Статьи, Публикации, Письма ...

Рубрика

Немец и русское "Авось..."

Всякий раз, когда говорят о немецком характере, непременно упоминается трудолюбие, дисциплинированность и в первую очередь - основательность. И в самом деле, ни за одно начинание настоящий немец не возмётся, не подготовив для этого как следует почву. Конечно, есть и другие немцы, но мне таковых встречать не доводилось. В студенческие годы жил я в одной комнате вместе с двумя типичными представителями этой нации воинственных бюргеров, живущих в омске, Игорем Эзау и Петром Классом из села где-то под Кустанаем.

Игорь был отличником и в школе, и в университете, причем, как это принято говорить, прилежным. Петька же учился не так ярко, однако отличался бычьим терпением и не тратил время, как большинство из нас, на разные попойки и гулянки. Тогда как некоторые дружили то с одной, то с другой, Петька всегда ходил с Верой Тарасовой. Интересная это была пара: маленькая худенькая хохотушка и внешне невозмутимый здоровяк - бывший морской пехотинец. Никогда я не видел их , державших друг друга за руки, при этом каждый вечер, когда позволяла погода, они выбирались прогуляться по окрестным улицам или в расположенный рядом лесок, откуда приносили то букеты разноцветных листьев, то алые гроздья рябины.

Четвёртый в нашей комнате жил Бахтияр. Был он тоже личностью колоритной. Мама у Бахтияра Раимджановича Хакимова была украинкой, отец - узбеком, сам он в паспорте числился русским, каковым себя и считал, называя узбеков чурками. При этом Баха внешне был гораздо ближе к азиатам, чем славянам, и, как истинный представитель Востока, водил дружбу и с теми, и с другими. Помнится, на четвертом курсе загорелось ему поменять имя-отчество на Бронислава Романовича, и я даже стал называть его Бронькой, но так он и остался почему-то Бахтияром Раимджановичем.

Мы с Бахой все подтрунивали над Петькой, что немецкая любовь - эталон чистой любви, и были очень удивлены, когда, встретившись после летних каникул, вдруг узнали, что Верка уже на седьмом месяце. Даже для самого Петьки это стало новостью, и он, мрачный как туча, пропадал теперь все время в столовой общежития, где работал сторожем, или с невиданным рвением и "пугал метлой асфальт" на подведомственном ему участке. Мы пытались сбить его с трезвого пути, чтобы отвлечь от тягостных мыслей, но скорее Саня Алушкин, десять лет уже болтавшийся на дистанции в пять курсов, дополз бы, наконец, до финиша, чем Петька осквернил бы свой здоровый дух хоть миллиграммом алкоголя. К слову, даже диплом наши немцы обмывали газировкой. Вот уж поистине, святые души.

Перед сном мы обычно жарили картошку и подолгу затем "чаёвничали", обсуждая перестройку и яростно, до обид, споря на самые различные темы, многие из которых для нас, обычных советских людей, еще вчера были попросту закрыты. Пресса, "упивавшаяся" свободой вместе со всеми, не давала нам возможности жить в мирной идиллии: столько интересных статей, материалов - мы открывали для себя мир заново, узнавали, что религия это не только научный атеизм - мы учились жить свободными - и спорили+ спорили, веря в глубине души, что завтра будем жить гораздо лучше, чем сейчас, и может быть, даже как при обещанном нам в школе коммунизме. Как-то в очередной раз скрестились наши штыки по поводу вычитанного где-то Петькой мнения, что якобы Александр Невский только едва ли не с миллионной армией, да еще и костяк которой составляли татары, сумел справиться с десятком немецких чудо-богатырей. Схватка у нас тоже получилась жаркая, и когда славянофилы и готтофилы на секунду-другую взяли передышку, чтобы не посадить вконец свои голосовые связки, неожиданно для всех Баха поменял тему:

- Ну что, Петька, когда гулять будем на свадьбе?

- Какая свадьба? Жениться - дело серьёзное, без хорошего фундамента нечего и браться. А так что, босоту плодить? - вдруг начал горячиться остывший было Петька.

