твою Небесную славу». Фанатики хреновы, у них своя логика, нам, простым людям, непонятная.
- Сам-то, Соломоныч, в тепло пошел, а нам тут мерзнуть, - заскулил Зубов и, повернувшись к Степану, заорал: - Ты че, гад ползучий, контра, издеваешься над нами?! - и с размаху ударил Степана по лицу.
Из носа хлынула горячая кровь, губы у Степана согрелись и он тихо проговорил:
- Господи, прости им, не ведают, что творят...
Не расслышав, что именно говорит Степан, но уловив слово «прости», Крутов захохотал:
- Видишь, прощения у тебя просит за то, что над тобой издевается, так что ты уж, Зубов, прости его, пожалуйста.
Холодная пропасть в душе отца Петра при виде Степана стала заполняться горячей жалостью к страдальцу.
Хотелось бежать к нему, что-то делать, как-то помочь. Но что он может против трех вооруженных людей? Безысходное отчаянье заполнило сердце отца Петра, и он, обхватив голову руками, тихо заскулил, словно пес бездомный, а потом нечело-веческий крик, скорее похожий на вой, вырвался у него из груди, унося к небу великую скорбь за Степана, за матушку и детей, за себя и за всех гонимых страдальцев земли русской. Этот вой был настолько ужасен, что вряд ли какой зверь мог бы выразить в бессловесном звуке столько печали и отчаянья.
Мучители вздрогнули и в замешательстве повернулись к берегу, Крутов выхватил маузер, Брюханов передернул затвор винтовки. Вслед за воем раздался вопль:
- Ироды проклятые, отпустите его, отпустите безвинную душу.
Тут красноармейцы разглядели возле камышей отца Петра.
- Фу как напугал, - облегченно вздохнул Зубов и тут же зло заорал: - Ну погоди, поповская рожа, - и устремился к отцу Петру.
Брюханов с винтовкой в руках в обход отрезал отцу Петру путь к отступлению. Отец Петр побежал на лед, но, поскользнувшись, упал тут же вскочил и кинулся сначала вправо и чуть не наткнулся на Зубова, развернулся влево - а там Брюханов. Тогда отец Петр заметался, как затравленный зверь, это рассмешило преследователей. Зубов весело закричал:
- Ату его!
И покатываясь со смеху, они остановились. Зубов, выхватив нож и поигрывая им, стал медленно надвигаться на отца Петра. Тот стоял в оцепенении.
- Сейчас мы тебя, товарищ попик, покромсаем на мелкие кусочки и пошлем их твоей попадье на поминки.
Отцу Петру вдруг пришла неожиданно отчаянная мысль. Он резко развернулся и что есть силы рванул к той проруби, о которой преследователи ничего не подозревали, она уже затянулась корочкой льда и была присыпана снежком.
Не ожидая такой прыти от батюшки, Зубов с Брюхановым переглянулись недоуменно и бросились следом. Тонкий лед с хрустом проломился под отцом Петром, и уже в следующее мгновение Зубов оказался рядом с ним в темной холодной воде. Брюханов сумел погасить скорость движения, воткнув штык в лед, но, упавшее на лед, его тело по инерции прокатилось по льду до самого края проруби. Зубов, вынырнув из воды с выпученными от страха глазами, схватился за край проруби и заверещал, что было сил:
- Тону, тону, спасите, Брюханов, руку, дай руку Бога ради!
Брюханов протянул руку, Зубов судорожно схватился за нее сначала одной рукой, а потом другой, выше запястья руки Брюханова. Тот, поднатужившись, стал уже было вытягивать Зубова, но подплывший сзади отец Петр ухватился за него. Такого груза Брюханов вытянуть не мог, но и освободиться от намертво вцепившегося в его руку Зубова тоже не мог и, отчаянно ругаясь, стал сползать в прорубь, в следующую минуту оказавшись в ледяной воде. Неизвестно, чем бы это все закончилось, не подоспей вовремя Крутов. Он подобрал валявшуюся винтовку и, взявшись рукой за ствол, ударил прикладом в лицо отцу Петру. Отец Петр, отцепившись от Зубова, ушел под воду.
В следующую минуту Крутов вытянул красноармейцев на лед. Из-под воды снова показался отец Петр.
- Господи, Ты веси, Ты вся веси, яко люблю Тя, - с придыханием выкрикнул он.
- Вот ведь какая гадина живучая, - озлился Зубов. - Дайте я его сам, - и, взяв винтовку, ударил отца Петра, целясь прикладом в голову, но попал вскользь, по плечу.
Отец Петр подплыл к противоположному краю проруби, ухватившись за лед поднапрягся, пытаясь вскарабкаться, непрестанно повторяя:
- Ты веси, яко люблю Тя...
- Ну ты, Зубов, ничего не можешь толком сделать, - осклабился Крутов и, достав маузер, выстрелил в спину уже почти выбравшегося отца Петра.
Тот, вздрогнув, стал сползать в воду, поворачиваясь лицом к Крутову, глаза его выражали какое-то детское удивление. Он вдруг широко улыбнулся, проговорив:
- Но яко разбойника помяни мя...
Дальше он уже сказать ничего не мог, так с широко открытыми глазами и стал погружаться медленно в воду. Крутов както лихорадочно стал стрелять вслед уходящему под воду отцу Петру, вгоняя в прорубь пулю за пулей, выстрелил всю обойму. Вода в проруби стала еще темнее от крови.
- И впрямь красное крещение, - пробормотал Крутов; сплюнув на снег и засунув маузер в кобуру, скомандовал: - Пошли в избу, выпьем за упокой души.
- А с этим как? - кивнул в сторону Степана Зубов.
- Пусть с ним комиссар разбирается, - махнул рукой Крутов.
Степан лежал в горнице дома отца Петра, и матушка меняла ему холодные компрессы на лбу, он весь горел от жара. Вдруг Степан открыл глаза и зашептал что-то. Матушка наклонилась к нему, чтобы расслышать.
- Что же, матушка, вы их в дом не приглашаете?
- Кого, Степа? - стала озираться матушка.
- Так вот они стоят у двери: мой папа, мама, отец Таврион.
- Бедный мальчик, он бредит, - всхлипнула матушка.
- Я не брежу, матушка, я просто их вижу: папа в белом нарядном мундире с Георгиевскими крестами, мама в белом платье и отец Таврион, тоже почему-то в белом, ведь монахи в черном только бывают. Вот и отец Петр с ними, значит, Господь его простил. Они зовут меня, матушка, с собой. Почему вы их не видите, матушка? Помогите мне подняться, я пойду с ними, - и Степан, облегченно вздохнув и улыбнувшись, промолвил:
- Я пошел, матушка, до свидания.
- До свидания, Степа, - сказала, смахнув слезу, матушка и осторожно прикрыла веки больших голубых детских глаз, застывших в ожидании Второго и славного пришествия Господа нашего Иисуса Христа.
Отъевшийся на реквизированном сене конь Семена Будекина испытывал к согнанной толпе такую же классовую ненависть, как восседавший на нем хозяин и командир. "Да ведь и эти ничего добровольно не отдадут..." Конь хрипел и скалил на толпу зубы. А Семен, приподнявшись на стременах, уже гремел всей своей зычностью:
- Внимай мене, селяне-поселяне, буржуены земляные... а ты... нетрудящийся культовый служака, охмуряла! - шибче всех внимай! Мы к вам с продразверсткой с войском моим. И весь мировой пролетариат незримо за мной стоит... Не, сорок дворов всего, а поди ж ты, церквеха есть. Эх, богомолики вы мои, святенькие вы мои!.. Слых, комиссар, а в ей мощи есть? Ишь ты, в такой-то махонькой! А-а, местночтимые... ладно, отместночтились, гы... И так! Я есть... командир особого чрезвычайного спецпродотряда имени товарища Диоклитиана.
У стоящего впереди толпы священника отпала челюсть.
- Имени кого? - оторопело переспросил батюшка.
- Имени товарища Диоклитиана! Хош и импяратор, а наш человек, ба-альшой революционер, пошустрил богомоликов, да таких вот как ты, попов-охмурял... Чего пялисся-то?
- Дак, удивительно. Много уж тута всяких проходило и белых, и серых, и красных - разномастных, а вот чтобы имени товарища Диоклитиана... такого и подумать не мог, что увижу.
- О многовом об чем вы подумать не могли, мно-о-го чего не видали! Глядите вот теперь, пока гляделы не выест.
- Дык чем ж тебе богомолики да попы насолили, что аж Диоклитианову тень потревожил? Сам-то крещеный, небось?
- Небось! - грозно ответил Семен.
Помрачнело вдруг его веселое бесшабашное лицо.
- Ты мене крещеньем моим не тыкай, раскрещен я ныне, рас-кре-стилси!
- А нешто можно раскреститься-то?
- Все ныне можно. Озлен я ныне на вас, попов-богомоликов, ох, озлен! Открыли на вас глаза люди добрые.
- Уж не энтот ли добрый, что за спиной твоей на добром коне, вон свои глаза закрыл, млеет, твои-то открыв.
Выдвинулся тут конь комиссаров, а сам горбоносый комиссар, свесившись к батюшкиной бороде, проскрежетал с ухмылкой:
- А ты, оказывается, бесстрашный, поп, храбрый, да? Да! Я - открыватель глаз, я... А твои - закрою сегодня.
- Да уж сделай милость, закрывай скорей, а то уж невмоготу видеть вас... Да еще и имени товарища Диоклитиана.
Только открыл было рот комиссар, чтобы сказать что-то совсем уже злобно-едко-убивающее, да вдруг остановил свой взгляд поверх поповской головы, чем-то вдруг заворожился будто и - сразу пошел конь комиссарский, толпу раздвигая. Остановился конь через пять шагов.
Расхохотался комиссар в голос:
- Ва! Азохен-вей, господин доктор, ай да встреча!.. Ай-ай, главный русопят и жидоненавистник Империи и в таком виде, ай-ай... Далеко ль путь держим, ваше черносотенное величество, чи в Ростов, чи в Севастополь? А вам идут крестьянские тряпки, доктор Большиков, ха-ха-ха...
Свесился с коня комиссар, наклонился совсем близко к лицу того, на кого наехал:
- Ну и скажи-ка ты мне теперь, чей Бог есть Бог: мой - гойский истребитель, или твой - слюнтявый добродел-самозванец? Это ведь не твой милостивец тебе не помог сквозь нас к своим пробраться, ибо он вообще ничего не может; не-ет, это мой Мститель тебя к моим ногам бросил!
- Чо, знакомый? - Семен подъехал к комиссару.
- Знако-о-мый. Рекомендую - первый российский монархист-черносотенец и белогвардеец, доктор Большиков - публицист и деятель... ну, там, может и не первый, ну, второй или третий... но в первой десятке это уж точно. Книжечку накропал десять лет назад, где революцию нашу и всех деятелей ее обгаживает, опомоивает. Застрял, вишь, ха-ха-ха, крестьянчиком прикинулся!
- Так что говорить-то с ним, шлепнем на месте, и все.
- Не-ет, Сема, чуть же погодим, погоди... Давай-ка его с попом вместе в сарай церковный, вон в тот, запри-ка их... а этих, остальных, распусти пока, мы тут щас обсчитаем пока, что с этой деревенькой делать... да мощи еще... Идея есть! Поразверстничаем чуть после, впереди, вон, Знаменское, триста дворов, а тут-то и взять особо нечего, кроме как из церкви.
- Так ведь потырят, позаныкают окладики да золотишко свое, пока мы обсчитывать будем.
- Да ничего они не заныкают. Из домов не выпускать никого, вот и все; а там бабам к переднице штык поставим, пусть подумают: со штыком ли посношаться или изо всех щелей что ни есть вынуть. Вынут! А мы с тобой в алтарь пойдем военный совет держать, а заодно и потрапезничаем за престолом, норму свою допьешь.
- Эт-то всепреобязятельно, гы, - повеселел опять Семен Будекин.
Вообще-то всегда веселым был Семен, весело жил, весело с германцами воевал, весело в революцию въехал, весело речи огневые держал, весело отнимал. А дореволюционная жизнь уже и не помнилась совсем, не вспоминалась, да и вспоминать-то было нечего. Не занудливую же токарную работу вспоминать на резиновой фабрике Брауна, не девок же своих многочисленных, к которым всегда относился как к семечкам - лузгнул и выплюнул. Одному попу, которого недавно в расход пустил, перед тем, как пулей раскрошить ему мозги, выплеснул в бородатую физию его: "Православна-а-авная держа-ава, твою так!.. Откуда ж в ей, православной, шлюх столько?! Сам по ним прошелся, знаю, чо грю!.."
Драки вот, после поддатия, улица на улицу, те вспоминались с удовольствием, драться всегда любил, лихим драчуном все-гда был. Когда в мае шестнадцатого немчуру в Москве громили по чьей-то подсказке (хрен теперь найдешь, по чьей) с очень большим удовольствием в громлении поучаствовал, ту же фабрику Брауна и громил он, до самого вот только Брауна не добрался, но кабинет его искрошил в щепки. Пол Китай-города было тогда в огне, на четыре миллиона тех золотых рублей нажгли, накрошили, накорежили. И полицейским, на пути вставшим, досталось, и полицейским вставили. Тогда впервые он и свиделся с нынешним своим комиссаром, товарищем Беленьким. Будто из под земли вырос он, глаза завлекающие бешеные горячие, глотка - паровоз переорет. На тумбу взобрался и проорал:
- С немцами воюем, а в тылу вон, одна немчура. Вон сколько их наши заводики, да магазины позахватывали! Куда ни плюнь, одни Зингеры, да Брауны! А в генералах - Келлеры! А ну-ка и плюнем! Бей, ребята, громи все немецкое, поможем Фронту!
В самую ту сердечную точку, что едва полужила задавленная, попали бесхитростные слова товарища Беленького. Страшную, огневую, всесметающую сладостную энергию хранила в себе точечка, но была всего лишь точечкой. Пьяные потасовки с сотоварищами-собутыльниками не растравливали точечку, оплеухи девкам - тоже. Махаться-то махались, было что и до крови, однако и по сторонам поглядывали - беломундирников не видать? Да и на Тверскую пьяненьким выходить - подумаешь, стоит ли? Да и скорлупа некая душевная сердечная, тонкая, но чувствительная, обрамляла точечку. И вдруг - в самое в туда, в самую - в нее!
Будто стрела изо рта и из глаз товарища Беленького в точечку - бей! И вот уже и полицейскому по морде - не страшно! Давно ли шапку перед Брауном ломал, и вот - нету тормозов, счастье Брауна, что не было тогда его в кабинете. Взорвалась точечка, разлетелась скорлупка, и разлилась всесметающая сладостная энергия. Именно от Беленького нужна была стрелочка точечке Будекина. Пустым звоном был бы любой призыв любого из его сотоварищей, да и вообще всех, с кем до того и после сталкивался Семен. То, что излучалось от Беленького, то, что стрелу на себе несло в точечку, оказалось сильнее душевной стерегущей скорлупки и страха перед внешними устоями. И воля личная Семена Будекина тут проснулась (а то, нешто это воля - Марухе по мордам съездить, да мастера про себя отматерить) и выбрала: то, что разлилось из точечки, обратно не заталкивать, уж больно сладостно разлилось, а то, что вякнуло было в дальних душевных недрах, голос некий размазнявистый и слюнтявый - его затолкал еще дальше, вообще совсем бы его пришиб, да никак не получается , до сих пор иногда в дальних недрах нет-нет, да поскуливает.