Кстати, хоть в чём-то был он не совсем типичным немцем: внешне флегматичный, порой он мог вспыхнуть и тогда становился, при своих габаритах, страшным. Правда, горячность его никогда не переходила в активную фазу. Хотя раз всё же привелось увидеть его в роли сокрушителя. Мы: я, Баха, Слон и Федорыч - только вернулись со свадьбы наших друзей, математиков Тани и Жени, пригласили к себе с химического факультета Юрку Бузика и Андрюху Цепкаленко, с которыми если и начинали когда пьянки не вместе, то почти всегда вместе заканчивали; прямо в коридоре поставили стол и преспокойно потягивали принесенное со свадьбы вино, когда к нам на этаж ввалилась вдруг в сиреневом облаке алкогольных паров толпа из соседней общаги института Радиоэлектроники и с криками "универ, давай землю делить" бросилась на нас.

Петька спокойно наблюдал за происходящим, сидя на подоконнике возле туалета, словно это его не касается. Не касалось и тогда, когда крепость наших черепов проверяли нунчаками, и когда пол покрывался стеклом от разбитых об наши головы пустых бутылок из-под шампанского. Но когда один ошалевший от собственной безудержной удали "электроник" едва не вбил в мою голову здоровый гвоздь, торчавший на конце палки, не выдержал даже невозмутимый Петька. Бедный "электроник"! Если б он знал, что стал нечаянным виновником включения в боевые действия нашего тайного оружия+ Помимо Петьки вспылил и другой наш бугай - борец Якуб Дустов.

С дикими глазами и яростным криком "ты же мог его убить" Петька вместе с Якубом бросился на "электроников", опешивших от ужаса ( а Петька и в самом деле был ужасен в этот миг). Как там в популярной народной шутке говорится: два удара - восемь дырок. Удара было точно два - от каждого по одному, но на полу обнаружилось почему-то четверо отдыхающих бойцов-земледельцев. Нам оставалось только терять тапки, преследуя рвущихся к выходу обезумевших от ужаса "электроников".

- Ну ведь твой ребенок, - продолжал разговор Баха, - отдельную комнату с Веркой получите. Проживёте как-нибудь. Ты же сторожем шестьдесят получаешь, дворником - те же шестьдесят, стипендия у тебя "повышенная" - пятьдесят. Уже жить можно - не пропадёте.

- Знаешь, Баха, "как-нибудь" меня не устраивает. Я - немец, а у нас "как-нибудь" дела не делаются. Авось - это только для вас, русских, потому у вас всё через одно место и делается.

Баха не отставал:
- Ну и что теперь, бросишь Верку с ребёнком?

Петька весь покраснел, так что даже мочки ушей набухли от прилившей крови, и со злостью произнёс:
- Слушай, Баха, не лезь не в своё дело. Я ей что, что-то обещал? Кто её просил беременеть? И потом, какая может быть женитьба, если мне с моей почечной кистой жить осталась года три - врачи говорят.

По ночам Петька ворочался с боку на бок и мешал нам спать, потому что кровать при этом громко скрипела. Баха орал на него:
- Эй, скрипач недоделанный, дай поспать или иди воздухом подыши!

И иногда Петька действительно надолго выходил куда-то.

Осень приближалась к холодам, деревья ещё больше обнажились, а налитое свинцом небо провисло и, устав проливаться дождями, грозилось прорваться, наконец, первым снегом. Верка с Петькой перестала встречаться совсем и ходила как в воду опущенная. Комната её была соседней, и как-то раз я слышал, как она плакала. Затем Верка исчезла. Петька сказал, что оформила академ и уехала рожать к сестре в Экибастуз, а вскоре от её подруг мы узнали, что она родила дочку.

В тот же вечер Петька одел теплый армейский полушубок и, не сказав никому ни слова, ушёл. Появился он только через сутки, осунувшийся, с какой-то суровой решимостью во взгляде. Оказалось, ездил в Богашёво и там, в думках, бродил всю ночь по тайге, неподалёко от аэропорта.
- Ладно, Баха, послушаю я тебя: авось - так авось: поеду своих забирать, - и стал собирать вещи.

И действительно, всё получилось, как говорил Баха: выделили им отдельную комнату, Верка устроилась мыть на своём этаже полы.С деньгами у них было не то что густо, однако достаток студенческого пока ещё уровня начинал ощущаться. Машутка росла жизнерадостная и бойкая.