И на настоящего немца, врага стреляющего, ходил в атаку, и двоих штыком самолично припорол, однако той вдохновенной раскрепощенной злобы, что испытал во время тылового погрома, в бою не почувствовал. Поручик, что их из окопов поднимал, тоже чего-то прокричал, чего-то должно быть патриотическое, но никак не зажгли Семена его слова, пожиже был поручик товарища Беленького. Потом, после приказа Э1, поручика в кашевары направили, а вскоре и вовсе шлепнули - нечего орать патриотическое, лично сам и шлепал. Тогда же следом и попа того полкового шлепнул, что на точечку разлившуюся, было, покусился. Перед осенним наступлением исповедь с причастием в полку устроили.
Когда очередь до Семена дошла, что-то вдруг надломилось в нем от въедливых взыскующих поповских глаз. Силы в тех глазах было не меньше, чем у товарища Беленького, но силы обратной - назад в точечку стало собираться то, что разлилось тогда во время погрома. О погроме и поведал попу, да еще с сокрушением поведал. И еще поведал, что чует в себе что-то таящееся, страшное и нехорошее. Так прямо и сказал, вытащили вдруг такое вот признание поповские глаза. Очень внимательно поп выслушал признание и уже когда давно отнял епитрахиль от головы Семена, все еще поминал его, крестясь и головой покачивая. Ну как его было не шлепнуть?! Когда вновь внезапно вынырнул товарищ Беленький, тогда и разъяснилась Семену вредоносная суть поповского охмурения. Фронту товарищ Беленький помогать больше не собирался, теперь он велел фронт разваливать. Едва только слово сказал товарищ Беленький, сразу и пропало охмурение. Поднабрал за год силы товарищ Беленький. А и сказал-то всего, руку на плечо положив:
- Они, попы, есть самый вредный элемент, их первых в расход, - и, глаза к глазам придвинув, дошептал грандиозным шепотом: - они нас силы лишают, они из нас волю выкачивают, они нам жить не дают, как мы хотим!.. Так звучал смертный приговор тому попу полковому.
Если Семен Будекин никогда не имел ничего и иметь не собирался, то товарищ Беленький имел в свое время очень много, так много, что его ученик (ныне комиссарствующий в Наркоминделе) даже спрашивал его, удивленно глядя на его торжествующую пляску среди толпы на мостовой, когда Царь отрекся:
- Зачем Вам эта революция, а? Вон, гляньте, буржуев бить будут, а? А ведь же Ваш папа какой капиталист! Же ведь у Вас такие большие деньги! Это я-то - понятно, когда вижу эту офицерскую гойскую рожу...
Тогда он ответил, не прекращая торжествующей пляски:
- Деньги не пропадут. Если есть власть, можно и деньги отменить.
- Да где же взять таких человеков, чтобы натворить то, что вы нам обрисовывали?
- Да вот они, вокруг нас! Ха-ха-ха!... С бантами ходят. Русаки до двадцать пятого колена, ха-ха-ха!
Вообще товарищ Беленький терпеть не мог праздных вопросов, хорошо, что этот кретин мало вопросов задает... Вообще-то рьян напарничек! Хорош!... Чересчур даже рьян, осаживать даже приходится. "Имени Диоклитиана" - ха-ха-ха, не-ет, все-таки хорош... Однако, вот, не понимает, что мучеников во имя Этого,... - даже про себя Имя тошно произнести - нельзя плодить! А то по рьяности попу одному, уже приконченному, уши, дурак, отрезал. А чего мертвому резать? А вот Имя то из полумертвого окровавленного рта успело-таки вылезти. Приканчивать надо до того, как Имя обозначится! Или уже пытать, пока не отречется.
Еще мысль не давала покоя и, почему-то, так серьезно не давала, что в печенке, никогда алкоголя не знавшей, ныло, когда ей предавался: в книжице той проклятой, в проповеди той ненавистной уж больно широки возможности для тех, кого так беспощадно он, Беленький, уничтожает. Туда попасть, к Нему. И хоть самозванец Он, да и нет Его вовсе! - однако, ноет в печенке. Тут шайку пойманных беляков-партизан в расход вводили пулеметом, никто из них под пулями ни Имя Его не произнес, ни перекрестился, однако же заныло в печени, когда трупы мыском сапога трогал... "...за други своя..." - из той проповеди вдруг вспомнилось. И будто чувствовалось Его присутствие. И нет удовлетворения от совершенной казни. И сам себя стыдил и очень стройно себе доказывал, что чушь - мысль эта дурацкая, а вот нету удовольствия, хоть ты тресни! И на этот раз не обошел проповеди...
Мрачно глядел на Семена, пока тот свою дозу дохлестывал. Как вообще можно эту мерзость к губам подносить?!
- Слушай, Сема, а ты, поди, на Диоклитиана потянешь, а? Он так же, небось, за престолом церковным сидел и водку на нем пил, ха... Только ты чего семисвещник-то смахнул? Там лампадки серебряные.
- Подберут лампадки. Слушай, а давай тебе фамилию поменяем, а то она у тебя ну прям белогвардейская. Давай тебя Красненьким запишем, а? Ух, силен первач, раза на пол круче водки. Ну так чо, будешь Красненьким?
- Сначала я тебя в Диоклитиана перепишу. А я и так краснее некуда... Ну до чего ж вонюча твоя зараза! Так вот, директива уже, между прочим, имеется насчет мощей, вскрывать скоро будут. А мы с тобой эти местные сейчас вскроем на предмет обличения, побряцаем косточками святоши. Это, командир, важнее, чем хлеб, да побрякушки из них вышибать.
Раку вскрывали ломом.
- Ты глянь, комиссар, серебра-то, серебра сколько! а ты - лампа-ад-ки! Сколько одних самоваров наклепать можно... ой! не, ты глянь, комиссар, ой глянь-ка - старик, спит будто, не, ты глянь... Он когда умер-то?
- Разглянькался! Умер он 200 лет назад.
- Однако, за 200 лет сгнить бы пора.
- Да это искусственное мумифицирование, - товарищ Беленький стоял чуть сзади, не видел его лица Семен. И хорошо, что не видел, очень он бы удивился лицу товарища Беленького.
- Муми... чего?
- Потом объясню. Давай прикроем пока. И пойдем допивать. Я тоже пропущу...
- Ты?! Да за это я эти гробы каждый день вскрывать буду!
...А в сарае сидели запертые доктор Большиков и священник. Священника звали отец Емельян. Но никто из огромной его паствы не звал его так, все его звали в глаза и за глаза отцом Ермолаичем, по его отчеству. Был он местным, разменял уже восьмой десяток, Ермолаичем его звали чуть ли не с детства, и как сан принял - все одно Ермолаичем так и остался.
- Ну что, дохтур, давай что ль, поисповедую тебя, а то ить отходную самое время читать, прям сей момент ить могут войтить и - на расправу, ить. Суда ить не будет. Давай-ка к Господнему суду изготовляться. И за этих, товарищей Диоклитианов, ой, Господи - то,... хошь рязанских, хошь иерусалимских, с бандой их вкупе - тоже помолимся.
- Ну уж, батюшка, да ты что?! За врагов-то Христовых?!
- Да уж и то. Нешто мы с тобой друзья Ему? Кто ж еще за энтих громил бездушных помолится? Да и энтот, что к тебе-то приступал, хошь и не крещеный и злодей из племени антихристова, а ить человек, не бес, да ить и не в храме же, келейно,... ну как не помолиться за него?
- Да не о молитве о нем думать надо, а как бы придушить его, гада, успеть бы! А там хоть и пулю в лоб получить.
- Пулю свою мы и так получим, летит уже, успеть бы не придушить кого, а свое бы "Господи, помилуй" успеть бы произнесть, свою б душеньку успеть бы спасти, а не чужую б придушить...
- Да не могу я, понимаешь ты, ни о какой своей душе думать, пока стерва эта жидовская мою родину топчет, тебя, меня топчет, храмы разоряет, у-ух!.. Чего я вчера, осел старый, не ушел?!
- Оно, эта... может, и осел, а может и не, может, Сам Господь оставил, может, пора нам? А храм разорят, это точно... Над мощами надругаются, баб снасильничают, мужиков поубивают, отнимут все...
- Да, - зловещим шепотом произнес доктор Большиков, - добро гоя не принадлежит никому, оно принадлежит первому попавшемуся еврею - это у них так в Талмуде... Пфеферкорн!...
- Прямо так и писано? Ну да и Господь с ним, с имуществом-то... Эх, имущество, сокровища... чего уж... понасобирали, понаделали тута сокровищ, а ведь сказано, не собирайтя тута, на небесах собирайтя, где сокровище наше, тама ить и сердце наше, ту-ута наше сердце-то, а там на небесах пусто от нас. А ведь оттуда, с небес наше нам и возвращается, облагодаченное, благословленное. А пустоту-то чего ж благословлять. Да вот ты хоть, вот, умный, вроде и православный, глаза, вот, на масонов да на жидов открывал, а свои глаза-то сердечные, простецкие закрыл. На Помазанника Божия мыслью и сердцем замахивался? Замахивался. То бишь, Бога Самого судил, обсуждал своим тилигентским умишком, не тот де, Помазанник, я да лучше знаю, какого нужно. А? Небось ведь и так думал, что я де сам на его царском месте не хуже буду. А? Во-от... Ну и нате вам таперя товарища Диоклитиана, заместо Помазанника-то.
- Не зубоскаль, батюшка, и так тошно.
- Да уж какое там зубоскальство, много на моем горбу грехов, а вот энтого за собой не наблюдал. А что тошно, эт-то очень даже понятно, еще б вам не тошно, всем вам умникам умничавшим тошно, сами хотели все решить-разрешить, ну вот и разрешили. И всегдашняя ваша отговорка тута: мы-та-де как лучше хотели, да вот мешали все, да вот ежели бы, да кабы, да вот тот вот не тот, и энтот не таков, и царь не гож, и министр не хорош, и поп не рьян, и народ пьян, да воли б нам, то бишь вам, во-от, а получилось -... Вот оно и выходит тута - вы с одной стороны с горлопанством своим, а с другой - товарищи Диоклитианы, с хваткой ихней, не чета вашей и нашей... вот и сидим тута... эх, и знаешь, самое-то нам тута и место!..
- Нет! - почти что взревел доктор
Большиков и вскочил на ноги. Батюшка даже перекрестился в испуге, - Нет! - забушевал доктор Большиков, - да! да! да! Подтверждаю! Ненавижу! Ненавижу последнего царя, ненавижу!... Царство ему небесное. Он виноват, он, он! а не я! И народ этот наш... ваш! гнусен, подл, бездарен, вор, пьян и лентяй... Ты тут плел с амвона: вот бы нам бы сюда Матушку Иверскую, Она бы вывезла...
Да была у вас и Иверская и Казанская и еще штук сто! И что?! Вывезли?! Монастырей штук тыща, церквей штук тыщ сто, мощей в каждом уезде - и что?! Не Иверская, а немец бы мог вывезти, немец! Да и тот, гад, разбит... А лучше б завоевал! А Государь ваш - размазня... ух!... Да я ж его еще ребенком помню, на "Державе" помню, это яхта императорская... Уже тогда в нем захудалость какая-то чувствовалась, личико вялое, желтое. Он с отцом своим, тогда еще наследником, буйно-помешанным Александром третьим, в какую-то игру играли беготливую, какие-то подушечки кидали на палубе. Так папаша аж подпрыгивал при каждом удачном кидании, и орал и хохотал на все море, как ребенок, а ребенок хоть бы улыбнулся раз, хоть бы что шевельнулось в его глазах. Они уже тогда застывшие были.
Батюшка давно уже привстал и таращился на Большикова изумленными глазами, пытаясь что-то вставить в страстный его монолог и, наконец, вставил:
- Во, прорвало! Не, ты погодь-ка про глаза, это для дураков глаза те застылые...
Не, ты кого буйно-помешанным назвал?!
- Да его, его! - опять взвился доктор Большиков, - Его величество Александра Третьего Александровича, кого ж еще! До сих пор резолюцию-рецензию его о моих статьях храню. Первая рецензия такая, дословно: "Статейка как лесенка: первая перекладинка - мысль любопытная, следующая - чуть неправославная, а все перекладинки гнилые. По такой лестнице лезть - в тартарары залезть". Вторая рецензия короче: "Мысль остря, в говне застря". Еще и рифмач... Ре-цен-зент! А небось, Гегеля от Гоголя не отличал. Когда нос державный на говно заряжен, поневоле все завоняет. В Юрьеве, он тогда еще Дерптом был, вваливается к нам в гимназию, я тогда преподавал там, нежданно-негаданно, всегда так любил! Прямо с охоты, как есть в мужицком зипуне, в сапожищах грязных, глазищи таращит, от взгляда стены гнутся, и ревет, что твой медведь раненый: "На территории России в гимназиях и судах должно говорить на русском языке!..." А у нас тогда на немецком преподавали, и вообще все, что официально, все на немецком... Да я ли! Русский до 25-го колена, в черносотенцы записанный, против русского языка?!
- А и удивительно, - тихо сказал тут батюшка, - и чегой-то тебя в черносотенцы записали?
- А я и есть черносотенец! И, между прочим, до сих пор! - еще более возвысил голос доктор Большиков, хотя больше вроде и некуда было, - только тогда я был монархист поневоле, куда ж нашим баранам без монарха, а теперь я республиканец поневоле, хотя и у республики должна быть твердая власть, вожак! А не эти милюково-керенско-гучковы... Да ведь баранам-то, батюшка, в вожаки-монархи всегда козла дают! Эх... Ну так, рявкнул он перед нами про великий и могучий, чтоб только на нем бы разговаривать, мы, естественно, в струнку, души наши не то что в пятках, а черт-те где, в центре земли. Небось, немцы да латыши, те не то что русский, а свои родные языки от страха забыли. Миротворец!... Идет он мимо нас, громогласничает, около меня останавливается, вглядывается, узнал и - рот державный громогласный до ушей и - третью мне рецензию выплескивает: "Дал бы, - говорит, - я тебе всю эту немчуру под начало, да ты ж первый, первее первого немца немцем и станешь..."
Задумался. Видать слова свои громогласные смаковал. Ну а я возьми и в ответ ему и сам выплеснул: "Да ведь и Вы, Ваше величество, тоже ведь на две трети, увы - немец, это не мешает Вам быть русским императором".
- И что же в ответ? Убили тебя, сослали?
- Расхохотался миротворец, по плечу меня хряпнул, едва не отлетело оно и четвертую рецензию выдает: "Храбр - хвалю, да вот жаль, что дурак, вся неметчина моих предков при православном венчании русью оборотилась, а из тебя и крещение русского не сделало, в тебе, - говорит, во мне то бишь... ре-цен-зент-миро-тво-рец!... - русского, - говорит, -только что нос картошкой, а штаны, вон, и те немецкие". А?! Это про меня-то! Ну, естественно, моя немчура, которую он мне хотел под начало дать, конечно тут же русский язык вспомнила, тут же взакат расхохоталась...
- Дык, а чего ж ты обиделся?
- Обиделся?! Ты вот щас чего ухмыльнулся? Чего ж такого смешного-остроумного в его словах? А на помешанных я не обижаюсь. А если на принцип, то как не обидеться? Весь свой талант, все свои мозги, всю силу публициста, что в пере моем есть, да, есть, есть! И тут я ложноскромничать не стану... все! всего я себя отдал на служение России, просвещению русских, монархии, наконец, кость бы ей в глотку! Да! Глаза раскрывал! Только нашему народу глаза надо не пером публицистическим раскрывать, а ломом!... А мои статьи вот эдак-то им отрецензированные! да они полезнее его тринадцатилетнего царствования!...
Батюшка только рукой махнул и не собирался уже перебивать.
- Какой прок от его царствования?! - продолжал, меж тем, бушевать доктор Большиков, - Только и есть, что вам, попам, из казны жалование платить стал.
- Эт точно, он нашему иерейскому сословию истинный благодетель. А то ить пропадали, совсем прям ить нищенствовали.
- Да туда вам и дорога, да с вас еще и драть надо, а не казну на вас разорять!
- Да уж и разорили. Что ж, лучше когда мы за требы с крестьян брали?... А и... ну ты прям как товарищи Диоклитианы нападаешь.
- Ишь ты, за как, а?! Да, нападаю! Может еще скажешь, "за что?"!
- Да нет, не скажу. Да ты утишься, присядь, ишь ажио и кулаки сжал... да сядь, говорю, пу-бли-цист!... Не скажу я "за что?", есть за что. Не оправдали мы, иереи, жалования царского и надежд Его. Вроде и старались, да плохо, видать, старались. Дак ить, однако ж насильно тоже брата вашего, прихожанина нашего, рази ить втащишь на путь православный. Эх!... А вы-то вот, грамотные, эх... как же страшно-то, Господи, какой дар-богатство нам вручен был, запросто так, ни за что как обошлись с ним!... Скольки ни читал вашего писаного, пу-бли-цисты, у-чи-те-ли, ужас берет, как же вы - умники суть - природу Царской власти не понимаете... А и - какого рожна вам, умникам, надо было... Да ить - Царь, да ить это ж... ну... да ить и слов нет, чтоб назвать, чтоб тебя, умника, пронять, что есть Царство и Царь на Руси... Эх, мне б коз пасти, да вот иереем стал. Сам Государь Александр Александрович на это ить меня и сподобил, заставил лично, можно сказать, когда в местах наших быть изволил. А что я могу? Одно того, что от змия зеленого свободен.
- Во-от, он весь в этом: налететь, наорать, козопаса в иереи, а мыслителя - в козопасы!
- Оно, правда, хоть и козопас, однако средь моих прихожан никто в смуте энтой не хулиганничал пока. Вот учительша токо, да и то... Была девчуха, как девчуха, крестьянска дочь, никаких бзиков в голове, хотя чего уж... в каждом сословии нынче свои бзики. В двенадцатом годе, помню, двое моих прихожан - остолопов на молебне - ярмонку тута открывали, а за царя, говорят, молиться не будем, тихо друг дружке сказали, да я услыхал. Ажно молебн прервал. Ух и отчехвостил их, а заодно и всю толпу под горячую руку. И все-то обалдели, на меня глядючи. Сам себя таким злым не упомню больше. И будто ор мой вышиб чего-то из них - я про тех двух остолопов,- притихли, потупились. Ну, вот, эта... да, учительша. Так ить отправили на учебу, да я ить старый дурак, и способствовал энтому, в столицу, в Питер. Вернулась и... ой, Господи, на-у-чи-ли! Она, ить, эдаким-то товарищем Диоклитианом еще тогда стала! Так сразу и ляпнула мне, что, мол, в мире науки нет-де Бога вовсе. Во как! Это куда ж Он делся, говорю, прости, Господи, везде Он есть, а в науке Его нет? А Его, говорю, нет в одном месте, в аду. Так ить рассмеялась в ответ.
- Да уж, господин козопас несостоявшийся, дискуссионер из тебя тот еще.
- Дис... кто? Хотя понятно... Так вот, пытался я дискусси-о-нерить с ней и с ее колокольни. Откуда ж, говорю, сударыня-барышня, учительша-мучительша, все взялось-то? Так рассмеялась, ты, говорит, съездий, поучись у умных людей, где я училась, а потом со мной разговаривать будешь. Во как. Убьют ее, скорей всего. Не красные Диоклитианы, так белые, аль зеленые, или еще какие цветные. Всем она поперек горла, потому как хуже гордыни да учительства страсти ничего нету... А в раж вошла, иди, говорит, жалуйся ректору нашему, хохочет, токо он, говорит, так же думает, и - опять хохочет...
Замолчал тут о. Ермолаич, задумался, загрустил. Хотя нет, понятия "грусть", "загрустил" чужды и враждебны были ему. Это он сам так для себя решил. Давно решил. В понятии и созвучии "грусть" ему чуялось, виделось, слышалось нечто недоношенное, фальшивое, смазливое и разлюли-слюнтявое и неестественное! На душе у человека должно быть или горько или отрадно. Если же "грустно" - то это салонно-наносная наружная фальшь. Если же вдруг налетала она на человека, то не поддаваться ей надо, не балдеть от нее, не на гитаре бренькать, а гнать от себя вон поганой метлой. Посему на дух не выносил о. Ермолаич романсов.
Однажды, совсем недавно, в Знаменке, на празднике гуляния по случаю царского тезоименитства (да разве недавно? Все теперь, что было до обвала - не просто давно, а было ли вообще?), так вот, целую проповедь закатил о.Ермолаич ошарашенной публике (ить вся знать-перезнать, вся тилигенция-чиновщина тута...) про то, что негоже тренькать романсики на тезоименитстве-то... "...та же удаль, тот же блеск в его глазах, только много седины в его усах"... Это ить через всю жизнь тот блудный поцелуй пронесла!.. И даже обозвал романс предтечей революции. Скандал целый вышел, и даже губернатор о.Ермолаичу внушение сделал, мол, перебарщивать-то, батюшка, не надо. Ощетинился тогда о.Ермолаич, уперся - да я ить недобарщиваю, ваше превосходительство, да хоть ить и про вас от... Про превосходительство не успел о.Ермолаич, вытолкали вежливо с того праздника-собрания и долго еще возмущались тогда после выталкивания, потом, впрочем, оттаяли, когда вновь захныкала гитара "...где ж вы, дни любви, сла-адкие сны..." и даже посмеялись добродушно, хотя и не без ехидства, на предмет занудства батюшки, посудачили с усмешками, переходящими в хохот, над литературными потугами о.Ермолаича. "Господа, а ведь наш законоучитель писателем заделался," - объявил тогда гимназический ректор, - Вот ить какая тудыть-то! Ха-ха-ха!" Больше всех была поражена и смеялась ермолаичева молоденькая протеже, у которой в науке нету Бога. Рассказ его назывался "У Бога всего много", напечатан он был в "Зернышках Божьей нивы" - детском церковном литературном журнале, который никто из собравшейся публики ни при каких погодах ни себе, ни детям своим никогда не читал.
- Ну так вот, - продолжал ректор, - вообще-то жаль старика... все дергается, все царство спасать лезет, ну такое там наплел, в рассказе то бишь. Ну в общем, так сказать, лапотно-лубочное развитие Нагорной проповеди, со всеми, естественно, "ить" и "тудыть", и, главное, вот никто не ожидал - уперся - никакой редакции, никакой редакции, никакой правки не допускает, знаю, говорит, ваши правки!.. Уж его редактор и так, и эдак уламывал - ну нельзя, говорит, такое печатать, писательство - это ж дар, ну нет его у тебя, о.Ермолаич! Ну, а ежели, говорит, у вас есть, что ж не пишете, чтоб ить пронять народишко-то, то бишь нас, без его слова сирых.
Усмехнулся ректор, и не поймешь, как усмехнулся, все остальные окружающие вот также усмехнулись.
- Да! А он еще: ить в пропасть, говорит, ползем, да не ползем, а летим! И что ж, говорит редактор, ты считаешь, что рассказец твой заслонкой что ли станет на пути полета? И выяснилось, что да, считает наш досточтимый законоучитель! Ну, напечатали, потешили старика, а вообще-то выносить его, конечно, больше невмоготу. В рассказе-то? Да что ж, "ить"-кает, ноет, слезу по поводу веры пускает, нашего брата кадета пинает, царство спасает, как жить поучает. Да ладно, господа... Анна Андреевна, а, голубушка, "Утро туманное", а?
- Просим!..
Написали-таки тогда коллективный донос на о. Ермолаича все местное кадето-интеллигенто-демо-начальство, что мол пора батюшке на покой заслуженный, заговариваться, мол, на проповеди начал, да и проповеди на ругань больше похожи и все начальство местное лягает, и слово "кадет" в его устах хлестче матерного звучит (а кадеты, между прочим, - официальная партия!), а сам, между прочим, того и гляди Чашу с Дарами на входе выронит.
Местный архиерей, преосвященный Никон, любил о.Ермолаича и реагировать на донос не собирался, однако навестил его к празднику Знамения, сам служил.
- А ты знаешь, батюшка, в чем правы твои оппоненты, то бишь супротивники твои?
- Ить и в чем же? - насторожился о. Ермолаич.
- А вот в чем: взялся за перо, так законы пера, то бишь писательства выполняй. Вот у тебя тут купец, грешник закоренелый, и вдруг р-раз - в нем совесть Господь пробудил, и дальше до конца твоего художества описывается, какой он стал хороший и как много он наделал доброго, как все этим умиляются, и как он сам этому умиляется. Так?
- Ну да, так.
- Да так-то так, так вот для песенки-романса про Кудеяра-атамана это проходит, а для художественного, слышь ты, ху-до-жественного, а ты ведь за художество взялся-то, слова, этого мало, и не то, что мало, а совсем не то нужно.
- Так ить чего ж тогда?
Тут архиерей раздражился слегка и даже вспылил:
- А вот чего! Не разнюнивать о нем уже раскаянном, а сам тот момент перелома, само раскаяние, причину внутренно душевную отказа от греха ты и должен описывать, ты должен словами показать - как это было, душевную переломку его обстоятельно и аргументированно по полочкам разложить, чтоб читатель поверил, что так бывает и чтоб он умилился, а не издевательски хохотал, чтоб он о себе задумался. Я лично так не умею сказать, ни слов, ни дара такого у меня нет. А рассказик твой читать даже мне было тошно и приторно. А что ж про этих учителишек говорить! И они тебе, и эти кадетишки и интеллигентишки еще и рецензию подсуропят в каком-нибудь своем журнальчике. На бумагомарание наглее нашего брата русака жидокадетствующего в целом мире не сыскать. И чтоб это было первое и последнее твое хватание за перо, понял?!
Опустив голову, о.Ермолаич вздохнул:
- Как не понять. Так ить страшно, владыко. Я ить думал их к Евангелю подвигнуть, чтоб читали, думал пронять как-то, детям хоть их хошь плотинку какую против супостатчины поставить.
- Ну а сам-то как думаешь, подвигнул, поставил?
- Когда писал, когда вслух своим воробышкам читал, думал, что подвигнул, иначе разве б взялся?
- Ты вот лучше скажи, отчего у тебя на престольном-то Празднике храм был на половину пуст? Где твои пасомые, писатель?
- Да ить мои пасомые все почти на фронте, сам знаешь.
- Знаю. Но и здесь еще есть, вот только не видал их вчера. Этот даже хлыщ из гимназии стоял, в кулак зевал, ждал, когда ж кончится, однако - пришел. А где ж бабы твои из Удельного, из Варварина? И престол и архиерейская служба, а у них что на зиму-то глядя? Зимник уже вон, сенокос, что ли, посевная на снегу, иль редиску в декабре пропалывают?!
- Завтра пойду туда, и в Удельную, и в Варварино, и в Курилово. Эх, грехи наши тяжкие, там и узнаю почему да как.
- Да я уж все выяснил, батюшка. Пили они всеми деревнями позавчера до мертвецкого оскотинивания. Утром с похмелья не до литургии. Мужики с фронта, будто, на побывку приехали. И ты, кстати, это знаешь. Человек сорок всего, будто, да? Странно, много чего-то. Не дезертиры ли? Вот это ты и выясни завтра. Ну иди, дай благословлю тебя... ну вот, ну и ступай с Богом... Стой!
Вздрогнул испуганно о.Ермолаич, обернулся.
- Ну-ка, подойди, повернись... Ты откуда ко мне-то? Из школы? Эх, Господи, вот искушение-то. Так и ходишь весь день?
- Да что такое, владыко?
- Да вот повернись, дай сниму с тебя... Погоди... нет, не отдерешь! Ну-ка, снимай с себя рясу-то, щас новую вынесу. Да снимай, говорю!
Долго смотрел на снятую рясу переоблаченный о.Ермолаич. На самом заду ее был намертво приклеенный ватманский круглый лист бумаги размером с большую тарелку, а на листе, цветными карандашами нарисованный, корчил рожу веселый бес, очень похожий на о. Ермолаича.
- А рисунок-то взрослого, - сказал архиерей.
- На стул, наверно, положили, шельмецы, клеем вверх, - вздохнул о.Ермолаич и покачал головой.
- Во тебе и рецензия, - владыко врезал со всего маха по бесовской роже, - вор-р-обышки!..
...Отпустил задумку о.Ермолаич - перед ним размахивал руками доктор Большиков и чего-то орал. Вслушался.
- Да, козопас несостоявшийся, с нашим-то народом нужно быть демоном! чтобы править им, - перекрестился о.Ермолаич, вздохнув, - ну хоть не таким бешеным, как его папаша, ре-цен-зент!.. - только рукой махнул о.Ермолаич, - но и не изящным шаркуном от рождения, как наш последний. "Молись, да к берегу гребись" - так ведь и по поговорке нашей, а он молился только!
Поднялся тут о. Ермолаич, за грудки взял доктора Большикова.
- А ну, заткнись!..
- Сам заткнись! - откинул батюшкины руки доктор Большиков. - Кучер должен быть сильным мужиком, а тут у кучера 180 млн. седоков... Ну ладно, про Распутина брехня, но раз болтают, раз такое брожение по стране - откажись от Распутина.
- А от жены? От жены тоже отказаться, если болтают? Такие вот чер-но-со-тенцы?! - сам от себя не ожидал о.Ермолаич, что голос его способен нести на себе столько злости, сколько прозвучало ее в его вопросе. - Эх, действительно нет на вас отца его, отрецензировал бы он вас, охальников, чтоб неповадно было... А и то ить, ты глянь-ка, черносотенец, смерть перед нами, может, лютая стоит, а мы тута ругаемся... Эх!.. а что ругаться-то? Все уже, ВСе КОНЧИЛОСЬ для нас, понимаешь? Твоими штучками кончилось и моим нерадением... Да, Ляксан Ляксаныча все боялись, держал он обруча, мы ж, русаки, без обручей никак не можем.
- Да замолчи ты, наконец, козопас, не желаю я слушать ничего ни про Ляксан Ляксаныча твоего, ни про сынка его!
- От ить ужас-то, лучшие Государи за тыщу лет, а он, черносотенец, монархический писатель, ревмасонов обличатель, лучших Государей хлещет похлестче масонов. Да лучше б ты водку пил, хотя ить это... хотя учительша новоявленная ажно рычала, помнится, от злости, когда читала твои писания. Она ведь это, кадетка, или что-то вроде энтого, хлестко знать писал-то про революционеров да масонов, да вот и дописался.
- То есть?!
- Да что то, то и есть! Я-то хоть козопас, а ты-то, что ты Богу-то припас? В писульках твоих Бог через строчку, а в душе у тебя Его не больше, чем у той швабры хохотливой, учительши рычащей. Одного поля ягодки, коли эдак-то про Государей-помазанников!
- Кто так отрекся от власти, тот недостоин ее!