К тому времени, когда Петька закончил университет, всюду по стране царили бардак и разруха, предприятия лихорадочно барахтались, чтобы не утонуть в неспокойном и неожиданно мутном море рыночной экономики. Вдруг выяснилось, что молодые специалисты-гидрологи никому не нужны, а диплом можно просто повесить на почётное место в туалете. Из Петькиной группы только Олег Савичев работал по специальности в каком-то институте, остальные пошли в грузчики, электрики, торговали на рынках, ловили жуликов, осваивали строительное и банковское дело. Петьке повезло: устроился на лыжную базу, где он и проживал с семьёй в двухкомнатной служебной квартире. Всё осталось как и прежде: Петька сторожил и подметал, Верка мыла полы.

Мне нравилось бывать у них, потому что в их доме я словно попадал в другой мир, в который не было доступа тревоге. У Классов, как мне казалось, был к ней стойкий иммунитет. Верка, или Верунчик - так я обычно её называл - светилась, как гирлянда на новогодней ёлке, и была смешлива не меньше своей очаровательной дочурки, вертевшейся, "неукротимым ураганчиком " вокруг отца, безуспешно старавшегося казаться строгим.

Потом они налегли на немецкий язык и вскоре уехали жить в Германию. Поначалу мы обменялись двумя - тремя письмами, затем, в связи со сменой их, а потом и моего адреса, весточки наши разминулись где-то между Россией и Германией - и связь оборвалась. Два года спустя я случайно узнал, что Петька умер. Сразу вспомнилось, как однажды он говорил мне, что в Германию стремится только из-за Машутки, потому что в России без него им будет трудно. Уезжая, он прощался со мной так, словно знал, что мы больше никогда не увидимся, а мне казалось, что внешне здоровый и жизнерадостный Петька всё сильно преувеличивает, потому что до смерти нам ещё бесконечно долго. Я ошибся. Но эта счастливая ошибка на целых два года отсрочила горечь взросления, которое пришло ко мне с Петькиным уходом. Удивительно, что он вообще прожил на три года дольше, чем предрекали врачи. Машутке назначили достойную пенсию, а через год Верунчик вышла замуж за хорошего парня - опять-таки из казахстанских немцев.

Наша студенческая братия давно уже разъехалась по всему Союзу, как, впрочем, и я. Кто-то с кем-то - изредка встречаемся, и тогда с грустью и с благодарностью вспоминаем о своей "alma mater". Иногда, под тиканье будильника, напоминающего, что скоро утро и пора бы уже ложиться спать, я люблю мечтать о том, как приеду в город своей студенческой молодости, как зайду повидаться с родной "общагой". Я так сильно этого хочу, что, когда у меня слипаются глаза и легкая дымчатая пелена начинает обволакивать все вокруг, мне начинает казаться, будто я поднимаюсь на ее крыльцо и с силой тяну на себя тяжелую железную дверь.

"Общага", конечно, сменила наряд: некогда серо-синие стены стали весёлыми нежно-голубыми. Исчезла наглядная агитация на входе, где теперь уже дежурит не виртуоз вязания тётя Таня, а строгий охранник в форме, и мне с трудом удается уговорить его пропустить меня внутрь. Дважды в одну реку не войти: у встречавшихся мне студентов иные лица, чем в моё время, да и мне никак не удается погрузиться в такое же состояние весёлой бесшабашности, с которой мы когда-то разгуливали по этим этажам.

Вижу, возле моей комнаты стоит какая-то женщина с девушкой-подростком. Что-то в её голосе, когда она произносит: "Вот здесь, Маша, жил твой папа", - кажется мне до боли знакомым, и, когда она поворачивается, мы с Веркой ( а это, конечно, она) опешили от неожиданности. Рядом с ней стоит Машутка, почти точная Петькина копия: те же густые волосы цвета спелой пшеницы, отдающие лёгкой рыжинкой, то же добродушное спокойствие серых глаз и хорошо развитое крепкое тело. Я гляжу на неё и вспоминаю Петькины слова: "авось - так авось".

Всего в РУБРИКЕ статей (писем) - 0 Страницы: 1

Архивы Новостей:
2011 | 2010 | 2009 | 2008 | 2007 | 2006

Комментарии:

Статьи, Публикации, Письма ...

Немец и русское "Авось..."