- Это мы все казались недостойными Его. Отца-то его - да, боялись. Сын, понимаешь, надеялся на наше ему послушание, а мы изменили ему. Изменив Царю, как ты в своих писульках, разве можно говорить, что верен самодержавию, как опять же ты утверждаешь в тех же писульках? Вот и получается, что перестали мы быть охранителями царства, а значит, перестали быть православными, ибо у царства нашего Русского цель главная - охранение православия нашего, храмов Божьих от врагов-погромщиков. А Христа, что в сердце у нас у каждого должен бы быть, Его можно в нас уберечь Царством-государством? Никак. Когда мы Его из себя сами изгоняем, никакое Царство-государство не поможет. Выгнали Христа из сердца-то, огляделись - да и ну зачем же нам Царство с Царем-Помазанником?
да и то - не нужен Царь подданным, у которых Христа нет. Вот тебе все тут, вся альфа с омегой, весь тут урожай, а все сжали, что посеяли, до единого зернышка. Божьими рабами быть не захотели, ну дак извольте под плетку товарища Диоклитиана, в его рабство, от него не отвертишься. Да помолчи ты, иди сюда, сюда, дурень. Вон, уж голоса пьяные слышу. Оно и ладно, эх, снизойди, Господи. Хошь и без раскаяния, а хоть болячки свои душевные назвал. С того довольно, видать, остальное, что есть, чепуха, видать. Давай башку-то под епитрахиль, уж вон они, за дверью. Сколько тыщ прошло под энтой епитрахилью, ты вот последний теперь... Первому тебе говорю: у меня ведь, это, опосля каждой исповеди ком копошащийся вонючий над собой видел. Весь в огне. Сгорал начисто ком - приняты грехи. Жуть как страшно видеть! Так и не привык. Поначалу просил-умолял чтоб не видеть энтого. Опосля одной такой молитвы и опалило меня от кома горящего. Ажио закричал. На литургии-то! Всполошились все, думали - спятил. А близка к тому... Больше не просил. Терпел. Не вижу щас тута ни кома, ни огня. Эх, милостив буди. Господи, прости нас окаянных... - прижал к себе доктора Большикова о.Ермолаич, зашептал уставную молитву разрешающую.
Лязгнуло, скрипнуло, распахнулась дверь, в проеме возник комиссар Беленький. Жуткий вид был у товарища комиссара, а изо рта его несло чем-то и вовсе убивающим. Тигром и с рычанием тигриным бросился Беленький вперед, сорвал епитрахиль с головы доктора Большикова и еще дернул. Треснула эпитрахиль, порвалась, о.Ермолаич на пол полетел, а товарищ Беленький все с тем же рычанием уже топтал эпитрахиль ногами.
- Успе-ел! - Беленький пожирал глазами о.Ермолаича и будто надеждой маячило в тех глазах, - а может, не успел?
- Дак ить успел, как не успеть, - о.Ермолаич, кряхтя поднимался на ноги. - Мы ить всегда успеем, коли с Христом-то, топчи - не топчи... Это ж чем же разит от тебя, твое иерусалимское благородие, это ж хуже, чем от кома горящего.
- Какого кома? - просто испепеляли огненные глаза товарища Беленького.
- Да грехи так же воняют, да ить, ладно... Бедный, все ить тебе тута чужое, а уж самогонку-то нашу, - у-у, ее и Диоклитиан-то ваш, небось, дергаясь да рожу перекося, потреблял. От Диоклитиана пожиже воняло. Чего это ты без него-то? А ить что? Страшно тебе, иудей?
Невероятной силой воли своей могучей сдержался товарищ Беленький, чтоб не садануть, что есть мочи, в этот итькающий рот, не видимый за белой бородой. Да, страшно было товарищу Беленькому. Нет, не то немного слово, не страшно. Бесстрашный же был человек товарищ Беленький. Один, помнится, безоружный, целый полк беснующейся пьяной солдатни переагитировал. Уломал и мытьем, и катаньем, и угрозами, и посулами не по домам с фронта катить, а батальон добровольцев смять. И в бою не прятался товарищ Беленький, и в быстропеременчивых ситуациях не терялся, и в решениях принятых был беспощадно тверд. И заложников, ораву целую, не расстреливать, а демонстративно вешать - не боялся; многие тогда трусили - да растерзают же, товарищ Беленький, нас-то в десять раз меньше этих, у кого заложников взяли, и всего-то три винтовки и патронов хрен да ни хрена - а чуял (а чутье какое у товарища Беленького!), что - проскочит, не растерзают, все теперь проскочит, все они проглотят, сами веревки принесут! Своих трусов-паникеров спокойно и с улыбкой расстреливал прямо в строю, даже без пяти шагов вперед, как римляне. И вообще во времени этом (это гои назвали его безумным временем, а в нем ведь, времени сем, ума-то целая палата), так вот, во времени этом был, как рыба в воде, если бы не острейшее ощущение присутствия тени, ну или чего-то там! - этого Самозванца Распятого, точнее даже легенды о Нем (до чего ж этот подлый разгильдяй-народ легенды-сказочки любит!).
Причем, казалось, что эта тень (ну или чего-то там), будто некие зернышки, на ощупь неощутимые, в каждом из этих уродов разбросалась. Причем - во всех! От последних подонков, проституток и воров-подзаборников до самых высших. И даже в этом кабане Семене Будекине, уже столько храмов разорившем, чуял он зернышко. Было оно у него, было. Нет больше, потому что нет больше Семена Будекина. Нагруженный восхитительным самогоном, поднялся с трудом Семен Будекин, оттолкнулся от алтаря, стряхнул с матерком чего-то еще там и сказал, что пойдет на пару часов оклематься, и грозно предостерег, чтоб без него попа не расстреливали, его поп.
Беленький сосредоточенно кивнул (ох и зараза ж эта гойская самогонка!), а как ушел Семен, немедленно велел своим четырем ближайшим сподвижникам-подручным выкинуть местночтимого старика из раки, а в раку хламья набить. Подручные споро, скоро и с радостью исполнили. А упавшему на топчан Семену вдруг въехал в голову сон. Не знал ничего про этот сон товарищ Беленький, однако такая вдруг тоскливая непоседливость разлилась по всему телу, от ногтей до ногтей товарища Беленького, что хоть всех вокруг себя стреляй, хоть самому стреляться! Сядет - не сидится, ляжет - не лежится, ходить туда-сюда невозможно, ни думать, ни пить, ни рот открывать, и даже стрелять тошно, хотя расстрелять кого-нибудь очень хочется.
А сон Будекина был прост. Семен видел всего лишь местночтимого старика бородатого. Одно лицо и бороду. И вот поднялись веки старика, открылись его глаза. И захотелось вдруг Семену бежать прочь от этих глаз, ну хоть проснуться. Его сознание революционное, ясно понимавшее, что бежать нельзя, а можно только проснуться, делало страшные усилия разбудить Семена, но усилия чьи-то против Семиного сознания были явно сильнее. Так и стояло перед ним лицо старика, так и смотрел он на Семена, а Семен на него. И больше ничего. Не было во взгляде старика ничего сильного, пронзающего, за душу берущего, - видно, при жизни своей простецкий был старик, взглядом, не то, что товарищ Беленький, - но... он просто был ЖИВОЙ. Сейчас живой. И не двести лет назад, когда его похоронили, а вот сейчас, на пьяного Сему смотрит - живой. И ничего во взгляде ни укоряющего, ни жалостливого, просто живой взгляд живого человека, умершего 200 лет назад.
Трезвый пробудился Семен, хотя и пошатывало его. И пошел к раке. Оторопело смотрел на хлам.
- Э, Беленький, где старик?
- Какой старик, Сема? - Беленький стоял сзади и улыбался. - А был ли мальчик, Сема?
- Какой мальчик? Старик тут...
- Да это так, цитата. Старик в надежном месте, сейчас уничтожим. А перед тобой - прямые доказательства гнусности и лживости поповщины и попов.
- Дай-ка гляну на старика!
- Да зачем, Сема?
- А еще раз хочу глянуть на это... естественное му-ми... чего там?
- Мумифицирование, Сема. Когда тебя в бою грохнут, я сделаю все, чтобы тебя мумифицировали.
- Ладно, делай. А сейчас старика давай.
- Пошли.
Долго смотрел Семен Будекин в яму, где на соломе, обильно политой соляркой, лежал старик. Трепыхалось в Семене революционное сознание, противилось всячески тому, что сейчас произойдет, а должно произойти то, что старик должен открыть глаза.
- Не-ет! - взревело, взвыло, взгрохотало его командное нутро, переполненное самогоном, призывая Семена Будекина, хозяина своего, немедленно бросать горящую спичку вниз и бежать прочь, ибо помешать старику открыть глаза оно никак не могло.
Открыл старик глаза.
- Ну что, Сема, что тебе еще интересно от естественного мумифицирования?
- Беленький, ты видишь, что он открыл глаза?
Заглянул Беленький в яму.
- Сема, глаза его закрыты, Сема... Эта пакость, которую мы с тобой пили, откроет тебе глаза в той вон навозной куче, и ты там увидишь Веру Холодную вместе с Юлием Цезарем.
И посмотрел товарищ Беленький в глаза Семена Будекина вроде как с последней надеждой. А Семен посмотрел на Беленького, оторвавшись от открытых глаз старика. Этот взгляд и был ему смертным приговором. Видел, чуял в мутных Семеновых глазах товарищ Беленький то самое ненавистное зернышко. Набухало зернышко и грозило страшной непредсказуемостью. Отошел на шаг назад товарищ Беленький и выстрелил в затылок Семену Будекину. Рухнул беззвучно в яму Семен.
- Это в бою, Сема, - сказал товарищ Беленький. - Эту деревню мы назовем Будекино, в честь героя, павшего от рук кулаков.
Лежал Семен Будекин на старике, и руки стариковы обнимали Семена. Дернулись вдруг и обняли. Остолбеневшим ближайшим подручным комиссар приказал:
- Немедленно поджечь, потом закидать камнями, чтобы кости переломать, и засыпать.
И вдруг ринулся к сараю, к запертым пленникам...
- Сволочь жидовская, ненавижу! - взревел доктор Большиков и бросился на Беленького, но был остановлен коротким грамотным ударом в челюсть.
- Ну-ка, быстро, приколоть его штыком! - скомандовал ближайшему сопровождающему.
Сопровождали его не ближайшие подручные-соплеменники занятые огнем и камнями, а четыре молодых солдатика с винтовками. Ближайший сопровождающий немедленно исполнил приказание. Вскрикнул, охнул доктор Большиков, и, пока кончался, товарищ Беленький держал свое ухо у его рта. Наконец поднялся, злорадно усмехаясь:
- Подох. С чудным предсмертным кличем: не-на-ви-жу! Ха-ха-ха-ха! - И никаких тебе "други своя", ха-ха-ха...
Даже сопровождающие солдатики поежились от этого его хохота. Понятно, приятно и посмеяться можно, убили вражину, туда ему и дорога. На комиссара кидался, вражина! Но чему-то не тому, чему-то непонятному для них радовался хохочущий комиссар.
- Так что зря старался, ваше преподобие-неподобие, ха-ха-ха, - почти пропел товарищ Беленький.
- А это ить как сказать. Это ить одному Богу ведомо. Эх, да лучше на себя глянь: сколь страшен и несчастен ты, ить и вправду Диоклитиан.
- Думаешь, потяну? - усмехнулся товарищ Беленький.
- Да пожалуй и напоширше потянешь. А ить... и трудно это ему давалось.
- Ну-ну, поп, - приблизился страшной своей зловещностью Беленький почти вплотную к батюшке. - Ну разродись, что там шевелится в твоих землянках-извилинах, чего гнетет?
- Гнетет? Да ить рази может чего-то гнетить меня, коли крест на мне, Христос на кресте, и душу с разумом ты не вышиб из меня! Это ить тебя гнетет! Всю видать жизнь твою гнетет. А ить страшное слово-то - гнетет! Ить любой гнет душевный враз снимается, коли вот он, крест-то, да Христос на нем, а ты... ить ужас!.. на себя энтого гнету еще и валишь, и валишь, и вишь, еще и усмехаисси тому, радуешься, дурак, прости, Господи! Диоклитиан, тоже мне... Хотя ты-то видать, Диоклитиан, а тот-то - мальчишка. Тот что хотел? Читал я... да так оно было, слово-то ускальзывает... этой! Ну да - лояльности к римскому языческому королевству-импяраторству. А ты? - почти глаза к глазам сошлись иерей Ермолаич и товарищ Беленький. Так и смотрели друг другу в душу, и ни один не отшатнулся и глаз не отвел, только ухмылка исчезла с лица товарища Беленького.
- Ну вот, тому Диоклитиану нужна лояльность, а тебе - погибель человеческая, то бишь, чтоб как можно больше человеков отступили от Христа перед смертью своей, от заповедей Его. Вот ить ужас-то! Не понимаешь? По-ни-ма-ешь! Вон, зенки-то у тебя, что тот пулемет "Максим"... Ну, а - зачем? В чем тебе радость отступления? В чем тебе радость, что у убитых тобой последнее слово - "ненавижу"?! А да ить нет тебе никакой радости, вот ты чего прикинь, вот ты чего подумай. Ну глянь-ка при мне еще раз на дохтура-то, вот он лежит со ртом раззявленным, ну, порадуйся ну, эта, димонстратни мне и вон приспешникам своим радость твою, а? Ну! Похохотай еще, мол, зря старался, поп, ну!..
Ой, Господи, прости, ну до чего ж вонь от тебя... Ну так вот, если цель и радость у вас (да нету радости-то, нагоняете на себя!) - погибель человека, и делаешь ты все это не корысти ради, вижу, какая корысть у пулемета, корысть у того, кто стреляет из него... и радость... да ладно, про радость не буду больше, какая там радость, ну да... так это... и если погибель людей и есть путь приготовления тому, кого ты ждешь... вот ужас-то! Что же это за образина тогда, а? А чего тебя-то ждет при воцарении его, думал? Благодарность, думаешь? Рассмеяться в пору, да грех ить.
А ты все ухмыляисси и ухмыляисси, а чем ты мнишь-то себя в том его мире, кого так и дождетесь! Не дай, Господи, дожить. Ну да ить тебе ж благодаря, и не доживу, может как польза зачтется тебе, дураку, это ох, Господи... Вторую тыщу лет все вы маетесь, дергаетесь. Не надоело? Не устали? А вот скажи мне, иудей... А это, а где ж командир твой горластый? Именем Диоклитиана Знаменку пошел обчищать? Ну да самое время: ночь - это ж ваш день.
- Убил я его, поп. Только что. Вместе с мощами твоими местночтимыми в одной яме горит. Геенским огнем горит. Ха-ха-ха!
- Ну если убил ты, то, может, и не геенским, - неожиданно вдруг улыбка сквозанула из белой бороды.
- Так что ж, думаешь, простятся ему все его кружева, что мы с ним за год наворотили? - весело спросил Беленький.
И о. Ермолаич еще шире улыбнулся? Был бы здесь кто из тех, кто давно его знает, так сказал бы, что никогда не было у него такой страшной улыбки. И вдруг положил он руку на плечо товарищу Беленькому, сжал его и к себе придвинул, почти так же, как совсем недавно придвигал к себе доктора Большикова.
- Слышь ты, а ведь и для тебя еще тропочка осталась и воротца не захлопнуты, а?
Очень внимательно вглядывался на о. Ермолаича придвинутый Беленький и руку его не отдернул, не оттолкнул. Смотрел пристально.
- Да ить для тебя ж сказано: нет ить ни иудея, ни элина, все ить мы для Него одинаковы, все мы для Него дети, всех примет, коли сами придем. Ведь чуешь ты, вижу - чуешь, что не самозванец Он. Ить свернешь себе шею-то... Рази ить против просто самозванца будет столько ненависти, сколько вон из зенок твоих пулеметом стреляет!
Чего ты радовался так прощальному выкрику вот энтого вот, штыком твоим проколотого, чего так проколоть его заспешил?
Ну что тебе до того, что вот он вот чего-то сделал или чего-то сказал вопреки тому, чему учил Тот самозванец, а?
Какой-то бродяга (или вообще выдуманный) чего-то сказал, кто-то не послушал, а у тебя бешеная радость от того. А?
С Живым ведь воюешь, комиссар. И кой-какой, хошь и маленький кусочек души твоей чувствует неравноту сил-то. Оттого и страшно, оттого и дрожишь вон.
Ты вот меня недавно храбрым назвал, а ить храбрый я. Потому как без Христа мне и жизнь не нужна, а со Христом и смерть не страшна. Не мои это слова. Как говорит наша учительша, цитата не будь помянута. Опять ить от повторюсь.
Ну вот прошло 2000 лет, не поклоняются болваны Тому, Кого вы распяли. Да вам-то чего, чего стервенеете? Ну встретите вы своего энтого, всемогущего, не все ли равно вам, есть ли Нашему поклоняющемуся отступники?
Что вам до всего мира?
До людишек?
Все вы тута подготовили, вся власть вроде у вас, деньги у вас...
Чего тебе до последнего слова энтого вот, лежит вот проколотый. Ить вы ж посланника-то своего от Бога ить ждете-та или как?!
От Бога, что землю сотворил. Так?!
И все для того, что ты, убийца, выдавил из его вот перед смертью - "ненавижу!"! Что ж ты, иудей богоизбранный, на Бога-то своего так клепаешь, а?!
И еще тебе скажу. И вам вот! - простер руку о.Ермолаич в сторону четырех солдатиков. Те даже чуть головы отшатнули, а ближайший винтовку приподнял, - ты ить, небось, Евангелие-то наше читал. Читал, конечно.
Они вот, кстати, могли и не читать по нынешним-то временам, а ты чи-та-ал! А знаешь, что страшнее всего там читать?
Знаешь, какие личности Евангельские самые пропащие?
- Очень интересно, - злоусмешливо сказал Беленький и отстранил, наконец батюшкину руку.
- А больше всего это будет интересно вам, - повернул голову о.Ермолаич к сопровождающим. Те стояли столбами и молчали.
- Так вот, не шайка синедриона с Каиафой, не Иуда даже, а - стражники! - и опять простер руку к сопровождающим. Вот тогда те вздрогнули и даже слегка попятились, кроме ближайшего. Тот поднял винтовку выше, его пальцы так ее сжимали, что, казалось, сейчас переломят,
- да, стражники, которые у гроба стояли и камень отваленный видели, и ангела ить видели, а главное-то - Христа воскресшего видели. С Каиафы и взятки гладки, он ить не видел своими-то глазами, а те-то - видели! Ну ладно, ходил человек, мертвых воскрешал, может ить колдовал как... Но себя-то мертвого мог Он воскресить?
Кто-нибудь из людей мог, при камне-то заваленном, да при стражниках? Кто же, кроме самого Бога?
Ить представляю, как принеслись они к Каиафе-то, дрожмя дрожат, зуб на зуб не попадает, зенки того и гляди из орбит повылазят, язык - что бревно дергающееся, промямлили, небось, а ужас продирает - воскрес-де! Ну, нате вам по мешочку золота, молчите токо. Вот они, весы души человеческой, - о.Ермолаич смотрел теперь только на солдатиков.
- На одной чаше - Христос воскресший с Царством Небесным, а на другой - золотца мешочек. Натя, выберайтя...
Все! Ваш выбор! Никто боля не подскажет. Чего ж еще подсказывать, коли вот Он, Христос воскресший, из гроба вышел, и ангел пред Ним ниц распростерт. Ить и выбрали! Выбрали на шею жернов золотой.
Слышите вы, стражники, сами они себе и жернов золотой на шею петлю затянули и - в пучину, чтоб на дно. А что ить жисть-то с таким золотом - не пучина разве, не смерть от задыхания-потопления? Каиафа им петлю не затягивал. Он на стол золото выложил. А вы! Хапальными граблями своими - давай, давай! И забыт Христос воскресший из гроба выходящий.
Беленький уже успокоился и на шаг отступил, чтобы видеть (ни следа ухмылки на его сосредоточенном лице!) лица своих сопровождавших, и на всякий случай кобуру маузера отстегнул и руку свою там держал. А смотрел он на кунаков своих спокойным изучающим взглядом, хотя про троих из них все уже было ясно. Обычно, правда, от такого его взгляда люди всегда на него оборачивались, но эти были словно прицеплены к глазам о.Ермолаича.
- А вы ить стражники-бражники, вы хуже тех стражников!
Хуже той толпы, которая перед крестом Голгофским бесновалась: распни, распни Его, хуже тех, которые камнями Стефана-Первомученика побивали! Они за что в Стефана кидали-то? Да за то, что на небе он Христа нашего во славе увидал, - о.Ермолаич перекрестился.
Один из солдатиков дернулся было рукой ко лбу, но одновременно зыркнул на товарища Беленького, и замерла рука.
- Что дергаисся?! - почти закричал он на солдатика. - Рука отсохла? А ить и правильно. Он, ить комиссар-то ваш, он ить и Каиафы того пошире, он ить и застрелит за крестное знамение. Так ить он все одно застрелит вас, хошь когда, как энтого, Диоклитиана вашего. Он, ишь, ухмыляется. И не проканаете вы за малых сих, которых соблазнители соблазнили... Тоже мне, малые! Тыщу лет в этой земле Христос живет, крест храмовый с каждой кочки - куда ни глянь - видать, вся земля святыми нашими истоптана, весь воздух ихним дыханием напоен, ихним дыханием дышим...
Не заметили?
Не учуяли?
Аль креста на груди нет?
Да ить и нет, поди!..
Ваш Каиафа-то крест и под землей учует, за крест-то он и точно что сразу пристрелит. В какую помойку-то кресты-то побросали, православные? По первому зову вот его за винтовки-то хвать и пошли храмы ломать? И думаете, так и сойдет?
Ему-то вот скидка, можа, и будет, он ить зверь горячий. А вы?
Вы ить даже и не теплохладные, а ить хрен знает что!
Ить побиватели Стефана мученика диакона, они что? Они ить тоже горячи-то по-своему, их ить корежило от одного имени Христова, как вот Каиафу вашего. И понятно - ждали мордоворота, завоевателя, чтоб ить к их иудейским ногам весь мир положить, а пришел грехообличатель, простец и смиренец, покайтесь, говорит, Царство-то Небесное к ногам Я вашим принес, а Оно им как комиссару вашему крест нательный. И они ить и оправдываться даже пытались, наверняка, когда предстали, ить и вправду, Господи, думали, что Ты - самозванец, затмило, мол, уж больно горячи! Уж больно горячо другого ждали. Да и сам Стефан за них молится. А когда ты вот, Антошка - нос картошкой, на меня вот винтовку свою сей час наведешь, что скажешь, когда предстанешь, что мямлить будешь? Да ить и молитва моя по сравнению со Стефановой рази ж молитва? Сотрясение воздусей. И ой ить и вменится вам!! Ой, Господи, ну вот ей-ей не хочу сего, не вмени дуракам... Не милостивы они, но Ты - помилуй их... Не кротки они!.. И не давай им землю, но - помилуй. Не ищут они правды, но не изгони Ты их от Себя...
Не чисты они сердцем, но яви Ты им Себя... Эх, ну что, Каиафа, пошли, что ли...
Отвернул глаза свои от солдатиков о.Ермолаич. Отвернулся от них и комиссар Беленький. С ними ему было все ясно.
- Ступайте к яме, туда, где костер, - крикнул он им, и когда вышли, громко сказал оставшемуся, намертво в винтовку вцепившемуся, - Иди, там скажешь этому Шуйцу, от меня, этих, - он кивнул на дверь, - в овраг и в расход. Сейчас же. Понял?
Четвертый кивнул и, свирепо глянув на о.Ермолаича, выбежал, оставив дверь открытой. Запах гари сразу заполнил сарай.
- Сейчас, сейчас пойдем, отец иерей. Только не Антошка на тебя винтовку наведет. А ведь и имя угадал, ха! Я с тобой разберусь, это долг мой, перед другом моим товарищем Будекиным, пожелать бы ему царство твое несуществующее...
- Да не мое оно, иудей.
- Ну ладно, ладно... Да нет, твое оно, - полоснул, в который раз уже, голосом и глазами Беленький о. Ермолаича, - твое! Придумал ты его, да так придумал, что для всех, кого охмурял ты, оно и вправду живым, настоящим стало.
Самому себе на удивление вдруг очень спокойно почувствовал себя товарищ Беленький. И, почуяв спокойствие, расставив почти под прямым углом ноги, руки назад, уставился, скривив губы, на о.Ермолаича. Но не в глаза, а на бороду, на крест деревянный иерейский, на Распятого на кресте.
- А пуль у тебя хватит на всех, иудей? - спросил о.Ермолаич.
- Хватит, - спокойно ответил Беленький, чему-то своему усмехаясь. - А ить много-то ить их и не надо ить, ха-ха-ха! Ить их, пуль-то может всего и надо штук пять-шесть и, - глаза в глаза уперся-таки Беленький в о.Ермолаича, - потому как, - сошел на скрежущий шепот, взялся за крест деревянный и сорвал его с о.Ермолаича, - потому как вас всего-то таких, экземпляров, пять-шесть, больше просто быть не может!..
- Уходить вдруг стало спокойствие товарища Беленького, растревожился вдруг чего-то.
"Быть не может" - прогудела, прогналась собою же сказанная фраза по уставшим извилинам и ткнулась вдруг о какую-то стену, взрывом мучительным рассыпалась - а вдруг больше? А если и не больше? При чем здесь меньше-больше, когда вот эдакий-то экземпляр?!
- Нет! - рявкнул товарищ Беленький. - Не может быть больше... Жаль, небось, закапывают ту яму, где Сема со стариком, тебя б тоже туда... хотя не-е-ет...
- Ты чой-то, иудей, опьянел что ли вдруг, чтой-то кидает тебя: то ты Наполеона из себя корчишь, а то вдруг, как чесоточный дергаисси.
- А так оно и есть, оно вполне совместимо, рядом с тобой-то. Ведь всю мою жизнь, считай, хотел хоть одного такого увидеть, естественно чтобы тут же ликвидировать, хотя всю жизнь думал, что все это - теория, такие как ты... а то ведь все пескарики попадались, все пескариков вылавливал, да поджаривал, и вдруг эдакая щука... а может, ты кит? Один из трех, или... сколько вас там? - расплылся в вымученном оскале. - Да нет, больше трех и не нужно, больше трех, видать, и невозможно. Да-а, кит, пожалуй, как на картинке, на которых держится вся эта сволочная ваша православная земля!
- Да ить какой там кит, - вздохнул о. Ермолич, - и вправду чокнулся ты, иудей, перепил, верхоплавка я, тюлька бессильная...
- Тюлька? Ха-ха-ха... Ишь ты, тюлька... тюлек-то я без счету сжирал. И сколько раз лопухался, дурак, это я про себя, вот он, ну хотя бы судачок! Один был, думский деятель, 16 языков знал, Антошка букв меньше знает, из себя весь - Цезарь, вроде... именно, что вроде, - тюлька! И горластые, и языкастые, и мозгастые, и тактики-стратеги, и помпезные-железные... а - тюльки! Еще радовался, дурак, это я про себя...
Да коль на этих тюльках стояло бы все, так и думать-озадачиваться нечего - уже победили, только патронов не жалей. Ан не совсем ить так-то выходит. Чувствовал, что что-то не то, не так шатается то, подо что рублю, что выравниваю, выгребаю, высекаю, выжигаю!! Киты должны быть! И вот он, наткнулся! Оказывается, кит аж где-то в продырливой Знаменке обретается. Все, что я до этого сделал - тьфу; вот оно настоящее - кита из под земли этой вырвать! Обидно, что никому не понять, и объяснить некому, что деяние это выше деяний всех завоевателей, всех этих Наполеонов и Батыев. А тут - одну из трех опор вырубить!! Ну, да я не обидчивый! Ну, а теперь скажи-ка мне, по-своему ведь ненавидишь ты меня, а?
Широко улыбнулся тут о.Ермолаич и даже как-то растерянно ответил:
- Да ить нет же, конечно.
Аж почернел товарищ Беленький.
- Ну ведь врешь, иерей, врешь! Да ведь есть же за что тебе меня ненавидеть, ты ж служака Тому, Кого я ненавижу и ты знаешь - как! Я ж богохульник! А богохульнику - "сокруши уста"! Это ведь не кто-нибудь сказал, а Златоуст ваш!
- Начитанный.
- Начитанный! И державу твою я топчу! Растоптал уже!
- Да эк, хватил куда! Куда тебе, иудей, державу православную топтать, ты ж ить всего-то - провокатор, соблазнитель, ну да. Жернов-то ты уже себе примерил, жернова тебе не избежать, но ить топтал-то не ты. Державу православную растоптать невозможно, топтать ее можно тогда, когда она перестала ей быть. И топчат-то ить подданные бывшие державы. Антошки - нос картошкой, да профессора с учительшами. Это они топтали. Свои! А ты о своей думай, каждому свое. Эх, вот бедолага-то, да это ить я про тебя, иудей. Да не вскидайся ты гляделами-то, да кто ж ты, как не бедолага, эх, крутит-то тебя, да ить и как не крутить. Наплел - ненавижу... да ить вообще грош бы мне цена, если б к годам моим еще б ненавидеть способен был. Оно и так, правда, цена-то, ить грош всего, да... меньше, однако хоть, Господи помилуй, могу сказать.
И тут призамолк о.Ермолаич, и Беленький увидел, что тот сосредоточенно будто думать стал о чем-то, будто искать в себе чего-то. И увидел товарищ Беленький, что поп действительно, вот сейчас, отстранится вообще от всего внешнего, от Беленького, от судьбы своей расстрельной, от рядом распростертого тела черносотенца Большикова; не видит он сейчас ни сарая, ни Беленького, ни вообще ничего, весь он в себе, шарит он по своим душевным задворкам, ищет искренно то, что хочет найти в нем товарищ Беленький, и от морды его ненавистной бородатой и сосредоточенной ну так и несет, - а может, и действительно есть, ну-ка поищу...
И совсем почернел товарищ Беленький. Да нет же (ох уж эта литература!), и не может никакое лицо человеческое хошь от чего почернеть, - оно всегда розовенькое, плюс-минус некоторое разноцветье сходное. Так что? - внутренне почернел?
Да кто ж это внутреннее видеть может? Однако, хошь ты что - почернел товарищ Беленький. Все ухмылистое спокойствие (ноги прямым углом, руки назад), только что переполнявшее его, окончательно сгинуло. Не кита теперь видел перед собой товарищ Беленький, а гораздо более страшное и худшее, чем он думал. Еще когда изучал он с отвращением историю этого поганого народа на предмет выяснения, за какие струнки побыстрее его ухватить и побыстрее вырезать, поражался с сарказмом - как можно историю на мифах-выдумках строить, через все ихнее тысячелетнее время проходят эти никогда не существовавшие, очищенные от всяких земных пут эти "святые", - слово это так и не смогло ни разу провернутся на языке Беленького, как только подкатывало оно, сглатывал слюну товарищ Беленький, заталкивал туда (а куда?), и в ярость его кидало, что вообще оно возникло в его чистом революционном нутре. И вот невозможная теория, миф-выдумок овеществленно предстоял перед ним...
- Нету у меня к тебе ненависти, комиссар.
- Зато у меня к тебе есть, иерей.
Видел перед собой Беленький оживленную проповедь ту проклятую, которую никак он преодолеть не мог своими расстрелами и реквизициями. Мертвые морды белых партизан (не перекрестились, и Имя не сползло!...) - и то невыносимы были, все на мысль о проповеди сталкивали, а тут... стоит елейная образина, сучок полуграмотный итькающий, и будто не кости и мясо под рясой, а будто слова те невыносимые заместо скелета и тела, а смысл их, что сидит в них, вокруг него точно облако клубится, и каждая капелька облака иголкой в сердце впивается.
Да что может быть тайного и осмысленного - "не судите, да не судимы будете" - чушь слюнтяйская, бред! а вот колет и радости революционной жить не дает...
Через двадцать лет, когда оборвется вдруг магистральная линия жизни товарища Беленького, когда вдруг рухнет все, и из могучего магистральщика - направителя и расстреливателя он враз обернется врагом трудящихся масс, агентом пятнадцати разведок и, главное (аж в обморок упал на беспыточном допросе) - проводником великодержавного русского шовинизма, когда будут тащить его под белые рученьки (а рученьки назад и мордой к полу!) родные соратники-чекисты, а он в бешеном отчаянии будет пытаться за сапог их укусить, а волокущие его будут рявкать: "Щас не кусать, щас целовать будешь падла!", когда последним гаснущим клеткам сотрясенного на допросах мозга ясно будет, что все кончилось, ничто не вспомнится ему из своей жизни. Но встанет вдруг перед глазами вот это, вот сейчасная картина, когда пнул он о.Ермолаича сапогом в зад, чего-то проорав, как встал тот из грязи, кряхтя и ворча чего-то и руки друг о друга отирая, и вдруг вскинул их, грязные (с них капало чего-то черное) к небу, к небу!, что было за спиной, за затылком Беленького, и закричал вдруг радостно (и глаза полоумные):
- Вижу, Господи, вижу Тебя во славе на Небе стоящем! Иду к Тебе, Господи!
И пошел, пошел по грязи, с простертыми руками и полоумными глазами, дурной своей старческой перевалочной походкой пошел. Аж посторонился товарищ Беленький.
- И ведь видит, гад! - даже в спину нелепому попу не смел оборотиться товарищ Беленький, несколько секунд так и стоял, своей спиной слушая радостные крики отца Ермолаича, но, наконец, перевернулся прыжком и стал стрелять не глядя, но метко и - в голову, в голову. И уже лежащему, на спине его стоя, все в голову, в голову до последнего патрона... И теперь - таки глянул туда, к тому небу, куда шел, мертвый уже, проклятый сгусток проклятой проповеди. Он увидел черное небо, желтую тусклую луну, черное движение полувидимых облаков и услышал дальнее уханье совы и близкую матерщину закапывающих яму.
Всепронзающий ветер хлестал водой и еще чем-то колюче-холодным, а товарищ Беленький весь был в поту, и будто каждая капелька этого пота родилась от капельки-иголочки того клубящегося облака, что и сейчас чувствовалось, хотя носитель его затоптан в грязь, и товарищ Беленький стоит на нем ногами. И от черного неба и желтой луны давило будто невидимым, душу раздирающим, лучом, наводящим совсем невозможную смертную тоску. И пот на теле будто щелочью стал. И туда, ввысь, направил маузер товарищ Беленький, забыв, что патроны кончились, и все щелкал и щелкал впустую. Много икон пострелял товарищ Беленький (и обязательно, чтобы - в глаза и в лоб), но нужно было обязательно Живого расстрелять.
Как тогда - распяли, так сейчас - расстрелять.
И сейчас уверен он был вздыбленным своим сознанием, что там Он, Живой, действительно там, откуда давит на него тоской невидимой луч, и пули Беленького долетели бы сейчас туда, не силой пороха - ненавистью б долетели, никак нельзя Его больше живым оставлять! Недодумкам тогда... сжечь надо было, после распятия, может, и не воскрес бы тогда... эх, до чего ж давит оттуда луч невидимый, и патронов нет с собой. И не достать Его в той вышине.
А ведь пока Он там, стоит Властелином над этими... вот такие вот, на спине которого стоит Беленький победно, они - всегда будут!
Ох как вдруг почувствовал это товарищ Беленький!!!
А пока есть они, пока ходят они, жива будет эта проклятая земля, и хоть тьма легионов товарищей Беленьких, Антошек-картошек, профессоров и учительш будут стрелять, жечь и топтать эту землю, ни пули ее не возьмут, ни огонь не опалит, и, растоптанная - восстанет.
НОВАЯ ИУДЕЯ, или РАЗОРЯЕМАЯ РОССИЯ
Доклад русского ученого прибывшего из Совдепии
В. МИХАЙЛОВ
(впечатление учёного от увиденного в послереволюционной России)
«У саранчи нет царя, но выступает она вся стройно».
(Кн. Притчей Соломоновых. Гл. 30 ст. 27).
Я, старый русский либерал, воспитанный на лучших произведениях русской прогрессивной мысли, должен прежде всего заявить, что никогда в своей жизни не был антисемитом, считая антисемитизм, как говорил Бисмарк, «социализмом дураков», наконец, я никогда не верил в какую-то особенную мировую роль евреев. Учение о том, что евреи своей культурой стремятся разложить европейские общества, а потом, подчинив их своему господству, и поработить, — всегда считал учением реакционеров и обскурантов, выдумкой слабых и озлобленных людей, которые не могут победить в жизненной борьбе энергичных и даровитых евреев.
Но суровая действительность в виде «великой» русской революции опрокинула мои благородные и гуманные убеждения по еврейскому вопросу, научила меня верить тому, над чем я раньше так беззаботно смеялся, считая это глупостью узких и отсталых людей. Пробыв с момента переворота все время в Совдепии и наблюдая ее жизнь со всех сторон, я пришел к непоколебимому убеждению, что русская революция, подготовленная и проведенная по заранее разработанному и глубоко, до мельчайших подробностей, продуманному плану — есть дело рук организованного еврейства. В стремлении бросить Россию в бездну коммунистической анархии, а потом обессиленный разбитый русский народ заковать в свои цепи, еврейство поставило первыми своими задачами: разрушить христианскую веру, прививая интеллигенции и русскому народу безбожие, убить ученых людей, вытравить чувство патриотизма и любви к Родине из души русского человека, проповедуя интернационализм, растлить духовно весь русский народ. В 1905 году еврейством была сделана первая попытка, которая, если окончательно не удалась, то дала новые надежды и новые средства для борьбы. Получив фактически равноправие, евреи за 12 лет после революции 1905 года, быстро прибрали все к своим рукам: они захватили в свои руки банки, всю торговлю страны, в их руках оказалась вся русская пресса, они захватили все либеральные профессии, (адвокатуру, медицину), они проникли и подчинили своему влиянию русские университеты и институты, в которые не допускали русского крестьянина, все театры и кинематографы. Путем обмана, подкупа, шантажа и той иезуитской изворотливости, которая присуща гонимому племени, евреи обработали русскую интеллигенцию и заставили ее слепо и беспрекословно служить своим целям.
Таким образом, к моменту февральского переворота, у евреев был совершенно готовый план и все средства для его проведения. В феврале 1917 г. началась великая, беспримерная в истории, трагедия России, разыгрываемая невидимыми, но хорошо теперь известными, режиссерами. Блестящая постановка «великой» русской революции, распределение ролей, выходы и сцены, проводятся с гениальным искусством. Сейчас переживается последний акт, который с поразительной ясностью раскрывает идею русской революции. Эта идея — идея еврейская или отражение «великого гения еврейского духа», как говорили евреи о революции 1905 года. В Совдепии теперь вскрыта, обнажена эта идея. Вековечная мечта еврейства осуществляется — русский народ побежден, «великий еврейский гений» — торжествует.
Организация по захвату евреями России обнаружилась в первые дни после переворота. Уже 2-3 марта в полицейских участках Петрограда и Москвы посты комиссаров (бывшие пристава) и даже их помощников были захвачены евреями. В составе первого Петроградского Совдепа сразу попали под псевдонимами самые видные представители еврейства, а именно: Мартов-Цедербаум, Суханов-Гиммер, Каменев-Розенфельд, Загорский-Крахмал, Стеклов-Нахамкес, Зиновьев-Герш, Радомысльский он же Апфельбаум, Троцкий-Бронштейн, Горев-Гольдман, Мешковский-Гольденберг, Ларин-Лурье, Харитонов-Лебензон, Солнцев-Блейхман, Владимиров-Щупак, Радек-Собельсон, Либер-Гольдман, Дан-Гуревич, Парвус-Гельвант, Иоффе, Минор, Гоц, Кац, Эпштейн, Цейтлин, Шпицберг, Штейнберг, Коган, Абрамович, Шрейдер, 3алкинд и др.
Вместе с захватом и упрочением своей власти в центре, евреями были посланы свои представители в губернские и даже уездные города для организация управления. На местах к работе в совдепах были привлечены местные евреи, и таким образом власть по всей России перешла в их руки. Я утверждаю, что по всему лицу необъятной России нет ни одного значительного центра, где бы управление фактически не находилось в руках евреев.
Параллельно велась и другая работа по разложению старой Русской армии. Во все гарнизоны и на фронты были посланы еврейские агитаторы, которым было дано поручение проповедовать немедленно прекращение внешней войны и возобновление войны гражданской. Развал армии, уничтожение правительственного и административного аппарата, искусственно созданная, совершенно непримиримая борьба политических партий, уничтожение русских патриотов — все это дало возможность евреям в дальнейшем проводить свой план, как по нотам. Углубление анархии совершенно обессиливало нацию, голод и лишения, связанные с ужасным хаосом, сделали весь русский народ слабым, пассивным и безразличным к своему положению и своей судьбе. Это только и нужно было еврейству для окончательного торжества.. Сейчас Россия в полном и буквальном смысле этого слова Иудея, где правящим и господствующим народом являются евреи, и где русским отведена жалкая и унизительная роль завоеванной нации, утратившей свою национальную независимость. Вся бытовая, семейная, национальная, религиозная и общественная жизнь русского народа определяется волей и усмотрением евреев, в руках которых находится власть над свободой, честью, жизнью и имуществом русских людей.
Рабоче-крестьянская социалистическая республика — это только ширма, за которой скрывается торжествующий над русским народом иудаизм. Административный, военный и вообще весь правительственный механизм принадлежит евреям. Правительственная политика по внешним и внутренним делам рабоче-крестьянской республики — политика евреев. Правда, во главе коммунистической республики стоит Ленин (Ульянов), о это его номинальное положение, так сказать, почетное звание за особые, оказанные еврейству, услуги; реально власть принадлежит и осуществляется другими. Ленин узкий, правоверный марксист, нужная евреям фигура, как теоретик коммунизма и фанатический певец советской республики; главные же воротилы, фактически осуществляющие власть, т. е. диктатуру пролетариата — евреи: Лейба Бронштейн, Розенфельд (Каменев), Нахамкес (Стеклов), Апфельбаум (Зиновьев), — председатель Петроградской Северной Коммуны, Лурье (Ларин), Радек, Иоффе, и целый ряд других видных руководителей еврейства. Ни одно мероприятие и решение в жизни Советской республики не может быть принято без их участия и одобрения. Ответственные исполнители правительственных постановлений и распоряжений, как общее правило, — евреи. Все совдепы, трибуналы, чрезвычайки, комиссариаты, совнархозы и т. д., как в центре, так и на местах и захвачены евреями; во всех этих учреждениях евреи играют первую скрипку, управляя всеми другими служащими, как послушным орудием. Без преувеличения можно сказать, что 80 процентов всего правительственного механизма составляют евреи. Так, например, из 455 членов правительства Петроградской Северной Коммуны, около 400 человек — евреев. Такое же ужасающее засилье наблюдается в Москве, Казани, Киеве, Харькове, Томске, Иркутске и во всех остальных городах Российского Государства.
По пути из Совдепии на Д. Восток, я наблюдал то же самое явление, и здесь еще более окрепла моя уверенность, что захват власти евреями не случайность, а глубокая закономерность. От делегации Приморского правительства, посетившей Верхнеудинск, столицу Дальне-Восточной республики, я узнал, что ее возглавляет взамен ушедшего еврея Тобельсона (Краснощекова), еврей Шумяцкий (Червонный), что здесь кроме президиума находится бюро в составе трех евреев — Хотимского, Хамовича и Берештейна, которые фактически управляют всеми делами Д. Востока, что состав комиссаров и служащих в учреждениях Верхнеудинской республики по национальности — еврейский, где русских не более 12 процентов.
Далее в Харбине узнаю, что в конференции, которая якобы выражает мнение русского народа в полосе отчуждения К. В. ж. д. из 60 членов — 59 евреев, что самыми ярыми агитаторами, подбивающими рабочих к забастовкам и опасным выступлениям, являются евреи: Раутберг, Ремез, Ромбах и Израэль. Наконец я узнаю, что во главе Приморского Правительства во Владивостоке, в качестве Верховного руководителя, стоит присланный из Советской России еврей Виленский; что евреи Гуревич, Кабцан и Кроль выражают мнение русского крестьянства, рабочих, интеллигенции и буржуазии всей Приморской Области. Если бы 3 года тому назад мне сказали, что это будет так, что я вижу теперь своими глазами, я расхохотался бы такому прорицателю в лицо, я никогда бы не поверил предсказанию такой возможности, как не верил предостерегающим голосам из консервативного лагеря русской общественности. Но увы, истина вправе быть невероятной. Казавшаяся утопия — теперь жуткая русская быль...
Полнота власти, которой теперь в Совдепии располагают евреи, отдает последним — русских в полное и безраздельное господство. Никакой ответственности, евреи, как господа положения, за весь свой произвол и насилия над русским народом не несут, в этом отношении они пользуются полной свободой усмотрения. Террор, бессудные массовые казни, тюрьма, обыски — все это проделывается только над русскими людьми, к евреям как свободным гражданам своей страны, это, естественно, не относится. Стонут в муках, проливают слезы, гибнут от еврейского тиранства тысячи русских людей.
Евреи выбивают на выбор русскую национальную интеллигенцию: истребляют русских врачей, адвокатов, инженеров, агрономов, учителей, священников и офицеров, истребляют русских рабочих, посылая их на убой в красную армию, тысячами уничтожают крестьян, доведенных реквизициями и грабежами до восстания.
С холодным и спокойным приемом анатома евреи вырезают мозг России — интеллигенцию, причем уничтожается не только та интеллигенция, которая замешана в заговоре свергнуть еврейскую власть, но даже и та, которая предполагается, как опасная, для проведения еврейством своих целей. Национальная, патриотическая и религиозная интеллигенция обречена в жертву жестокому народу; евреи терпят около себя только беспринципную, утратившую свое национальное лицо и человеческое достоинство русскую интеллигенцию. Террор по своей жестокости, гнусности и подлости приемов, по своему детальному, заранее разработанному плану выполнения — изобретение еврейского ума, выражение его душевного бессердечия и неумолимости. Этим духом пропитана вся атмосфера жизни в Совдепии. Месть, жестокость, человеческие жертвоприношения, потоки крови — вот как можно характеризовать приемы управления евреев над русским народом. Никаких надежд на гуманность, сострадание и человеческое милосердие для жертвы еврейского деспотизма быть не может, ибо эти чувства не доступны еврейскому народу, который веками питает непобедимую ненависть к другим нациям, народу, все существо которого жаждет крови и разрушения. Особенную нечеловеческую жестокость и кровожадность проявлял ныне убитый председатель чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией еврей Урицкий, этот темный, бездушный убийца тысяч русских людей.
Никакой свободы для русского народа нет. Русские не могут собраться вместе, организоваться, обсудить свое положение и свои нужды, это им положительно запрещено, евреи же имеют свои национальные организации, собирают на их содержание средства, открыто обсуждают свои дела, — словом живут полной своей национальной жизнью.
Евреям дано право свободного передвижения из одного места в другое, что дает им возможность заниматься спекуляцией и наживать деньги, русские же прикреплены к одному месту и под страхом сурового наказания не могут его покинуть. Ограничение свободы в этом отношении вынуждает прибегать к подложным документам, изобретать всякие средства, чтобы перебраться из одного города в другой.
О неприкосновенности жилища русских людей не может быть речи. Реквизиция квартир и их уплотнение производится только у русских, на еврейские же квартиры это не распространяется, равно отобрание для нужд совето-россии мебели, роялей, книг и других домашних вещей производится только у русских. Занимая правительственные места, евреи не несут так называемой трудовой повинности, которая выполняется исключительно русскими, а также освобождаются от службы в красной армии, каковая обязанность падает всецело на русских. Все самые тяжелые и неприятные работы, как-то: нагрузка и выгрузка тяжестей, заготовка дров, очистка улиц, мусорных ям, отхожих мест и т. п. — выполняется исключительно русскими; никогда на этих работах вы не увидите еврея, за исключением участия его в роли распорядителя и надсмотрщика.
Бесконечная мобилизация в красную армию совершенно не касается евреев. В рядах красной армии вы не встретите ни одного рядового бойца еврея, но зато военный совет, интендантство, штабы, посты всех политических комиссаров, осведомительные и агитационные отделы и вообще все тыловые военные учреждения переполнены евреями.
За все время моего пребывания в Совдепии я наблюдал открытое гонение на христианскую религию, я был очевидцем закрытия и осквернения многочисленных православных храмов, превращения их в иллюзионы, в «дома для митингов», казармы для китайцев и мадьяр и притоны для разгула; я знаю надругательства над святыми мощами, преследование и убийство проповедников и священнослужителей, но я не знаю ни одного случая покушения на синагогу, осквернения еврейской торы, убийства, насилия и даже оскорбления раввина. Мне приходилось видеть запрещение православных богослужений, расстрелы крестных ходов, открытое богохульство и кощунство, откупы икон, исключение из школ преподавания Закона Божия, преследование родителей русских детей за обучение их молитвам, но мне пришлось также наблюдать полную свободу иудейской религии, неприкосновенность и полную защиту их обрядов и жестокое наказание христиан даже за малейшую критику иудаизма.
Направляя свои удары на разрушение русской семьи, пропагандируя идею свободных браков по декрету, развращая детей безбожием, социализмом и интернационализмом, евреи крепко берегут свои семейные основы, святость брака, зорко следят за развитием своих детей, воспитывая их в духе своей религии и своей национальной исключительности и нетерпимости. Русская женщина — это раба, предмет национализации и жертва общественного разврата, еврейская женщина — это свободный человек, ее не могут коснуться национализация и все ужасы жизни, которые в Совдепии приходится переживать многострадальным русским женщинам и девушкам.
Привилегированное положение евреев дает им возможность получать вне очереди и в не ограниченном количестве продукты продовольствия и вещи житейского обихода, тогда как русские всегда этого лишены и в погоне за куском хлеба или гнилой воблой должны простаивать целыми днями в хвостах. Даже к празднику Пасхи и то делается различие между евреями и русскими: первым для выпечки мацы обязательно выдается белая мука, русским черная, да и то не всегда, бывают случаи, что вместо муки, как бы в насмешку, выдают овес или полбенную крупу. От голода и лишений русские ходят изможденные и бледные, как тени, среди них массовые заболевания и смертность, внешний же вид евреев сразу показывает, что им хорошо и вольготно живется: они все сыты, упитаны, веселы и довольны собой. На протесты евреи отвечают: чернорабочий может ко всему привыкнуть. Различие между русскими и евреями в образе жизни резко бросается в глаза: евреи хорошо одеты, на еврейских женщинах богатые и нарядные костюмы, золотые вещи и драгоценные камни — русские ходят в оборванных, грязных костюмах, заштопанных платьях, дырявой обуви. Вообще передать все лишения и нужду, которые переживаются русскими людьми, трудно,— одно несомненно, что жизнь в Совдепии русских людей невыносима. Многие не выдерживают лишений и кончают жизнь самоубийством, другие сходят с ума, третьи просто опускаются физически и морально, утрачивают человеческий облик. Наряду с этими невыразимыми бедствиями и страданиями русского народа протекает шумная и веселая жизнь правящей нации — еврейства. Театры работают во всю. В ложах и партере исключительно комиссары-евреи со своими женами и родственниками. Мужчины в хороших смокингах и визитках, дамы в шикарных туалетах, мехах и бриллиантах
Особенно много евреев в Москве. Москва — центр религиозной и национальной жизни русского народа — теперь Бердичев и Шклов, где на каждом шагу вы встретите самодовольного, с гордо поднятой головой, еврея. В столицах еврея можно видеть везде: на бульваре, в садах, на вокзалах, проезжающих на автомобилях и извозчиках. Гостиница Метрополь в Москве и прочие лучшие гостиницы, а также самые лучшие особняки с богатой стильной обстановкой превращены в еврейские квартиры. Лучшие дачи захвачены евреями. Омск стал специальным местом, куда для кормежки этим летом приехали сотни еврейских семейств, главным образом семьи комиссаров.
Пассажирские поезда переполнены евреями; в поезде между Петроградом и Москвой всегда проезжает так много евреев, что этот поезд получил даже специальное название «Иерусалимского».
Свободная торговля только для евреев, которые имеют лавки и комиссионные конторы. В комиссионные конторы евреями собирается все. Под влиянием невыносимого голода и тяжелой нужды, русские продают платье, одежду, золотые и серебряные вещи, иконы — благословение родителей, венчальные кольца и шейные кресты. Все ценности переходят к евреям: скупкой у русских занимаются не только владельцы комиссионных контор, но и комиссары-евреи, которые благодаря взяточничеству, хищениям и грабежу у русского народа располагают большими денежными средствами.
Лозунг «долой буржуазию», провозглашенный в начале революции, блестяще проведен в жизнь: это (позорное) сословие теперь составляют исключительно — евреи. Все состоятельные русские люди разорены и ограблены, бывшие миллионеры, крупные фабриканты и коммерсанты из-за куска хлеба выполняют роль мелких служащих и судьба их всецело зависит от еврея- комиссара или председателя какого-нибудь ревкома, который может или дать из милости кусок хлеба за работу, или выкинуть на улицу умирать голодной смертью. Все богатства России и русского народа теперь принадлежат евреям. Все ценности, взятые в банках и у богатых русских людей, добытые путем грабежа из христианских храмов, монастырей и дворцов, перешли в их бездонные карманы. Ограбленные ценные вещи, как то: редкие картины, статуи, фарфор, старинная посуда, бронза, книги и др. вещи — все это со всех концов России евреями собирается в Петроград, откуда отправляется за границу, главным образом в Швецию и Норвегию, где превращается в золото, которое также переходит к евреям.
В Совдепии теперь только два класса: пролетарии и буржуа. Первые — это русские, у которых ничего нет, кроме тяжелого труда и неволи, вторые — евреи, в руках которых политическая власть и экономическое могущество.
В защите этого своего комфортабельного положения все еврейство объединилось. Девиз, «все за одного к один за всех» открыто провозглашается и строго соблюдается. В Совдепии евреи — это один класс, с одними задачами и интересами, класс, в данное время управляющий русским народом. Что это не голословное мое утверждение я могу сослаться на тот факт, что еврейская буржуазия во время гражданской войны не только не пострадала, но многое приобрела и страшно разбогатела. Национализация в банках не коснулась еврейских капиталов, ибо евреи заблаговременно очистили свои сейфы и взяли денежные вклады. Национализировали и социализировали только имущество русской буржуазии, что же касается имущества и жилищ еврейской буржуазии, то все это осталось в полной неприкосновенности. Вот чем объясняется тот факт, что среди беженцев из России совершенно нет евреев и что бегут, спасаясь от террора и грабежей т.н. большевиков только русские. Все евреи продолжают спокойно оставаться на своих местах, ибо они уверены и знают, что идут свои, которые их не тронут. Этим же объясняются и те радостные встречи вступающей в города красной армии, в которых принимают участие положительно все евреи.
Итак, евреи не только не снимаются со своих мест с приходом большевиков, но, наоборот, для евреев с их приходом начинается раздолье, ибо они у тех же красноармейцев скупают и ликвидируют награбленное у русских людей имущество. Это было во всех городах, эти обстоятельства могут удостоверить сотни тысяч людей всех классов и положений.
Резюмируя все выше изложенное, можно смело сказать, что еврейская кабала над русским народом — свершившийся факт, который могут отрицать и не замечать или совершенные кретины или негодяи, для которых, национальная Россия, ее прошлое и судьба русского народа совершенно безразличны. Власть евреев над русским народом держится террором, подкупом, обманом и разложением. Оплотом и опорой этой власти пока является красная армия, в составе которой входят так называемые коммунисты, небольшая по количеству, но наиболее обманутая еврейством часть солдат, состоящих из деклассированных, отвыкших за время революции от какого бы то ни было труда, элементов, готовых по приказу своих господ на какое угодно преступление и злодеяние, и вторая группа, самая могущественная — красноармейцы которые составляются из насильно мобилизованных, преимущественно крестьян и из лиц, вступивших в красную армию под влиянием крайней необходимости — голода и беспросветной нужды. К красноармейцам надо отнести и большинство офицеров, которых лишения жизни вынудили вступить на этот проклятый и роковой для них путь службы под красной еврейской звездой.
Среди красноармейцев идет сильный ропот против евреев, которые все сидят в тылу, всем командуют и всем распоряжаются; а русских посылают на муки и смерть во имя для них совершенно непонятных и чуждых целей. Это настроение красной армии прекрасно сознается активными представителями еврейства в лице политических комиссаров, которые зорко следят за поведением красноармейцев и немедленно предпринимают соответствующие меры.
Сильным действительным средством держать красноармейскую массу в послушании и повиновении считается террор, применяемый в самых широких размерах. Неисполнение приказа, малейшая попытка к неповиновению и протесту влечет за собой одно наказание — смертную казнь. Поэтому все наиболее активные и национально настроенные элементы немедленно изъемлются из армии, а слабые, запуганные шпионажем, предательством и страхом каждую минуту быть поставленным «к стенке», молчат и покорно тянут свою лямку, затаив глухую злобу против своих палачей.
Вторым средством служит подкуп в виде денежных подачек, безнаказанных грабежей мирного русского населения и представления красной армии всех удобств жизни за счет умирающего голодною смертью гражданского населения.
Наконец, самым могучим средством является духовное растление путем агитации и пропаганды. В этом отношении евреи не знают для себя соперников. Приемы их работы — обман, беззастенчивая ложь и демагогия. Евреи в газетах и речах разлагают общественный разум, осмеивают буквально все, проповедуют корыстолюбие, жадность, месть, жестокость и зверства. С маниакальным размахом они возбуждают самое низменное, самое темное в душе рабочих и солдат, они отравляют словом, как трупным ядом, человеческое сознание, нервируют, держат всех в постоянной лихорадке, сбивают с толку, сеют повсюду смуту и разврат. Это средство дает владеть душой и сознанием не только простого и доверчивого красноармейца, но даже развитого и культурного человека.
Тем не менее, не смотря на эту дьявольскую систему, проводимую последовательно и неумолимо, недовольство в красной армии возрастает с каждым днем. Террор и жестокая дисциплина оказывается уже не в состоянии подавить недовольство красноармейцев, которые теперь открыто говорят о «жидах-комиссарах», т. е. политических комиссарах в красной армии, а в отделенных случаях дело доходит до открытых восстаний и самых жестоких расправ над комиссарами.
Попытка евреев-комиссаров отвлечь внимание красноармейцев в сторону русской буржуазии не достигает цели: у русских грабить нечего; ибо ограблены все, и это хорошо понимают красноармейцы. «Мы хорошо знаем, — говорят красноармейцы, — у кого золото и бриллианты, вот дай только срок и тогда тряхнем жидов, что из них только пух полетит».
Мое глубокие убеждение, что самым ярым и страшным врагом евреев являются — красноармейцы. Серьезные неудачи на фронте, заминка в доставке продовольствия и снаряжения вызовет восстание и беспощадную месть над теми, кто их сейчас обижает, унижает и заставляет глубоко и бесконечно страдать.
Рассчитывать на национальный подъем красноармейцев нельзя, ибо они, как русские, не смотря на все старания и ухищрения еврейства, не могут принять чужую систему, чужую идеологию, проникнуться еврейским национальным духом.
Война с поляками и тот якобы грандиозный подъем красной армии, о чем большевистская информация трубила на весь мир, — сплошная выдумка евреев. Никакого патриотического воодушевления в массах и в красной армии — нет. Призыв еврейских агитаторов «выступить за родину против панской Польши», вызывает среди красноармейцев не восторг, а негодование против лицемерия и ханжества евреев. Особенно возмущены старые кадровые солдаты, которые хорошо помнят, как в Германскую войну евреи уклонялись от воинской повинности, дезертировали и передавались тысячами неприятелю, сообщали ему сведения о нашей армии, шпионили всю войну в пользу немцев и позорно предавали Россию.
Офицерство определяет войну с поляками, как еврейско-польскую войну, которая имеет своей целью раздавить ненавистную Польшу, якобы за притеснения и гонения поляками бедных евреев. Мобилизация положительно всех еврейских сил, а именно: мобилизован «Бунд» (еврейская социал-демократическая партия), «Паолей-Цион» (еврейская сионистская социалистическая партия), все сионистские и национальные еврейские организации для поднятия настроения и энтузиазма в красной армии придают войне с поляками определенно еврейский характер.
Еврейскими агитаторами и пропагандистами кипит весь польский фронт, идет усиленная лихорадочная работа, евреи собирают деньги, подкупают начальников, ухаживают за офицерами вплоть до услуги по приисканию женщин, спаивают солдат и лгут, бесконечно и цинично лгут.
Таким образом все, что пишется здесь в газетах о русско-польской войне, о настроениях русского народа — сплошное недоразумение, основанное на той лжи, которую по радио на весь мир разносят евреи. Никакого подъема быть не может, ибо все подавлены, угнетены и живут одной только мыслью, как бы избавиться поскорее от невыносимого ига, сбросить со своих плеч еврейское ярмо.
В Совдепии евреев ненавидят все русские, ибо сознают, что все бедствия и тяготы жизни происходят через них. Это убеждение сначала оформилось и окрепло в городах, а отсюда стало проникать и в деревню. Крестьянство теперь уже начинает сознавать гибельную роль евреев. Крестьяне озлоблены против евреев потому, что они считают евреев виновниками гражданской войны, которая разоряет крестьянство и не дает ему жить, что евреи убили Царя и Его семейство, замучили в Алапаевске Великих Князей, что по приказу евреев оскверняются христианские храмы и святые иконы и убиваются проповедники и священники. В Прикамских губерниях многие крестьяне знают подробно историю и виновников убийства Императора Николая II и Его семьи.
Как самых главных злодеев этого кошмарного преступления называют евреев: Юровского, Голощекина, Музафарова и др. Убийство Великих Князей в Алапаевске, по убеждению крестьян, также дело рук евреев. Наконец, крестьяне положительно удостоверяют, что массовые убийства священнослужителей Пермской епархии, зверское убийство Андроника, Архиепископа Пермского, Гермогена Тобольского, многочисленные убийства иноков и монахинь Белогорского и др. монастырей производились по приказанию и при участии комиссаров-евреев.
Пока еще деревня не раскачалась, но сознание, что евреи — корень зла всех бед и несчастий русского народа начинает проникать в русские деревни, создавая там определенно антиеврейское настроение. Беспощадная расправа начальника повстанческих Сибирских отрядов Рогова с комиссарами и агитаторами-евреями вызывает большой подъем среди крестьян и создает Рогову широкую популярность.
Большое недовольство против евреев наблюдается и у рабочих, которым обещали социалистический рай, легкий труд и все блага жизни и которые в действительности получили бесправие, 14-ти часовой рабочий день, форменный голод и настоящий ад жизни. Рабочие возмущены против евреев главным образом потому, что евреи их обманули, что в начале революции они заигрывали и ухаживали за ними, а после того как захватили власть, совершенно не желают с ними считаться и разговаривать. Так, во время рабочих беспорядков в Петрограде на вопрос комиссаров, что делать, Зиновьев (Апфельбаум) ответил:
«Дайте этой сволочи немного хлеба и поставьте пулеметы».
Никакого участия в политических делах и во власти рабочие принимать не могут, им категорически, под страхом применения вооруженной силы, запрещено обсуждать политические вопросы, выступать с речами политического характера, ибо это делается официальными ораторами коммунистической республики, т. е. евреями, рабочим запрещено принимать политические резолюции и т. п. Словом, рабочие — это бесправные батраки, которые должны работать и не рассуждать, евреи — новые рабовладельцы, которым принадлежит право над свободой и жизнью рабочих. В зависимости от обстоятельств, еврейскими комиссарами рабочие или прикрепляются к фабрике или посылаются на фронт в качестве рядового бойца, т. е. совершенно обезличиваются.
Но хуже всех живется интеллигенции. Положение ее ужасно. Жизнь интеллигента — вечные поиски за куском хлеба. Служба и плохое питание создают неблагоприятные условия для духовной работы. К этому нужно прибавить еще тяжкое правовое положение интеллигенции: ее преследуют, третируют, над ней глумятся и унижают на каждом шагу. Интеллигентный человек — это мученик в полном смысле этого слова. Но в этом есть и положительная сторона: через горнило страданий она очистится и выздоровеет от привитой еврейством тяжкой болезни в виде социализма и беспардонного либерализма.
Интеллигенция перерождается. Даже такая интеллигенция, как недалекие русские либеральные профессора, и те уже не питают более нелепых чувств к евреям, как это было до революции, даже и эти либеральные талмудисты, неспособные раньше поступиться ни одной буквой либерального букваря, теперь начинают понимать, какую ужасную роль они выполняли, являясь в руках еврейства — простой игрушкой...
Но не в их руках судьба России, это конченные люди, добитые революцией, которым в будущей России, как строителям государственной и народной жизни — места не будет. Гораздо больший интерес, конечно, представляет молодая интеллигенция — будущее России. Правда в этой среде есть и темные пятна — развращенное еврейством юношество, наряду с этим подрастает крепкая национальным духом, религиозная и мужественная молодежь — студенты и гимназисты. Эти юная впечатлительная интеллигенция более живо реагирует на несправедливости и становится в боевые отношения к еврейству. Материала для недовольства против евреев очень много, его можно встретить на каждом шагу, но есть специальные причины, которые восстанавливают молодежь против евреев. Русские студенты и вообще вся учащаяся молодежь отправляются на фронт, еврейская — остается в тылу и спокойно продолжает образование, студенты евреи получают стипендии и усиленный продовольственный паек, русские — голодают и несут всяческие лишения: наконец, наглый и заносчивый характер евреев, очутившихся у власти, создают антагонизм между русской и еврейской интеллигентной молодежью.
Политические вопросы, (социализм, либерализм и т.д.), чем раньше жила интеллигенция, последнюю теперь совершенно не интересуют; она к ним индифферентна; интеллигенция живет теперь другими мыслями и идеями. На первом месте стоит идея религиозная. От былого бесшабашного атеизма и религиозного безразличия не осталось и следа. Интеллигенция стала не только религиозна, но даже и церковна — церкви и храмы переполнены молящейся интеллигенцией, которая только теперь впервые сливается с простым народом; авторитет священников, над которыми раньше смеялась интеллигенция, в глазах последних стоит высоко, многие интеллигенты, следуя примеру профессора С. Булгакова, принявшего сан священника, делаются священниками. В кружках читают рефераты и идут оживленные споры о кончине мира, об антихристе, разбираются библия и апокалипсис и т.п.
Второй вопрос на чем сосредоточено внимание — вопрос еврейский. Этому вопросу посвящается очень много внимания и изучения. В тайных кружках читаются доклады и книги о масонстве, разбирается талмуд, изучается учение о мессианизме евреев и т. п. Книга Нилуса — «Протоколы сионистских мудрецов» пользуется гораздо большей популярностью, чем раньше пользовался среди молодежи «Капитал» К. Маркса. Эту книгу переписывают на машинках и от руки, распространяют и объясняют связи с переживаемыми событиями в Совдепии.
Новое направление мыслей дает полную уверенность, что если не сейчас, то в будущем интеллигенция откроет народу глаза на то, кто его настоящий враг.
Правда, сейчас интеллигенция не может подойти к народу, не может ему объяснить и открыть глаза, ибо всякая попытка в этом направлении пресекается самыми решительными мерами. Шпионаж, доведенный до артистического исполнения, во главе которого стоят евреи, проникает не только в организации, но даже в самую душу и сознание человека. При таких условиях агитация положительно невозможна. Неодобрительный отзыв, невинная шутка или простая ирония по адресу евреев влечет за собой самые тяжкие последствия. Так, например, невинный анекдот из еврейской жизни, рассказанный в г. Барнауле с эстрады цирка клоуном, последнему стоил жизни — его немедленно расстреляли.
Но несмотря на невыразимый гнет, несмотря на преследования, враждебный еврейству русский лагерь растет с каждым днем и это в будущем открывает широкие горизонты для национально настроенной интеллигенции. Народ учится и познает разрушительную работу, пред его глазами проходит живая агитация в виде ярких бытовых сцен угнетения, несправедливости и издевательства, народ видит собственными глазами тех, кто это делает. Общая тяжкая доля неволи спаяла всех в ненависть к общему врагу, начиная от простолюдина и кончая интеллигентом. Атмосфера недоброжелательства сгущается до крайности, нужно ждать сильной бури. Как ни угнетен, ни забит и ни замучен русский народ, но он все же может восстать против своих угнетателей, — это неизбежно. Восстание в Совдепии против евреев не вопрос факта, а вопрос времени. Чем закончится это восстание - сказать трудно, но одно несомненно - восстание это по своей силе, грандиозности и кровопролитию превзойдет все революции и бунты, которые до сего времени были в истории человечества.
Это враждебное настроение хорошо понимают и учитывают евреи, поэтому сопротивление еврейства будет очень сильно, ибо оно организовано и продолжает свою организацию.
Не питая никаких надежд на верность коммунистов, евреи старательно и планомерно создают свои боевые национальные организации и дружины национальной самообороны, собирают колоссальные денежные средства, запасаются оружием и патронами — словом все евреи готовятся к самой жестокой и упорной борьбе. Борьба предстоит кровопролитная, ибо сохранение власти и господства над русским народом — вопрос жизни и смерти для евреев.
Евреи будут цепляться за власть до самой последней возможности и будут употреблять все средства, чтобы не допустить до победы своих врагов. Одним из таких могущественных средств является международный характер борьбы, которую, под видом большевизма, еврейство объявило всему миру. Теперь уже совершенно ясно, что евреи определенно стремятся перенести борьбу на мировую арену; основная их цель зажечь мировой пожар, увлечь все народы в состояние гражданской братоубийственной войны, разрушить все основы религиозной, семейной, государственной и социально-экономической жизни и, пользуясь слабостью, замешательством и деморализацией народов, бросить их к своим ногам. Работа эта идет из одного еврейского центра; социалистические и коммунистические партии — это только средства для еврейства проводить свои идеи. В России за счет русского народа созданы самые совершенные школы для обучения в них агитаторов и пропагандистов на всех иностранных языках. Руководители в этих школах — евреи. Прошедшие школу снабжаются деньгами, документами и адресами к самым богатым и влиятельным представителям еврейства за границей, где посланные находят связи, материальную поддержку и моральное сочувствие. Мало того, теперь уже установлен целый ряд фактов, что проводниками идей коммунизма и большевизма оказались миллионеры и владельцы колоссальных состояний, что доказано арестами банкиров в Америке и миллионеров во Франции, причастных к активной работе большевиков. Это все только подтверждает мою мысль, что так называемый большевизм есть создание евреев. Уличные беспорядки, волнения среди рабочих, террор над исполнителями власти — все это проделывается под одну дирижерскую палочку, которую еврейский центр держит в своих руках. Еврейский центр организует убийства путем взрывов должностных лиц в Америке, еврейство поддерживает и укрепляет беспорядки в Италии, благодаря их работе идет брожение среди английских рабочих и сепаратистские стремления в Ирландии, Индии, Египте и т. д.
Сейчас со стороны еврейства идет самый сильный натиск, на два еще не разбитых и непокоренных под свою власть государства: Англию и Японию. В Англии развиваются и углубляются сепаратистские стремления частей, входящих в состав Великобританской Империи, т. е. проделывается тоже самое, что делали евреи в России в 1905 году. Таким образом, если сейчас работа евреев по расчленению Англии и не будет завершена, то конец гибели Англии будет гораздо скорее, чем наступила гибель России после 1905 года. Внутри самого великобританского государства брошены семена большевизма и коммунизма в английские рабочие массы, отличавшиеся всегда своим национально-государственным настроением, семена, которые в ближайшем будущем дадут обильные плоды анархии и безначалия. Евреи не остановятся в достижении своей цели, они будут упорно продолжать свою разрушительную работу по разложению английского государства и нации до тех пор, пока не достигнут своих положительных результатов, т. е. уничтожения национальной независимости Великобритании.
В Японии, как в молодом в культурном отношении государстве, евреи думают достигнуть результатов гораздо скорее, чем в Англии. Еврейские вожди откровенно заявляют, что Япония для них не серьезный противник, которого легко повалить. Япония сейчас переживает состояние девятисотых годов России. Над общественным сознанием умеренных слоев общества господствует либерализм, японская буржуазия переживает эру оппозиции и стремления добиваться для себя самых широких политических прав, наконец, японская учащаяся молодежь и рабочие обрабатываются т. н. научным социализмом, для чего, как и у нас в России, усиленно переводится и выбрасывается на книжный рынок брошюрочная литература, состоящая из произведений Маркса, Лассаля, Бебеля, Каутского, Энгельса и др. Вся эта «идейная» подготовка японского общества проделывается евреями, равно как и работа в Китае и Корее, направленная против Японии, проделывается при самом деятельном участии евреев. Пользуясь затруднительным экономическим положением Японии, внося смуту во все слои японского населения, евреи уверены в своем близком торжестве над Японией....
Весь мир содрогается в конвульсиях, народные массы находятся в смятении, власть парализована, вся культура народов идет фатально к гибели. Ответственные государственные деятели гонятся за призраками, отыскивая причины и виновников, явлений в экономических и социальных отношениях, не замечая бацилл мировой болезни в лице организованного в мировом масштабе еврейства.
Пора всему цивилизованному человечеству взглянуть действительности в глаза, пора объективно произвести оценку происходящих мировых событий, нужно, наконец, всем сознать, что большевизм не политическое, не социальное движение, а только внешняя оболочка, за которой скрывается истинное движение, движение национально-религиозное, которое ставит своей задачей подчинить христианский и вообще неиудейский мир миру иудейскому. То, что происходит сейчас во всем мире — есть страстная борьба двух начал, двух укладов, есть идейная борьба организованного воинствующего иудаизма за торжество своей национальной культуры.
Идеология еврейства — непримиримая ненависть к нееврейскому миру. Душа еврея — ветхозаветная религия. Предания и Талмуд создают верование еврейского народа, что только он Богом избранный народ среди всех народов на земле и что любовь Бога простирается на один только еврейский народ.
Все народы — враги Бога евреев, а потому:
Всякий еврей должен быть врагом всех народов, как врагов его Бога.
Исполнителем еврейского плана является существующий на протяжении веков тайный международный еврейский союз, программа которого — разрушение современных национальных государств путем пропаганды среди народов разлагающих политических идей, идя последовательно от либерализма к радикализму, от социализма к коммунизму и заканчивая анархией, которая передаст еврейству власть над обессиленными народами.
Задача передовых людей всего человечества понять всю опасность надвигающегося мирового иудейского владычества. До сего времени [они] еще не поняли смысла происходящей борьбы между еврейством и всем миром. Все антибольшевистские правительства в России погибли потому, что не отдавали себе ясного отчета кто действительный враг русского народа. Эти правительства должны были погибнуть, ибо слишком неравномерна была борьба. Против организованных евреев, действующих в Совдепии открыто, а среди антибольшевистских организаций скрыто, русские могли противопоставить смешанное сборище людей, не объединенное общей для всех идей и состоящее из кадетов, социалистов и радикалов, которые нашего же врага — еврейство, брали под свою защиту и устраняли всякую попытку открыть народу глаза на то, кто его враг, объяснить, в чем сущность большевизма.
И до тех пор, пока русские общественные деятели открыто и честно не скажут народу кто его единственный враг, до тех пор не будет освобождена Россия, и всякое к этому стремление будет разбито. Нужно признать, как аксиому, что русский народ уже утратил свою национальную независимость и окончательно подпал под иго евреев, которые захватили власть в государств, все богатства страны, развратили народ и сделали его послушным орудием для своих целей, а потому в дальнейшем борьба — это борьба за национальную независимость русского народа против поработившего его еврейства.
Но этим пониманием должны проникнуться все народы всех государств и дружными усилиями поддержать Россию в ее борьбе, в противном случае все государства ждет судьба России. До сих пор не только ничего не делалось в этом направлении, напротив, все народы старались на погибель себе помогать мировому врагу. Политические вожди Англии, Франции, Америки были простыми куклами, которые направлялись скрытой рукой и бессознательно способствовали торжеству еврейства, пришествию владычества его над всеми народами.
Но к счастью для человечества, оно понемногу начинает прозревать. Оценка большевизма, как движения еврейского, начинает проникать в сознание английского, французского и американского общества. Но к этому пока еще идут робкими и неуверенными шагами и в этом кроется глубокая опасность для человечества, которое может опоздать. Во имя сохранения национальных культур, спасения народов от взаимного истребления, варварства и одичания, во имя предотвращения торжества еврейского духа, проникнутого грубым материализмом и эгоизмом, ненавистью и жадностью, наконец во имя спасения от гибели всего духовного и прекрасного, что еще осталось еврейством не уничтоженным в мире, все народы без промедления должны объединиться против одного общего врага всего человечества — воинствующего иудаизма. Все усилия человечества должны быть направлены на борьбу с этим страшным врагом. «Еврейская опасность» — не плод фантазии мистиков, не выдумка реакционеров, а реальная бесспорная действительность. Человечество должно быть наготове, оно должно мобилизовать все национальные силы. Современный Карфаген — тайный еврейский союз, ниспровергающий своею деятельностью все, без чего немыслимо существование человечества, должен быть разрушен; безобразное «семитическое пугало», которое готовит всеобщий мировой кризис и гибель современным культурам и цивилизации, должно быть уничтожено.
Но нужно спешить. В данном случае промедление смерти безвозвратной подобно, как когда-то говорил Император Петр Великий.
